Двое: я и моя тень (СИ)

Шаг. Другой.
Губы Джокера расплылись в улыбке и подхватили стройные слова, звучащие угрозой, несмотря на романтику, наложенную на них временем и создателями:
— …God speed your love to me…*
— Блядь! — опомнился Боб, но успел лишь закрыться ладонью.
Джокер взмахнул рукой, чувствуя себя дирижёром невидимого оркестра, и со всей дури бахнул Боба по руке. Хруст вплёлся в мелодию, Джокер улыбнулся, снова занося руку над головой. Очень плавно, будто послушный смычок.
— Су-у-ука-а! — взвыл Боб, и слёзы прыснули из его глаза.
Ладонь повисла, пальцы неестественно скрючились, и Боб завыл громче, ошарашено глядя на руку. В глазах ужас, естественный, опьяняющий, как глоток виски на голодный желудок. Боб потянулся здоровой рукой к карманам брюк, исступлённо шаря по ним в поисках пистолета и не осознавая, что он не в форме. Хорошая шутка! Ты ищешь пистолет, а он ждёт тебя дома, заряженный, ему так и хочется кончить пулей кому-нибудь в сладкий рот, утонуть в языке, пробить его насквозь и выйти через затылок.
Бац! Раздвоенный железный конец лома, напоминающий язык змеи, поцеловал Боба в щёку и утонул в ней, разрывая кожу и выпуская на свободу солёную красную боль. Хрясь! Джокер рванул лом на себя, и он выскользнул из кожи, слишком легко, но оставил зияющую пустоту, исторгающую из себя кровь. Боб схватился за щёку и едва удержался на ногах, навалился на раковину сверху, и его вырвало. Он завыл, пытаясь закрыть рану ладонью, но кровь просачивалась сквозь пальцы и пачкала раковину и серую рубашку. Заляпала голубые ботинки. Боб прикрыл голову изуродованной рукой, но лом прошёл снизу и впился в подбородок, дробя кость.
Тук-тук-тук, застучали зубы по раковине и покатились по полу.
Боб захрипел, а когда Джокер с хрустом выдернул лом, завопил и тяжело осел на пол, скользя руками в луже крови и собственной мочи.
Джокер запрокинул голову, сощурился, растянул губы в улыбке и засмеялся. Его переполняла радость, он упивался криками и местью, покрывавшей его лицо россыпью красных алмазов, растекавшихся по белой краске.
Боб хотел что-то сказать, но вместо слов выплёвывал кровь и зубы, зачем-то собирал их и сжимал в ладони. Рыдал, скулил, хватался за край раковины, но влажная красная ладонь постоянно соскальзывала.
— О, бедный Бобби! — ощерился Джокер и размахнулся.
Боб захрипел, захлёбываясь кровавой пеной, и заскрёб пальцами по полу, пытаясь отползти, а безвольная искалеченная рука скользила по луже.
— Ты кое-что потерял, дружище!
Джокер закинул лом на плечо и снова засмеялся, разглядывая вывалившийся из глазницы глаз. Всё лицо в крови, а он повис посреди месива белым уродливым пятном. Боб завывал, как старый пёс, которого выпнули подыхать на морозе, и он весь дрожал, плечи его тряслись, и коп незряче шарил вокруг себя. Дотронулся до раздробленного виска. Пальцы скользнули по кровавой каше к глазнице.
— Ты был плохим мальчиком, Боб, — прошипел Джокер, замахнулся и — бах! хрясь! — пробил череп.
Боб запрокинул голову и часто задышал, выплёвывая кровь и сотрясаясь от спазмов. Хрипы разбивались о пол и плитку, тонули в грязных лужах, застывали в них, и Боб снова всхрапывал. Он медленно заваливался набок. Серая футболка превратилась в грязно-красную тряпку, облепившую крепкий торс. Грудь всё ещё вздымалась, но дыхание и хрипы постепенно угасали. Джокер подопнул копа, и Боб уронил голову на пол. Глаз повис над грязно-жёлтой лужей, едва не касаясь её.
— Пока, Боб, — уголки губ Джокера поползли вниз, изображая грусть, когда коп перестал дышать.
Он оглянулся, когда дверь скрипнула, впуская внутрь вместе с человеком вульгарный свет из бара. Мужчина огляделся, кого-то выискивая.
— Эй, Боб! Где твои придурок с девкой? Этот гандон надул тебя.
Когда его взгляд остановился на Бобе, лежавшем на полу, он отшатнулся. Прищурился. Схватился за горло, явно подавляя рвотный позыв, и посмотрел на Джокера. Его губы скривились и задрожали.
— Ты… Ублюдок… — зашипел мужчина.
Джокер закинул окровавленный лом на плечо. Шагнул к вошедшему, и снова в походке лёгкость, ему хотелось парить, танцевать, крушить, превращать всё вокруг в кровавое месиво, рушить стены. Музыка вырывалась из его груди, оглушала, он светился ею, и она звала его, шептала. Джокер не сопротивлялся ей, он подпевал, раскрывал руки и пританцовывал. Губы шептали:
— O-oh my lo-ove, my darli-ing…
Мужчина бросился было к двери, схватился за ручку, чтобы дёрнуть на себя и спастись от кровавого возмездия, но Джокер хохотнул, замахнулся и швырнул в него лом. Пособник Боба не успел рвануть дверь на себя, он оступился и ударился об неё, впечатался носом и сполз на пол, оставляя на зелёной двери красную полосу.
— Так-так, а ты кто такой?
Джокер подошёл к нему и похлопал по карманам. В одном из них он нашёл документы:
— Кейси Беер. Добро пожаловать на вечеринку. Сейчас ты сдохнешь, Кейси.
Джокер подхватил с пола лом и закинул его на плечо. Кейси со стоном обернулся, попытался встать, опираясь рукой о дверь и стирая пальцами кровавый след.
— Сука, — выругался он, вытирая нос.
Он замахнулся, сжав пальцы в кулак, но Джокер легко, почти танцуя, отпрянул, снял лом с плеча и замахнулся. И снова засмеялся, выпуская на волю радостный смех, наполняя им стены, позволяя тусклому свету оседать на мелодию, идущую из самого сердца. Кейси поскользнулся, когда язык лома впился ему в шею, ударился о косяк и завалился. Схватился за горло, удивлённо глядя на пол, быстро окрашивающийся в красный, и тяжело дышал, хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Джокер зачесал волосы назад, утопив пятерню в изумрудной шевелюре, и тряхнул головой. Кейси сдохнет, Джокера это вдохновляло. Смерть. Кровь. Разве это не прекрасно? И он замахнулся опять. Кейси вскрикнул, закрылся ладонью, но лом, перепачканный кровью Боба, пробил руку. Джокер оскалился, прислушался к музыке внутри себя и занёс руку над головой.
***
Весь день Лизи не знала, куда себя деть: Артур оставил ключ под ковриком на случай, если ей станет страшно в своей квартире. И хотя он обещал, что бояться нечего, страх не отступал. Ни на шаг. Даже если нужно было всего лишь дойти из комнаты до кухни, Лизи оборачивалась, отчего-то вздрагивала, и страх обнимал за плечи, ложился серым саваном и молчал.
До обеда она пробыла у Артура: обнимаясь с подушкой, на которой он спал, и представляла, что Артур рядом. А после полудня Лизи заставила себя вылезти из кровати, заварила кофе, пощёлкала по каналам. Ничего интересного. Телевизор никогда не мог взять Лизи в заложники и сделать своей, она не поддавалась, всегда находились дела поважнее какого-нибудь вечернего шоу.
Могла, конечно, включить новости, фильм, уделить им немного времени своей жизни и так же легко выключить.
«…мы прерываемся на экстренные новости. Вчера в аэропорту «АэроХаус Готэм Сити» при взлёте взорвался самолёт. Страшная трагедия унесла жизни…» Лизи выключила телевизор и вздохнула.
Пора бы уже к себе. До вечера она прибиралась, приводила в порядок ванную комнату: закинула в стирку одежду, выбросила рваную кофту. Полицейский знатно натоптал: песок, засохшие грязные следы.
Нужно было сходить в магазин и в аптеку, и Лизи набиралась сил, чтобы выбраться из квартиры и предстать перед городом. Беззащитная, обнажённая душа. Лизи бросало в дрожь от мысли, что ей нужно выйти на улицу. Одной.
Артур обещал, что бояться нечего, но Лизи всё равно боялась. Боялась, что те твари придут к ней, ведь они теперь знали её адрес. И взгляд постоянно возвращался к двери, Лизи превратилась в слух, вздрагивала от любого шороха. Хотелось бросить всё и уйти обратно к Артуру, отсидеться у него. Сердце рвалось туда, но постоянно проскальзывала мысль: если она сдастся, то так и будет прятаться всю жизнь.
Через час Лизи всё-таки сдалась и твёрдо решила, что после аптеки и магазина уйдёт к Артуру. В конце концов, что в этом плохого? Нет, она не спрячется, она спасётся. Это разные вещи.