Дни войны (СИ)

Платье «хинт», которое она носила почти все время, меняя лишь покрывала, она никогда не снимала, прежде чем не убеждалась, что ее сын возвращается в полном здравии. Вот и сейчас Латалена спешила совершить ритуальное омовение, и украситься к приходу своего сына. Он же, конечно, заранее знал, что мать готовится к встрече с торжественностью. К тому же, Летящий еще надеялся, что каким-то чудом синяки на его загорелом лице станут менее заметны за те полчаса, что он проведет на улице перед домом.
Девушки запели песни, почти втащили Летящего внутрь дома, к внутреннему двору, где уже ждала его мать, изнывающая от нетерпения, но, тем не менее, нарядная и величаво торжественная.
— Мама, — и Летящий обнял Латалену, забыв обо всем.
— Вернулся… Господь был милостив, — она отстранилась, оглядела его — и юноша почувствовал, как от ее короткого взгляда не ускользнуло ничто: ни синяки, ни прорехи на одежде, ни единая черточка и ее значение, — проходи, скорее умойся, переоденься, дорогой мой.
Сдержанная, по-горски скрытная, Латалена никогда не могла скрыть своей безграничной любви к сыну.
Впрочем, это было взаимное чувство. Мало что радовало Латалену, как вид возмужавшего наследника, возглавляющего домашнюю молитву. И мало что радовало Летящего больше, чем тихие звучания молитв матери за его спиной.
***
— И что же старший отец говорит? — уже за обедом поинтересовался Летящий у матери.
Латалена, сладко улыбаясь, пожала плечами.
— Можешь прочесть его письма; я тебе скажу коротко, что он собирается в Элдойр в компании ревиарцев. Опять.
Летящий тяжело вздохнул.
— А ты?
— Дорогой мой, что мне там делать? Я не видела белый город с детства, и не горю желанием… попробуй индюка, ты так отощал! Вы вообще там ели что-нибудь?
— Мама!
— И наверняка пили грязную воду?
— Мама…
— Да, — взволновалась Латалена, — ты говоришь, «Элдойр», «Школа Воинов» — но пока, за все эти годы, я видела только крайнюю нищету и бесконечную Смуту. И теперь ты, вместо того, чтобы уехать из этой беспросветной нужды, тоже хочешь провести свою жизнь в шатрах.
Летящий мудро промолчал, не желая заводить в сотый раз один и тот же разговор. Вместо этого он с аппетитом принялся за упомянутого индюка.
Мать была права. Она была права всегда, и это молодого наследника Элдар немало заботило.
С одной стороны, правы были его Наставники, его Учитель — Ревиар, и его дед Ильмар Элдар. Они говорили о войне, о победе, о том, что однажды меч правды одолеет ложь и тому подобное, бесконечно далекое и воодушевляющее…
С другой стороны, была мать — и свойственный ей прямой взгляд на жизнь.
— Носить холщовые штаны, по полгода не мыться, спать на земле. Ради чего?
— Стяжать славу Элдойра! — возражал Летящий, зная, конечно, ее ответ заранее:
— Провались эта слава и знамена Элдойра все до единого, если ради них мой сын рискует жизнью.
В Элдойре до сих пор ощущались последствия давней Смуты, а многие, многие дворянские дома находились в изгнании. И кто, как не Латалена Элдар, мог знать цену изгнанию?
Беженцы в собственном королевстве, дворяне, присягнувшие на верность Элдар, скитались вслед за королевскими шатрами, нигде надолго не оседая. Любой намек на оседлость Оракул приравнивал к измене. Глаза его горели поистине фанатичным огнем, когда он проповедовал возвращение в белый город, возвращение с армией, подобных которой не видело Поднебесье.
И, к своему сожалению, Летящий слишком хорошо знал эту армию.
— Вы вернулись все вместе? — спросила Латалена, устроившись напротив сына на мягких сиденьях в своих покоях на втором этаже.
— Наставник Гельвин вернулся даже раньше, хотя был в плену.
Латалена выронила яблоко.
— Вернулся, говоришь? — тихо произнесла сдавленным голосом, — ранен?
— Ни царапины, — с чувством между превосходством и завистью, ответствовал Летящий, — но почему ты не знаешь? Учитель его выкупил!
Учителем Летящий иногда еще по старой привычке звал Ревиара Смелого.
— Не ожидала другого от великого полководца, — выдохнула леди Элдар и отодвинула тарелку, — не могу есть, не зная, что Гельвин здоров. Его сестра мне не сказала ни слова. Ни слова!
— Говорят, он из плена запретил ей жаловаться и одалживаться, — поделился Летящий слухами, одновременно давясь яблоком.
— Не говори с набитым ртом, задохнешься. А ты не знаешь, каков был выкуп? — заинтересовалась Латалена; Хмель Гельвин был из родовитой семьи, и считался в семье Элдар больше, чем просто дворянином; его семья оставалась верна Элдойру даже в тяжелейшие годы.
— Смешные деньги. Его отчего-то продавали не как пленника, а как раба.
Латалену передернуло. Конечно, она не могла представить себе подобного унижения для члена благородного семейства.
— Когда ты там, я не могу ни спать, ни есть, — вздохнула она тяжело, пока служанки собирали со стола, — подумай, ты единственный наш наследник.
— Наследник чего? — Летящий уютно устроился на лавке, вытягиваясь на подушках, — по правде сказать, я наследник — после тебя, а ты — после своего отца, который, да сохранит его Господь, уже сто лет ничем не владеет.
— Но твое имя…
— Финист Элдар, твой сын, мама.
— Но если бы владел…
— Признай, тебе на это наследство тоже наплевать, ты просто любишь меня и беспокоишься.
Латалена заулыбалась. Сладостью речи и умением спорить Летящий ее даже превосходил.
— Я при звании уже скоро год, и до сих пор ты каждый раз ждешь катастрофы.
— Так будет всегда. И я тебя предупреждала в первый же день.
— Не сердись.
Они перешли в маленькую залу. Здесь было прохладнее, и солнце ложилось разноцветными бликами, пробиваясь через пестрые витражные стекла.
— Я привез тебе подарок, — сообщил Летящий, беря мать за руку и подводя к сумкам, — позволишь показать?
Латалена ничего не ответила, с нежностью глядя на сына. Тот засмущался, отвернулся, затем достал бархатный сверток из сумки.
— Примеришь? Такие носят теперь в Мелтагроте — мне сказали.
Леди Элдар ахнула. Серебряная, кружевной работы тиара была украшена лазуритом, бирюзой и хрусталем, а по нижнему краю перезванивались крошечные подвески.
— Ты, должно быть, разорился, — довольно залюбовалась собой в зеркале Латалена, одновременно посматривая на сына.
— Старинная привычка.
— Надо привыкать держать хозяйство и считать расходы! — поучительно пропела женщина, не снимая тиары и не отрываясь от зеркала.
— Нет дохода — нет расхода, Солнце Асуров.
— Возьми, — сунула Латалена сыну один из кошельков, схватив его со столика, — бери, бери, мне стыдно носить эту красоту, если ради нее ты будешь ходить в лохмотьях.
Летящий засмеялся; в чем-чем, а в обносках его не видели; как и большинство юных асуров, Летящий был щеголем, и готов был ходить недоедающим, но нарядным.
— Не ты, так твоя служанка. Я видела, она совершенно непристойно обнажена. Купи ей ткани, и пусть прикроется. Впрочем, она, должно быть, не умеет. Отдашь Занне, она сошьет. Какие камни! Ты сам выбирал?
— Сам. Ты прекраснее зари утра и вечера, мама.
Даже от сына она не могла равнодушно воспринимать такие слова. Латалена оглянулась на Летящего с нежностью и беспокойством.
Ему было двадцать пять. Но он знал, что в ее глазах, хоть и вырос, представал в двух лицах: один был молодой воин, отважный, и, как говорил ей Ревиар, скупо хваля ученика, талантливый. Другой же был ребенок — в возрасте пяти лет, когда его непослушные иссиня-черные волосы были перехвачены пестрой повязкой, а на поясе висел, заткнутый, деревянный меч; и он по-прежнему все еще любил залезать к ней на колени, когда рядом никого не было, и прижиматься к ней, и всегда говорил…