И в конце, только тьма (СИ)

- Она сказала, что хочет стать цветком. 
Слабая улыбка тронула ее губы, и она пожала плечами. 
- Что? - спросил Рейберн.
- У меня в спальне на стене висит картина. Белая Камелия О'Киф. Саманта сказала, что хочет выглядеть точно так же, как этот прекрасный цветок. Совершенной …
- Совершеннной, что? - спросил Рейберн.
- Совершенной женщиной, я полагаю. Она считает, что цветок олицетворяет совершенную женственность и ... 
Она почувствовала, что говорит слишком много, и не закончила мысль.
- Это восьмилетний ребенок так сказал? - Рейберн закрыл блокнот. 
По выражению его лица Молли поняла, о чем он думает. Он винил ее во всем. Он не поверил ни одному слову из того, что она сказала. Она знала это, чувствовала.
- Она ... слишком взрослая для своего возраста. Очень умная девочка. 
То, как они смотрели на нее, озадаченные взгляды на их лицах - она знала, что мужчины никогда не поймут. Теперь они, вероятно, думали, что она сумасшедшая, и, возможно, Саманта тоже, если они вообще верили, что ребенок повредил себя сам.
- Пока все, - сказал Рейберн. - Расследование еще не закончено, и я уверен, что мне захочется поговорить с вами еще раз.
Молли кивнула и прижала руки к животу, чтобы унять дрожь.
Кэтрин появилась через несколько минут - Молли позвонила ей по сотовому - и потребовала объяснений.
Молли рассказала сестре ту же историю, что и Рейберну с Мелликом, но Кэтрин на это не купилась.
- Что ты сделала с моим ребенком? Что ты сделала с Самантой? 
В глазах Кэтрин вспыхнула ярость, но прежде чем она успела дать волю своему гневу, ей сообщили, что она может увидеть свою дочь.
*
Снова дома, в темноте, медленно раскачиваясь на краю дивана, видя кровь ребенка на своих руках даже без источника света. Светящуюся, как переливающаяся краска, обращающую внимание на ущерб, который она причинила, обвиняющую ее в причинении вреда ребенку.
Рыдания без слез, стоны боли, жалость к себе, неспособность показать миру то, что она знала как универсальную правду. Она никогда не хотела причинить боль Саманте; избыток крови потряс ее, заставил быстро понять, что она не может этого сделать, что она не знает как это сделать. О'Киф была единственной, кто это знал, но она была мертва. В мире не осталось никого, кто мог бы взять Молли за руку и повести за собой, указать ей путь.
Зазвонил телефон, и она услышала, как аппарат перехватил звонок.
- Ты сука! Ты больная сука! Что ты сделала с моим ребенком? 
Несмотря на крики и рыдания Кэтрин, Молли ясно поняла ее слова. 
- Возьми трубку. Черт бы тебя побрал, Молли! 
Связь оборвалась. Молли запустила пальцы в волосы и схватилась за голову. 
- Мне так жаль, Кэтрин ... - пробормотала она. Молли знала истерики своей сестры, знала, что, хотя это было ужасно, жутко, безумно отвратительно, Кэтрин в конце концов справится с этим. Молли - ее кровь; сестра не будет злиться вечно.
 И когда она увидит конечный результат ... возможно, сейчас Саманта станет еще красивее. Возможно, Молли сделала достаточно, чтобы помочь ей. Тогда Кэтрин будет благодарить ее, а не сердиться на нее. Кэтрин, наверное, интересно, почему Саманта все еще ненормальная ... наверное, интересуется, сколько времени потребуется девушке, чтобы расцвести.
Автоответчик перехватил еще один звонок. 
- Пожалуйста, возьми трубку, - сказал Дэвид. - Я хочу тебя видеть. Молли, пожалуйста, не дай этому закончиться.
- Я здесь.
Она услышала облегчение в его голосе. 
- Я так рад, что ты ответила. Я могу приехать? Мне очень нужно тебя увидеть. Я хочу все уладить.
Она зажала телефон между шеей и плечом и зажмурилась. 
- Тогда приезжай, - тихо сказала она. - Я оставлю дверь незапертой.
Скоро он будет здесь. Квартира Дэвида находилась в десяти минутах ходьбы от ее дома.
Она также хотела бы знать, когда приедут копы. Интересно, обвинит Саманта ее в этом преступлении. Однако "преступление" - неподходящее слово. Любые причиненные страдания были не преднамеренными, а вызванными желанием помочь. Они обязательно это поймут.
Спальня была в том же виде, в каком она ее оставила; постельное белье было окрашено кровью Саманты, засохшей до липкой, блестящей корки. Оно пропиталось ею вплоть до матраса. Полотенца лежали грудой, как гигантские сгустки крови.
Молли расчесала волосы пальцами и выскользнула из одежды. Она отодвинула испорченную постельное белье и накрыла себя чистым одеялом. Дожидаться Дэвида, с Белой Камелией над ее головой, стоящей на страже, защищающей и направляющей ее. Почти светя на нее. Молли улыбнулась, зная, вне зависимости от того, что еще произойдет, у нее всегда будет Белая Камелия.
Под одеялом ее руки блуждали по телу, нежно лаская живот и грудь, приводя ее в состояние расслабления. Закрыв глаза, она мечтала о Белой Камелии, хотелось, чтобы все было так же легко. Хотелось боли, которая была бы такой же успокаивающей.
Пятнадцать минут спустя она услышала, как Дэвид вошел в квартиру, услышала еще до того, как он заговорил. Узнала его походку, звуки крадущихся шагов по коридору и гостиной. В остальном в квартире стояла тишина: ни телевизора, ни радио, только мягкий ритм ее собственного дыхания.
- Молли?
- Сюда, - сказала она, но сомневалась, что он ее услышал. 
- Милая, что ты делаешь в постели? Еще и пяти нет ... - он остановился в дверях. - Боже мой, Молли?
Ее руки были в крови. Нож, свисающий с ее пальцев, постукивал по ковру. В воздухе висел пьянящий медный запах.
Она улыбнулась ему. 
- Теперь ты меня видишь, Дэвид. Это сработало. Я больше не боюсь. 
Ее голос был слабым, опустошенным, как будто жизнь вытекала из ее тела.
Одеяло было пропитано ее кровью. Он сдернул его с ее тела и стянул к ногам.
Зажав рот руками, он попятился назад, пока не ударился о стену, не в силах сделать ни шагу.
- Даже не больно ...
Но это была ложь. Когда она попыталась посмотреть вниз, боль пронзила ее тело. Она видела все в зеркале, которое поставила в ногах кровати. Несмотря на алые пятна, покрывавшие каждый дюйм ее тела внизу живота, она могла видеть красоту, которую создала, красоту под кровью.
Ноги раздвинуты, обнажая остатки половых губ, которые она отрезала и отбросила в виде лоскутов изувеченной жировой ткани. Ее влагалище, вырезанное и развернутое, свисало на матрас.
А потом, думала она, они вымоют ее, и вот тогда, когда все следы крови будут удалены, ее тело исцелится, станет таким красивым, каким должно было быть. Оно сохранит ту форму, какой она была задумана: розовые и белые, пушистые персики, взрыв цветов и мягкости, разворачивающиеся в цветущем великолепии.
Теперь намного лучше. Гораздо естественнее. 
- Иди ко мне, - прошептала она, раскинув окровавленные руки в приветственном объятии.
Ⓒ Attainable Beauty by Monica J. O'Rourke, 2001
Ⓒ Игорь Шестак, перевод, 2019
  
Сезон охоты
 
-Ты прав. На вид оно не очень, - помню, как сказал мне Миллер. Как будто это что-то меняет.
К этому моменту мясо приобрело дивный оттенок рвоты. Желтоватый, немного тошнотворно-коричневый. Как будто извергнул содержимое своего желудка после настоящего буйного субботнего вечера, стоя на коленях перед Фарфоровым Божеством, с криво улыбающейся задницей на весь мир.
Я зажал нос.
- Слишком долго пролежало на солнце, Миллер.
Миллер кивнул.
- Да не ссы, Дик Трейси. Мы срежем самые плохие места. Наконец-то мы не пойдем сегодня на охоту.
Черт возьми, вот тут он был прав. Нет ничего страшнее охоты, потому что на самом деле охотник там не совсем вы, это они охотятся на вас, и они ничего не боятся. 
Будь у меня выбор, я бы предпочел жрать гнилое мясо.
Но на следующий день у нас снова кончилась еда.
В любом случае, это были скорее испорченные части, чем хорошие, и я имею в виду по-настоящему испорченные - не типа испорченные, которые все еще в порядке, раз уж вы готовите из них дерьмо, - а настолько испорченные, что даже личинки не трогают их. Этого мяса не хватает надолго, особенно когда им питался я, Миллер и старый охотничий пес Миллера, Шепа, который больше не охотился.