Четвертый брак черной вдовы (СИ)

— Тогда подожду здесь, — сказал он и сел прямо на траву. — Никого не пропущу, не бойтесь.
— Уверена, что в собственном доме мне ничего не грозит, — попыталась улыбнуться Катарина, но попытка вышла жалкой.
— Никто не знает, что нам грозит, — философски заметил Хоэль.
Заперев за собой двери, Катарина взлетела на второй этаж на одном дыханье и первым делом выглянула из-за шторы, отведя ее чуть в сторону.
Хоэль по-прежнему сидел на траве, задумчиво обрывая лепестки со склонившейся к нему розы. Нет, он не сделал даже попытки войти следом, и Катарина почувствовала себя обманутой. Хотя почему обманутой? Разве она на что-то надеялась?
Расшнуровав корсаж, она развязала пояс юбок и сбросила их на пол, переступив через ворох одежды. Она не зажигала свечей — хватало света и от луны, теперь с любопытством заглядывавшей в окно.
В зеркале отразилась женщина — полунагая, прикрытая лишь корсажем, не сдавливавшим грудь.
Катарина повернулась в одну сторону и в другую. Разве та женщина, которую она видела в зеркале, не может свести мужчину с ума? Лишить разума настолько, чтобы все человеческое было забыто, чтобы остались одни животные желания — дикие, темные, обжигающе горячие
Она совершила безумство, пойдя на поводу у страсти юности
А что, если совершить еще одно безумство? Вот сейчас — распахнуть окно и сбросить ключ. Или спуститься и распахнуть двери, остановившись на пороге в зазывной позе, как махи[1] из развлекательных кварталов. Хоэль обернется, глаза его заблестят, как у пьяного, и он бросится на нее, покрывая поцелуями и сжимая в объятиях до боли
Сама того не замечая, Катарина обняла себя за плечи и застонала чуть слышно. Но звук собственного голоса отрезвил, и вот уже она поспешно забрасывает разноцветные одежды в шкаф и надевает черное платье, терпеливо дожидавшееся, пока хозяйке надоест предаваться безумным мечтам.
Посмеиваясь про себя, Катарина причесалась и заколола шпильки, туго затянула пояс и осталась довольна, увидев в зеркале не развратницу в ажурных чулках, а достойную вдову, благородную донну, которая чтит приличия и блюдет честь семьи.
Нет, черное платье — ее верный союзник, ее доспех. И никаким донам Драконам их не победить.
Она вышла из дома спокойная, заперла двери и пошла по дорожке, не дожидаясь мужа. Хоэль вскочил и догнал ее в несколько шагов.
— Хотите, останусь переночевать с вами? — спросил он, когда проводил Катарину до спальни.
— Нет, зачем? — она пожала плечами так удивленно, что Хоэль опешил.
В темноте он не заметил, как отчаянно Катарина покраснела, а она отвернулась — неторопливо, чтобы ее волнение не было заметно.
— Ну на вас напали, — сказал Хоэль озадаченно. — Может, вам страшно, а слуг вы сегодня отпустили
— Не беспокойтесь. Я ничуть не боюсь. Но чтобы вам было спокойнее — запру двери.
Намек был понят, и Хоэль отступил.
— Я лягу в гостиной, — сказал он на прощанье. — Если что — кричите, шумите, я услышу.
— Уверена, в этом не будет необходимости, — заверила его Катарина.
Она и в самом деле заперлась, а потом долго плескала воду из умывальника на разгоряченные лицо и грудь, и так и не смогла уснуть до самого рассвета.
Какой же дурочкой, верно, она показалась мужу — он переживал, что она думает об убийцах, а она думала только о его объятиях.
[1] Женщины легкого поведения
12.
Тайны банка Медичи
Знай Хоэль, что жена провела такую же дурную ночь, как он, это его хоть немного бы примирило с бессонницей. Но он ведать не ведал, как спалось донне вдове, а утром она появилась свеженькая, розовенькая, сияющая красотой. Она опять вырядилась в черное платье, но ничуть не потеряла от этого. Наоборот — рыжие волосы казались еще ярче, а глаза так и вовсе блестели, как драгоценные камни. Рядом с такой женщиной Хоэль казался себе сущим отребьем и за завтраком был неразговорчив и мрачен.
По молчаливой договоренности, они не вспоминали о том, что было вчера. Но не говорить об этом не значило — не думать.
Хоэль то и дело косился на точеный профиль жены. Он и прикоснулся-то к ней всего на мгновенье, а уже чуть не сгорел, и сейчас чувствовал себя не лучше, а она сидит, как мраморная статуя — красивая, и такая же холодная. Но когда она спасала его от виселицы — она холодной не была. Взяла и поцеловала его при всех. Да как поцеловала!.. А вчера, когда смотрела на него?.. Благородные донны так не смотрят, если не хотят немного пошалить.
От этих мыслей Хоэлю вдруг стало противно. Нет, о донне Катарине нельзя так даже думать. Такие женщины не шалят. Они что там они делают?.. Предаются страсти, наверное.
Предаются страсти И звучало-то это пафосно и по-дурацки, но как сказать иначе, Хоэль не знал. Но точно знал, что с кем-кем, а с ним его жена точно ничему не будет предаваться. Ей нужен другой мужчина. Такой, как де Лара — воспитанный, благородный, который говорит, как струйкой журчит.
Он не удержался, снова посмотрел на Катарину, и, встретив ее спокойный взгляд, сделал вид, что увлечен тарталетками, зажевав сразу пару штук.
— Я пригласила врача, чтобы он осмотрел ваши пальцы еще раз, — сказала Катарина, разливая по чашкам чай — для себя и Лусии, а Хоэлю придвигая кофейник.
Вспомнив завтрак, во время которого жене пришлось раскошелиться на штраф, Хоэль почувствовал себя совсем отвратительно. Кофе был сварен на славу — крепким, обжигающе горячим, но пить его было настоящей мукой.
— Не надо врача, здоров, — буркнул Хоэль.
— Я уже решила, — заявила она безоговорочно. — Будьте с ним любезны, пожалуйста, и не спорьте. Он всего лишь выполняет мою просьбу.
Завтрак закончился в торжественном молчании — женщины сидели прямо, как будто спицы проглотили, и кушали так аккуратно и красиво, что Хоэль вовсе затосковал. Сам он прикончил с десяток тарталеток с паштетом, но хотя и не наелся, от пирожных отказался, как и от слоеных крендельков с сыром.
— Чем думаете заняться сегодня? — спросил он у жены, стараясь говорить ей под стать — вежливо и холодно.
Почему-то вопрос ее насторожил, и она посмотрела на него быстро и даже испуганно.
— Сегодня среда, — наставительно заявила Лусия, глядя прямо перед собой, — мы читаем Святое Писание, а потом вышиваем пелену для раки.
— А, ну да, — сказал Хоэль, хотя «пелена» и «рака» находились где-то за пределами его мира. — Если вы будете дома, то я хотел бы прошвыр прогуляться по городу. Вы не против, кошеч донья?
Теперь она и в самом деле посмотрела на него с ужасом.
— Я прикажу, чтобы вас сопровождали Эбрурио и Маркел, — сказала она, и голос ее дрогнул.
«Да ведь она за тебя боится, осиновая ты голова», — подумал Хоэль, и утро, внезапно, перестало быть унылым. Он повеселел и даже решил пошутить:
— Оставьте при себе своих свирепых цепных псов, донья. Они сразу залают, если к вам подойдет кто-то чужой. А мне охрана ни к чему, я сам себе охрана.
В карих глазах, устремленных на него, он увидел тени прошлой ночи. Она боялась, она и правда переживала.
— Лучше бы вы проявили разумность — начала Катарина, но Хоэль не дал ей договорить.
Подавшись вперед, он шепнул ей на ухо:
— Не беспокойтесь за меня, и сами поберегитесь. Я вернусь — глазом моргнуть не успеете.
От нее пахло свежестью и чем-то сладким — чудесный, упоительный запах. Можно было бы и не шептаться, но Хоэлю ужасно хотелось снова вдохнуть этот аромат. Хотелось и большего, но с прочими желаниями явно был перебор, потому что у доньи Пигалицы и так уже глаза вылезли на лоб. Она бы и высказалась, да осторожничала — ведь он поймал ее под окном, за такое хозяйка точно не похвалит.
— Будьте осторожны, — произнесла Катарина одними губами, потихоньку отодвигаясь.
Хоэль подавил вздох и поднялся из-за стола.
— Приятного дня, доньи, — пожелал он женщинам, и отправился сначала на встречу с лекарем, а потом на прогулку по городу.
Собственно, прогулка его ничуть не привлекала.