Семь Смертных Грехов (СИ)

— Я адвокат, защищающий интересы мистера Энглмана, и я прошу оставить нас с моим клиентом наедине.
Адвокаты всегда приходят не вовремя. Одним движением Грэй закрывает папку, поднимается со стула и выходит из камеры, услышав последнее насмешливое:
— Был рад личному знакомству, мой дорогой детектив.
***
— Сначала Рэндалл сам приходит к нам в руки, а сейчас выдает, что существует седьмая жертва. Макс, он блефует. Боится, что его зад поджарят на электрическом стуле и теперь думает, как отсрочить неизбежное, — Дерек ходит из стороны в сторону по офису, задевая бумаги на столе, которые красивым веером разлетаются по полу.
— А если нет? Этот ублюдок из тех парней, которые доводят дела до конца, — Грэй сидит на краю стола, пуская дым от очередной сигареты в потолок, и смотрит в окно.
— Интересно, после грехов он перешел бы на заповеди? Тогда можно было бы смело брать винтовку и выходить на улицу, — чертыхнувшись, напарник наклоняется, чтобы поднять документы.
Взялся ли Энглман за заповеди, теперь нельзя было проверить, но одно Макс знал точно — убийца пришел к нему не просто так. Дело не закрыто. Это было только начало.
Комментарий к Грех первый. Гордыня
Спасибо за публичную бету, друзья)
========== Грех второй. Гнев ==========
Среди белых стен камеры Рэндалл ощущает себя ослепительно черным пятном. Единственное, что спасает это место — яркие надписи, написанные его кровью, багровеющие повсюду — на стенах, на полу, на немногочисленной мебели.
Он сидит на полу посреди своей камеры, скрестив ноги и закрыв глаза. Возможно, к полудню этих строк из стихов, цифр, отдельных слов, цитат — уже не станет, но они навсегда останутся воспоминанием витать в воздухе. Его кровью будут пропитаны эти пол и стены, его сознание поселится в этой камере. Следующий, кто займет его место здесь — сойдет с ума.
Бесконечные мысли о смерти. Мимолетное рассуждение, вечные споры. Убийца улыбается, запрокинув голову к потолку. Свет проникает даже сквозь закрытые веки. Совсем скоро они увидятся вновь.
— Что за черт?
Голос одного из тюремщиков, мрачно окинувшего взглядом представшую перед ним кровавую картину. В этом зрелище что-то беспредельно безумное — убийца сидит на полу посреди комнаты и медитирует, а за его спиной, словно нимб, алеет знакомое имя детектива.
Рэндалл представляет тот момент, когда Грэй зайдет в камеру и увидит его творение. Наверняка детектив растянет губы в ухмылке, проведет пальцами по буквам, прикасаясь к совершенству, оставленному только для него.
— Руки за спину, Энглман.
Охранник вновь надевает на него наручники. Казалось, руки скоро с ними срастутся. В этот раз Рэндалла снова приковывают к столу в допросной. Кажется, им нравится это делать — ощущать себя всесильными. Они даже не представляют, как ошибаются на свой счет.
Энглман ждет недолго, но ему кажется, что прошла целая вечность. Он сидит, закрыв ладонями лицо и опустившись грудью на стол. Все-таки вторая их встреча, пойманного и поймавшего, должна быть совершенно другой. Не ясно только, кто из них был настоящим охотником, а кто добычей. Кто из них был заманен в ловушку?
Дверь открывается, и в комнату кто-то заходит. Энглман не видит, кто — его глаза закрыты. Эти шаги он знает. Рэндалл кожей ощущает присутствие здесь человека, единственного, который может по достоинству оценить проделанную им работу. Он медленно убирает руки от лица. После нескольких минут темноты цвета реального мира приобретают совершенно другие оттенки. Взгляд убийцы немного затуманен, он медленно моргает, глядя прямиком на Грэя. Наконец запрокидывает голову, чтобы волосы спадали назад. Свет лампы резко бьет в глаза, ослепляет. Теперь на месте лица детектива белое пятно, чистая, белая маска, на которой можно нарисовать все, что угодно. Их борьба друг с другом только начинается. И Энглман доведет ее до победного конца.
— Вы уже получили мое кровавое послание, детектив? Надеюсь, к вашему приходу его не успели испортить своим присутствием, — Энглман насмешливо улыбается, неотрывно следя за детективом. Присутствие Макса опьяняет. Он до невозможности близко и так же далеко. Это мучительно сладко злит убийцу, заставляя до белизны сжимать пальцы. Грэй — его единственное желание, перед которым он не может устоять.
Игнорируя вопрос, Грэй садится на стул, не отрывая пристального взгляда с заключенного и поставил бумажный стаканчик с кофе на край стола.
— Давай-ка сразу на чистоту, Энглман. Мне все равно, сколько человек умрет. Люди постоянно умирают — войны, болезни, несчастные случаи, убийства. Они постоянно пропадают, словно маленькие барсетки. В полиции очень жаждут узнать, где твоя последняя жертва, — Макс говорит так, словно не относит себя к правоохранительным органам. — Так что выбирай — мы с тобой мило беседуем, курим, пьем кофе, и ты просто говоришь мне, где Гордыня. Или же я ломаю тебе грудную клетку, и она схлопывается, словно пустая старая корзина.
Рэндалл внимательно вслушивается в интонации, в произношение Грэя. Он его изучает, хочет узнать о нем больше. Хочет его себе всего.
— А я не знаю, детектив, — Энглман ведет плечами, поудобнее устраивается на стуле, насколько это позволяют наручники, сцепляет пальцы в замок, потирая красные избитые костяшки. Изображает радушную улыбку, которая в его исполнении превращается во что-то издевательски лживое. — Возможно, если в полиции так жаждут узнать, где моя Гордыня, им просто стоит хорошенько поискать? — советует убийца, опуская подбородок на сцепленные пальцы. — Это ведь ваша работа, детектив, найти мою последнюю жертву. Она ничуть не хуже остальных. Это будет прекрасное дополнение к моей коллекции. И к вашей тоже. Вам ведь тоже нравятся убитые, детектив. Вам нравится смотреть на них моими глазами. Помните самый первый грех, что я для вас оставил?
Рэндалл замолкает на несколько секунд, с ухмылкой разглядывая лицо Грэя.
— Его светлые волосы переливались в свете закатного солнца. Они были как шелк, в них так и хотелось уткнуться лицом, вдыхая аромат сигарет, дорогого алкоголя и наркотиков. Я проводил по ним рукой, а юноша ластился. Знаете, детектив, на него еще никто и никогда так не смотрел — с таким желанием и с такой ненавистью. Игла мягко вошла в его вену, горячее блаженство влилось в тело. Миг уныния перед истинным удовольствием. Мальчик был таким податливым, он знал, что все будет хорошо. Впервые за это время он чувствовал себя живым и нужным. Я подарил ему эти мгновения.
Энглман говорит увлеченно, словно вновь переживает минуты своего триумфа. Он кладет одну руку на стол, проводит ею по его поверхности, обводя многочисленные царапины, следы от ногтей и впадинки. Второй рукой он подпирает челюсть, пальцами надавливая на кожу на щеке.
 — Я аккуратно снял с него одежду, уложил на пол, любовно расправил волосы, словно они были солнцем за головой. Он светился счастьем. Прекрасное тело даровано измученному лицу. К нему хотелось прикоснуться, но мальчик уже ничего не чувствовал. Он был уже не здесь, когда я раскрыл его грудную клетку, словно цветок. Ребра образовали подставку, на которой красовался драгоценный рубин — сердце. Над головой было выведено единственное слово «Уныние». Не сразу, но вы поняли, детектив. Вы же смотрели и тайно восхищались безумным творением. Рядом я оставил для вас послание — шприц и три цента. Уныние сгубило именно это — жажда видеть свет во тьме. Вам же понравилось? — Энглман впивается в лицо Грэя взглядом, с нетерпением ожидая ответа.
Грэй помнил первую жертву. Прошло уже два года, но картина стоит перед глазами, словно это было вчера.
В заброшенном доме, в одном из помещений, на полу раскинулся обнаженный парень лет двадцати, со вскрытой грудной клеткой и счастливой улыбкой на губах. Маньяк обставил убийство, как импровизированную сцену, совершенством своего творчества подчеркивая несовершенство этого мира.
Вспышки фотоаппарата — криминалисты снимали место преступления, осматривали труп. Максу они казались голодными воронами-падальщиками, слетевшимися на мертвое тело. Он пожалел, что здесь так много людей, ему хотелось остаться с этим мальчиком наедине. С ним хотелось лечь рядом, касаться бледной шелковистой холодной кожи, сердца, вынутого из груди. Еще больше хотелось увидеть человека, который совершил все это. Убийцу — художника, творящего свое искусство кровью.