Приказано - спасти... (СИ)

— Мальчишка! Нагородил тут демагогии. Что ты в жизни видел, молокосос. Ты сам в бараке у раненых был? А ну, пойдем! Сам им и скажешь.
Развернувшись на каблуках, военфельдшер зашагал в сторону бараков. Помедлив секунду, Семен двинулся следом.
Открытая дверь впустила внутрь барака вечерний свет. И выпустила наружу тяжелый спертый воздух. Сиваков бестрепетно шагнул внутрь. Пригнувшись чтобы не задеть низкую притолоку, Чекунов протиснулся следом. Так же как и в первый раз, на столе теплилась свечка и лежала открытая тетрадь. Только не было видно ни Фиры, ни Анастасии Ивановны.
Сиваков шагнул на середину узкого прохода идущего вдоль стены, заслонив при этом тусклое окошко. Все остальное пространство было занято двухъярусными нарами и большой чугунной печкой. Открыл, было, рот желая что-то сказать, но был перебит заросшим густой щетиной мужиком, что лежал на дальних нарах:
— Борис Алексеич, Фира забегала, сказала, что еду какую-то привезли. Правда, что-ль?
Сбитый с мысли, военфельдшер запнулся, но ответил:
— Правда, Иван. Мясо привезли. Санитарки сварят бульон и накормят всех. Подождите только.
Мужик мотнул головой:
— Да я не за себя беспокоюсь. Петруха, вон, еле живой. Его бы подкормить.
Чекунов вгляделся в сторону, куда указал раненый, но рассмотрел в полумраке только белеющие повязки и такой же белый овал лица на нижнем ряду нар.
Сверху послышалось кряхтение:
— Даа, поесть бы не помешало.
С других нар немедленно ответили:
— Куда только в тебя лезет, Сашка. Вон растолстел то как. Того и гляди, нары проломишь!
Кто-то хрипло рассмеялся, но смех тут же перешел в надрывный кашель. Потом снова наступила тишина.
Сиваков обернулся к Чекунову и одними глазами, казалось, спросил: "Ты видишь? Эти люди и так еле живы. Что ты можешь предложить им?"
Семен двинулся вдоль ряда нар, рассматривая лежащих. Молодые бойцы и красноармейцы в возрасте, накрытые шинелями и одеялами — и повязки, повязки, повязки… Война пометила этих людей своей кровавой меткой. Пуля, зазубренный осколок, волна горящего топлива — и только что послушное тело становится беспомощным сгустком боли. И вся надежда, что рядом окажется товарищ, который не бросит, поможет, вытащит…
Наверное, именно отпечаток беспомощности и делал похожими столь разные лица.
Семен встретился глазами с раненым, которого Сиваков называл Иваном. Повязки туго стягивали грудь мужика. Также плотно была замотана кисть правой руки. Из-под повязки торчал только большой палец. Раненый перекосил лицо в гримасе:
— Что смотришь? Вишь, был плотник — да весь вышел. Один палец остался, чтобы в носу ковыряться…
Боец закашлялся:
— И в грудь проклятый фашист осколком приласкал. Вот, лежу теперь… А ты здесь что делаешь парень? Не раненый, вроде?
— Красноармеец Чекунов. Из автобата. Я должен вывезти отсюда всех раненых в расположение советских войск.
Семен понимал, что, произнеся эти слова, он отрезал себе всякие пути отхода. Но иного выхода не было.
— Что, что ты сказал? — на верхнем ярусе кто-то завозился, застонал. Зашевелились и другие раненые, стараясь рассмотреть говорившего. И тогда Семен шагнул на середину прохода, оттирая плечом военфельдшера, и произнес уже во весь голос:
— Повторяю, у меня есть приказ, вывезти всех раненых в расположение наших войск.
Из-за спины красноармейца выскочил Сиваков:
— Семен, чего ты мелешь, какой приказ?
Чекунова действительно понесло:
— Приказ, не оставлять раненых товарищей в руках фашистов.
— Да ведь это же авантюра! И сам погибнешь и людей погубишь. Какие у тебя шансы пройти?
— А это уже не важно — хриплый голос с нар заставил Сивакова замолчать.
Мужчина, накрытый кожаным регланом с обгорелой полой, пытался перевести дыхание, хватая воздух открытым ртом. Все лицо его было покрыто истекающей сукровицей коркой ожога. Полоса повязки скрывала глаза.
— Неважно, какие шансы… Если останемся здесь — то шансов вообще нет. Никаких. Ты ведь это тоже понимаешь, доктор?
Ничего не ответил Сиваков. Что сказать? Сослаться на слова командования, что помогут местные жители? Тогда, почему они до сих пор не пришли?
Да и в мыслях Борис Алексеевич сам себе уже признался, что немцы должны навестить лесные бараки со дня на день.
Но и предложение красноармейца не казалось ему хорошим выходом. Слишком мала надежда на благополучный исход дела. Будто подслушав его мысли, снова отозвался обгоревший мужчина:
— Поймите доктор, лучше попробовать прорваться, чем просто ждать своей участи. Мы сейчас даже оружие не подымем. И если придут немцы, драться — некому. А если удастся прорваться к своим — долги мы вернем с лихвой. Даже если дойдут не все.
— Но, но… — мысли военфельдшера, слегка запутались — но как увезти всех? Положить тринадцать человек в один прицеп нереально.
— Ничего, потеснимся — еще один голос вклинился в спор — Чай не баре.
— Верно Сашка говорит — поддержал говорящего Иван. — И Виктор Иванович прав, ничего хорошего нас здесь не ждет. Уходить надо, хоть ползком — но уходить. А что места в прицепке мало — не беда. Нужно в кузове что-то вроде двухэтажных нар соорудить. Глядишь и поместимся. Эх, рука моя, рука… Я бы вам целую карету соорудил.
— Ладно, Иван, не стони — перебил его Виктор Иванович — ты мне еще самолет обещал выстругать, лучше старого. На чем я буду фрицев гонять?
— А на счет нар он дело говорит — обратился он уже к Семену, повернув в его сторону забинтованную голову, — и уж если не получится, хоть навалом грузи. Хуже уже не будет.
Семен, так и стоявший посреди прохода, смог только кивнуть. Спохватившись, что летчик этого не видит, произнес громко:
— Сделаю — и уже тише — обещаю.
Красноармеец и военфельдшер вышли из барака. Сиваков прямо посмотрел Семену в глаза:
— Ну что, добился? Что дальше думаешь делать?
— Буду готовить тягач и прицеп. Времени у нас мало, но надеюсь, Андрей поможет. Завтра, к полудню мы должны быть у реки. А вы с санитарками решайте, что нужно отсюда забрать из вещей. Но немного — машину нельзя перегружать. И еще: мясо, что мы привезли, нужно все или сварить, или подкоптить на огне, чтобы не испортилось. Это будет наш запас.
— Ты действительно надеешься вырваться? — ответ на этот вопрос беспокоил Сивакова больше всего. К счастью для Чекунова он не сказал: "сможешь вырваться?". А так Семен ответил честно:
— Надеюсь.
— А как будем пересекать дорогу на Преображенское?
— Завтра с полудня будет сильный дождь. К вечеру перейдет в ливень.
— Почему ты так думаешь?
— Знаю…
Их разговор был прерван подошедшими Анастасией Ивановной и Андреем.
— Семка, привет! — Андрей первым протянул руку. Семен ответил на рукопожатие и Андрей на мгновение придержал его ладонь:
— Семка, ты извини, что я на тебя накричал… А ты меня вон как, вытащил…
— Ладно, бывает.
Анастасия Ивановна обратилась к Сивакову:
— Мясо мы поставили варить, но быстро оно не уварится. Соли немного еще осталось, так что есть будет можно. Но я не поняла: Фира говорит, что мы будем уезжать отсюда? Зачем?
Военфельдшер кивнул в сторону Чекунова:
— Вот он предлагает вместе с ранеными прорываться из окружения.
— Как… Как прорываться из окружения?! Я не поняла, я думала, что Фира говорит о переезде в другое место! — Анастасия Ивановна растерянно переводила глаза с Сивакова на красноармейца, пытаясь понять, не обманывают ли ее.
— Но ведь это невозможно… — уже почти плача, проговорила женщина. Сиваков вздохнул и, взяв ее за руку, повел к дальнему бараку:
— Пойдемте, Анастасия Ивановна. У нас много работы…
Чекунов обернулся к Андрею:
— А ты как, веришь мне?
Тот покрутил головой, как если бы ему был тесен воротник гимнастерки. Покряхтел, длинно сплюнул под ноги:
— Да, Семка, рисковое дело ты затеял. Но и бросать раненых неслед. Да и должок за мной.