Дуэль

Ему не следовало сожалеть о ее занятости и о том, что мать отнеслась к ней с одобрением. Именно к этому он и стремился, что графиня возьмет мисс Афину под свое крылышко и поможет ей занять положение в обществе. Ему не следовало сожалеть о том, что он редко видит ее, но он сожалел. Ему не нравилось, что она оказалась теперь на побегушках у двух больных, не проводила с ним время, не делилась с ним своими мыслями и не улыбалась ему.
Йен сам себя не понимал. Он хотел положить весь мир к ногам Афины – к ее маленьким хорошеньким ножкам, – он обязан был сделать это для нее и для мальчика, хотел видеть ее хорошо пристроенной, хотел, чтобы она сделала свой выбор, но ему нравилось, когда она была рядом с ним.
Прежде чем граф успел разрешить эту головоломку, его мать продолжила:
– Да, вам придется жениться на этой бесценной девушке. Вы никогда не найдете более многообещающей невесты, клянусь. Если вы не сделаете этого шага теперь, кто знает, быть может, вам придется ждать еще десять лет, прежде чем вы женитесь. Я уже сойду в могилу и так и не увижу внуков.
Йен не понимал, почему вдруг его матери так понадобились внуки. Ее ничуть не интересовали даже ее собственные отпрыски. Он представить себе не мог, что станет делать леди Марден с мокрым, дурно пахнущим, вопящим младенцем – разве что сляжет в постель с головной болью.
– Вы проживете гораздо больше десяти лет, матушка.
– Хотелось бы надеяться, но с моим здоровьем… – Она умолкла, поскольку уплетала третье пирожное, испеченное кухаркой Йена.
– Вы – воплощенное здоровье с тех пор, как перестали носить живые розы на шляпке.
Мать пропустила его слова мимо ушей.
– Через десять лет, – продолжила она, – вам будет сорок, но люди по-прежнему будут жениться на девушках, которым не больше двадцати. Они будут казаться вам даже более легкомысленными, так что вы выберете первую попавшуюся и будете несчастны до конца дней своих. И моих тоже. Мне не хотелось бы иметь невестку, у которой ветер в голове. Мисс Ренслоу не легкомысленна, несмотря на ее молодость и неопытность.
– Да, она на редкость разумна – для женщины.
Мать и это пропустила мимо ушей.
– Я считаю ее очаровательной. Если вы не женитесь на этой славной девочке, сердце мое будет разбито, хотя вам это безразлично, неблагодарное создание.
Йену не хотелось разбивать себялюбивое сердце матери, еще меньше ему хотелось погубить мисс Ренслоу.
Йен просто не знал, куда деваться. Следующим оказался его лучший друг Карсуэлл – вероломный трус.
– А знаешь, тебе придется на ней жениться, – заявил Карсуэлл, потягивая коньяк в «Уайтс». Карсуэлл выглядел таким разодетым, таким элегантным, что Йен чувствовал себя чем-то вроде неприбранной постели в своем более простом костюме, в галстуке, хотя и безупречном, но незатейливо повязанном, и с взлохмаченными волосами. Он выглядел бы, конечно, лучше, если бы не проводил то и дело пальцами по своим кудрям, но этот жест был порождением привычки и отчаяния. Какое значение имеет его внешность, если внутри у него тоже полная неразбериха?
– Значит, слухи все еще не утихли? – спросил он. – Я думал, что приезд моей матери положит им конец. Видит Бог, в Лондоне все должны знать о ее приезде, судя по тому, что в доме не иссякает поток визитеров и все время приносят визитные карточки и приглашения. – Цветы тоже приносят, но он велел отсылать их девочкам из приюта Святой Цецилии. Йену нужно было, чтобы мать выезжала и показывалась повсюду, а не сидела дома с насморком.
Карсуэлл кивнул:
– Все знают, что графиня приехала, и это вызвало еще больше разговоров, вместо того чтобы заставить их стихнуть. Если бы все было явно, не было бы надобности в ее приезде. И потом, из пушек ведь не стреляют по воробьям, да? Нет, молодой человек привозит в Лондон свою матушку, чтобы та познакомилась со своей будущей невесткой, а не для того, чтобы та стала компаньонкой какой-то неизвестной барышни из деревни. Думаю, ты мог бы выдать эту девицу за какого-нибудь бедного второго сына или отправить ее домой без всякого шума. Но оставить ее здесь, с твоей матерью? Может быть, скандала и удалось избежать, но зато теперь сильно поднялся уровень ожиданий.
– Как высоко он поднялся?
– В книгах записей пари ставят три против одного в твою пользу. То есть в пользу мисс Ренслоу, что у нее появится на пальце кольцо еще до наступления лета.
– Клянусь Зевсом, этот брак не принесет счастья ни одному из нас!
– Но если ты не женишься на мисс Ренслоу после всего, люди будут думать, что в ней такого неподходящего. Ах, спрошу я, и прости меня за грубость, что же в ней такого неподходящего? Мы ведь друзья навек и все такое.
– Ничего в ней нет неподходящего. Ты знаком с ней, ты ее видел.
– Я бы сказал – красивый маленький сверточек.
– Лучше бы ты не говорил таких вещей, иначе наша долгая дружба, о которой ты напомнил, окажется под вопросом. Не стоит так говорить о женщине, находящейся на моем попечении.
Карсуэлл улыбнулся:
– Ну конечно. Я не хотел отзываться о мисс Ренслоу неуважительно. Я считаю ее совершенно очаровательной и прекрасной, как роза.
– И о розах не хочу слышать!
Карсуэлл одернул манжеты и смахнул с рукава пушинку.
– Полагаю, старина, что от всех этих дел ты повредился в уме. Но если ты чувствуешь, что обязан покровительствовать этой леди, и так уверен в ее достоинствах – в каковые я не буду вдаваться, чтобы ты не выплеснул мне в физиономию свое вино, – почему ты так стискиваешь зубы и ерошишь себе волосы? Не говоря уже о второй бутылке, к которой ты приступил и которая оставила ужасное пятно на моем новом жилете, так что не обижайся. Кстати, как тебе мой жилет? Не могу никак понять, не слишком ли велики эти стрекозы.
– Как можно в такое время думать о жилетах?
Карсуэлл вынул монокль и окинул Йена взглядом. Жилет у графа был темно-серого цвета, в черную полоску, как и остальные его пять жилетов.
– А ты когда-нибудь о них думаешь, хотел бы я знать? Но не в них дело. Женись на мисс Ренслоу или объясни, почему не хочешь этого сделать.
– Я уже сказал – потому что к добру это не приведет. Как сказать этой бедняжке, что у нее нет иного выхода, кроме как выйти замуж за человека десятью годами старше ее, с репутацией повесы?
– Твоя репутация ничем не хуже, чем у всякого мужчины в Лондоне, и гораздо лучше, чем у некоторых. А у женщин редко когда бывает выбор. Подумай об этом, ведь мисс Ренслоу могли заставить выйти за Уиггза.
– Сначала я пристрелил бы его.
– Значит, эта девушка тебе нравится!
– Слишком нравится, чтобы я хотел увидеть ее прикованной к Уиггзу или к моей особе.
– Ах, бедненькая, выйти замуж за знатного человека с прекрасной родословной, имеющего четыре дома и денег больше, чем у самого принца, – хотя в наше время у всех денег больше, чем у принца, – который настолько хорош собой, что это увидит даже слепая. Господи, как же она будет страдать!
– Будет, если я не тот, кто ей нужен.
– А я – двухголовая свинья, если ты не тот, кто ей нужен. Вспомни, я ведь изображал леди Трокмортон-Джонс. И я видел, как мисс Ренслоу держится с тобой. Право же, мне стоило бы самому поместить свое пари в книгу записей. – Он привстал с кресла, но тут плечо ему стиснула, словно клещами, рука Йена.
– Только попробуй что-нибудь вписать туда, и я лишу тебя возможности владеть этой рукой.
– Ты воистину вне себя, друг мой. Ты должен знать, что я никогда не сделаю ничего такого, что могло бы причинить вред этой леди. Она мне очень нравится.
Глаза у Йена прояснились, морщины на лбу разгладились, и он снова превратился в того беспечного красивого мужчину, каким был до того, как леди Пейдж и ее придурковатый муж вошли в его жизнь.
– Она тебе нравится, и ты ей нравишься. Так почему бы тебе на ней не жениться?
– Бог ты мой, я не из тех, кто наследует поместья или титул, требующий вереницы маленьких наследников. Я не компрометировал эту девушку, и я не склонен к женитьбе.