И в конце, только тьма (СИ)

И все же они танцевали рядом с коляской
потому что бояться было нечего,
даже в темном лесу со страшными тенями монстров
и грязной землей, покрытой перегнившими мертвыми листьями,
и медным запахом, который висел в воздухе
как густые и мясистые благоухания.
Ⓒ 
Calli
ope
 by Monica J. O'Rourke, 2002
Ⓒ Игорь Шестак, перевод, 2019
  
Армагеддон
 
Он следует за мной домой,
Кувыркаясь через травинки, словно крошечные копья,
плоть отделяется от кости с каждым кульбитом.
Извивается по двору, как суровый октябрьский ветер,
разрисованное лицо с вечной ухмылкой
и яркой пастельной одеждой, плохо сидящей на поникших плечах.
Он следует за мной, предлагает четыре воздушных шара, их цвета приглушены временем.
Смерть
Голод
Эпидемия
Война
И я по глупости принимаю их,
невольно вызывая разрушение.
Я пытался их вернуть.
Слишком поздно.
Ⓒ Armageddon by Monica J. O'Rourke, 2013
Ⓒ Игорь Шестак, перевод, 2019
  
Что она видит
 
Проповедник по имени Чарли уговаривал ее в подвале
там, где из гниющих труб сочился ихор, разреженная жидкость текла
по венам богов.
Но она передумала,
больше не хотела играть, не хотела кукол и
щенков,
сказала, что ей пора домой, а то опоздает к ужину.
Слишком стара для сказок, слишком молода для религии.
Идеальный возраст для поглощения черноты,
для выявления грязных сердец тех, кому вы доверяете.
Коробки с печеньем разбросаны на бетонном полу рядом с последними компаньонами:
распотрошенными плюшевыми игрушками  и влажными трехколесными велосипедами, Гибкими Флаерами [1]
распятыми  над сушилкой,
больными останками  из украденного детства.
Но не ее.
Ее детство было где-то далеко, не украдено, а потеряно,
забыто, непримечательно.
Говорят, последнее, что видит мертвец, отпечатывается на его
роговице
как отпечаток пальца.
И она хранит свои секреты, умоляет, чтобы ее выслушали.
Последние мысли о
одиночестве
опустошении
заброшенности.
О нем, творящем искусство,
любящим ее до смерти,
сокрушающим ее маленькое тело своим большим.
Ее собственный секрет.
Никто больше не мог услышать.
Со временем они нашли девушку, запутавшуюся, в раздумьях,
В которой ничего не оказалось просто.
Люди, которые в конце концов требовали ее,
во всяком случае, ее части,
даже не знали, что ее уже не было.
Но ее мертвые глаза,
открыты, словно пытаясь объяснить окончательное забвение,
темные лепестки цветут на щеках,
нитки жемчуга смешались с алым, обвив ее шею,
истина сочится из невидящих глаз.
Ⓒ What She Sees by Monica J. O'Rourke, 2013
Ⓒ Игорь Шестак, перевод, 2019
  
Жасмин и чеснок
 
Первым делом он всегда осматривал грудь. Зрительный контакт. Или, по крайней мере, контакт глаз и подбородка. Ее глаза редко смотрели прямо на него: слишком унизительно. Правая рука женщины была поднята на девяносто градусов, чтобы растянулась грудь. Круговые движения наружу, сперва кончиками пальцев, затем ладонью. Легкое сжимание соска, чтобы выдавить секрет. 
Он никогда не задерживался на определенной части груди, чтобы не возбудиться. Даже горячее дыхание таило в себе сексуальный оттенок, и это было опасно. Подобную процедуру он повторил и с левой грудью, только уже левой рукой. Края бумажного платья были крепко стянуты, словно гарантируя неприкосновенность. Женщина в кресле дышала, и он чувствовал, как ее напряжение угасает. 
— Это очень любезно с вашей стороны, — нерешительно сказала она, — увидеть меня в таком состоянии. Я знаю, вы заняты. 
— М-м, — не посмотрев на нее, он продолжил возиться с инструментами в железном лотке, который висел у нее над ногами. 
— Я… я знаю, что уже поздно, но я не могла уйти раньше. Я не успела, пока клиника работала, — с тревогой в голосе добавила женщина. 
В этот момент он остановился и посмотрел ей в глаза: 
— Все нормально. 
Она откинулась в мягкое кресло, и ее мышцы расслабились; напряжение исчезло с лица, будто растворившись в волосах. 
— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался он, сверля ее навязчивым взглядом. — Ты нашла работу? Жилье есть? 
— Нет, — прошептала она, опустив глаза. — Пока живу на улице. Но стараюсь, как могу. Я знаю, это плохо для малыша. 
Он посмотрел на ее живот, сильно выдававшийся из-за растущего в нем плода. Срок явно был уже приличный. 
— Не похоже, что стараешься. Хочешь, чтобы я сделал аборт? — небрежно спросил он, наклонившись к ее промежности. 
Она вздрогнула. Невидимая пощечина хлестнула по засохшей крови на ее щеках. 
— Н-н-нет, — заикаясь, ответила она. — Я просто хочу, чтобы ты обследовал меня. Я же говорила, мне жаль, что так вышло. 
Еще одна улыбка. 
— Ему как минимум семь месяцев. А то и восемь. 
На несколько секунд в палате воцарилось неловкое молчание. Неловкое для нее. Он впитывал в себя ароматы ее смятения и замешательства, душок жасмина с чесноком, что исходил из ее пор. Запахи ее страха и остатков пищи были ему приятны, как духи. 
— Доктор, хм, Видлинг? Думаю, я назначу новую встречу. Я имею ввиду… — она закашлялась, так и не закончив предложение. 
Он скривил нижнюю губу. 
— Почему? Мы сделаем это прямо сейчас, мисс… 
«Мисс. Хм. Как ее зовут? Мисс, мисс… Черт, забыл! Наверно, Кассандра». 
Он подошел к подвесному шкафу и достал дополнительные инструменты так, чтобы она не видела. 
— Мне нужно идти. Я неважно себя чувствую. 
Она плотно затянула края бумажного халата. 
Как собака, обнюхивающая место преступления, он поднял нос и глубоко вдохнул. Жасмин и чеснок. Аромат проскальзывал вглубь ноздрей и затем выходил наружу. А еще — дрожжи и дешевый лосьон после бритья, наверное, от последнего парня, которому она отсосала за несколько баксов. Неприятные запахи так и вырывались из недр женщины, из ее внутренностей. И он вдыхал в себя каждую ее приятную частичку. 
— Просто расслабься, — сказал доктор, поглаживая ее бедра. — Сейчас все сделаем. Ты уже и так голая. 
Ее щеки побагровели от смущения. 
— Нет, я… вообще… я могу одеться. 
Она попыталась сесть, но набухший живот, упершись в поднос с инструментами, помешал ей это сделать. К тому же она не хотела показаться грубой. Эти женщины никогда не хотели казаться грубыми, чтобы не доставлять ему неудобств. 
Какие они невнимательные, эти женщины. 
Он оттолкнул ее обратно. 
— Ничего страшного, — произнес он. В голосе доктора чувствовались нотки недоброжелательности, но его милые глаза держали ситуацию под контролем, равно как и саму женщину. Как мог обладатель таких живых глаз причинить кому-то боль? Такое приятное лицо… Красивые люди никогда никому не вредили. 
Почти никогда. Об этом можно было бы спросить Теда Банди. 
Врач и женщина снова разыграли привычную сцену: она противится, а он утешает ее, пока та, наконец, не уступит. Она вздохнет, упершись в толстую подушечку стола, а затем сложит руки на пухлой груди. 
Ее щеки порозовели, но она продолжила: 
— Беременность была трудная. Очень сильные боли, особенно во время этих осмотров. 
Ее голос слабел, но руки по-прежнему крепко сжимали края халата. Пальцы кровоточили, пот проступал через тонкую бумагу. 
— Можете ли вы мне что-то дать от этой боли? 
Он выглянул в коридор. 
— Доктор?