Смертоносный груз «Гильдеборг»

— Давай, ребята, давай! — выкрикнул Маретти и нажал на спуск пулемета. Однако поток искр был направлен вверх в темноту. На мгновение мы отвели глаза от амбразур. Маретти упал на колени на стальной пол, и только пальцы судорожно сжимали гашетку. Первым опомнился Тенсер. Оторвал руку, — и тело рухнуло к его ногам. Потом он нажал на спусковой крючок. Поток стрел косил полосы камыша на берегу реки. Пусто. Только мы стреляли как одержимые. Никто не пытался пробиться на другой берег.
— Назад, к ферме! — приказал Тенсер. Шофер повернул машину. Пальба на другом берегу утихла. Противник исчез, улетучился, растворился. Только хозяйственные постройки освещали окрестности ослепительным пламенем. Мы вынесли сержанта из машины и положили его к ногам поручика Беневенто. Пятидесятилетний мускулистый итальянец с римским профилем. Казалось, что униформа трещит на нем от каждого движения.
Он только показал на стену дома.
— Белых — направо, черных — налево. А где Додес?
— Завязли с транспортером на дороге, атака ручными гранатами, — сказал Тенсер и закурил сигарету. — По всей вероятности, удержится.
— Все осмотреть, не удаляться вне пределов освещения, — приказал поручик.
Остаток ночи мы свозили мертвых. Черные рабочие, трудившиеся на ферме. Мужчины и женщины из селения.
Семья белых, жившая в доме, спаслась. Старый англичанин с девяностолетней матерью и взрослой дочерью.
Перед рассветом машины, возвращающиеся с другого берега, привезли команду транспортера Додеса и сложили ее на правую сторону к стене дома. Несмотря на то, что, собственно, даже не было боевых действий, потери были чрезвычайно тяжелыми.
Утром прилетел капитан Гофман с белым районным комиссаром и черными представителями Аfrican Council [9] и African Advisory Board. [10] В их сопровождении фермер Хармер со своей матерью опознавали мертвых. Среди них не было никого из чужих, все работали на ферме. Ни одного незнакомого из нападавших.
— Черные, работающие на фермах белых, для партизан — враги, — сказал мне Тенсер, когда мы стояли над длинным рядом убитых. — Хотят их запугать и принудить не работать на белых. Хозяйство от этого быстрее бы обанкротилось. Застрелить представителя Африканского комитета или Африканского консультативного совета для них важнее, чем застрелить белого комиссара. Я живу в Африке двадцать лет и служил в самых разных местах. Расизм — не главная преграда, здесь проходит социальная революция в самой явной форме. Она, как стихийное бедствие, всюду начинается одинаково.
Старая госпожа Хармер, тощая, костлявая, со сморщенным лицом, громко плакала.
— Что с нами будет, что теперь с нами будет, — причитала она над рядом тел, поразительно однообразных в утреннем сиянии солнца.
— Что будет? — оборвала ее раздраженно взрослая, такая же некрасивая внучка. — Первым самолетом летим в Европу. Я сыта по горло! Мы должны были давно это сделать, но это уже зашло слишком далеко. Или ты еще надеешься на правительственные обещания? Ты не в своем уме, живешь как во времена королевы Виктории, и отец тоже сумасшедший! — Теперь она уже кричала.
— Не забудь, что тут похоронены твои мать и дедушка! — прикрикнул на нее строго Цецил Хармер из группки людей, стоящей около капитана Гофмана. Извините, она все еще в шоке, но ночью была великолепна, стреляла как ваши парни, капитан.
Тенсер неопределенно мне улыбнулся, и мы пошли садиться в машину. Нас это не касалось. На стальном полу чернело темное пятно. Сержант Маретти.
— Он один тут отличается здравым смыслом, — сказал тихо бывший телохранитель. Или кто он там, собственно говоря, был на самом деле. — Здесь не удастся ничему воспрепятствовать, мы только делаем вид, что поддерживаем жизнь трупа. Нам за это платят, но диагноз мы знаем. — И он снова улыбнулся слабой, ничего не говорящей улыбкой. — Гофман спасает золото с тонущего корабля. Это опасно, но если он способен угадать момент и, прежде чем корабль пойдет ко дну, выбраться из него с тем, что выловил, — почему бы и нет?
Он оскалил зубы и сдвинул широкую шляпу на затылок.
Солнце раскаляло обшивку. Все было опустошено: и цветочные клумбы, и заборы, и декоративные кусты. Хозяйственные строения еще тлели, а от круглых хижин остались кучки горячего пепла.
— Ничего не будем ждать, отец! — кричала мисс Хармер. — Уедем на транспортере капитана. За то, что осталось, нам все равно никто ничего не даст. Я не останусь тут, чтобы меня прирезали, ни за что не останусь даже на одну ночь!
Я оперся о броню в том месте, которое оставалось еще в тени, и устало закрыл глаза. Прочь! Я должен отсюда уйти! Ни в чем не хочу принимать участие. Все, что тут разыгрывается, — это ужасно, но насколько ужаснее судьба миллионов черных, которые то же самое испытывают целые столетия. Одна трагедия настигает другую, и так без конца. Вечно одинаковые судьбы людей.
В одиннадцать мы дали прощальный залп салюта. Здесь с похоронами торопятся. Могилы белых остались в саду дома, а черных — на берегу реки. Районный комиссар и представители Африканского комитета и Африканского консультативного совета вежливо помогали мисс Хармер грузить багаж в командирский вертолет. Потом в него сели расстроенный фермер и его мать. Неожиданно все для них потеряло цену, смысл; всей их прошлой жизни словно и не было. Они возвращали все до последнего клочка земли, оставляя тут свои души. Однажды так уйдут все.
Винты вертолета гнали волны горячего воздуха.
— Занять места в машинах! — приказал поручик Баневенто, стоявший у пулемета нашего транспортера, и мы двинулись во главе колонны обратно на базу.
ТОЛЬКО ДЛЯ БАНТУ! Из белых уже никто не вернется.
— Краус! — крикнул в окно через москитную, сетку сержант Грааб. — К шефу!
Я вскочил с казарменной койки. Наш отряд отдыхал, остальные прочесывали границу с Мозамбиком. Все вертолеты и бронетранспортеры были в деле. Ночное нападение на ферму, во время которого мы понесли более чем двадцатипроцентные потери, пробудило командование от летаргии. Откуда нападающие пришли и куда исчезли? Никто не сомневался в том, что нападение совершено Патриотическим фронтом Зимбабве. Если они пришли из Мозамбика, то для них должна быть закрыта дорога обратно. Они не смогут достичь границы раньше, чем вертолеты корпуса.
А мы пока подремывали в послеполуденной жаре на казарменных койках под разноцветными картинками голых красоток. Я натянул брюки, набросил рубашку и направился к командирскому зданию на другую сторону лагеря. Тяжелое солнце давило мне в спину. Вдалеке дрожала Иньянгани, и горячий ветер из Мозамбика доносил отчетливое гудение вертолетов. Капитан сидел в плетеном кресле за письменным столом и в упор смотрел на большую специальную карту границы, висевшую на противоположной стене. Он дремал с открытыми глазами. Когда я вошел, он потянулся и кивнул головой на другое кресло.
— Послушай, Ганс, — сказал он и снова вернулся взглядом к карте. Каждому, кого он вызывал по каким-либо причинам, он «тыкал» и называл по имени.
— Послушайте, — поправил я его медленно, и только тогда он действительно вернулся откуда-то с границы.
— Вы на самом деле — инженер-механик?
Из бумаг на столе он вытащил анкету, которую тогда, в порту, под визг полицейских сирен заполнял Тони Шефер. Мне показалось, что это было невероятно давно. Тогда нам даже не пришло в голову сказать неправду, изменить свое имя, национальность или профессию. Для нас это было несущественно, для нас дело шло о том, чтобы сбежать, не попасться в руки полиции. Но теперь капитан пристально смотрел на меня своими светлыми глазами и вертел в руке этот документ.
— Конечно, — сказал я, потому что все-таки временами думал, что мое прошлое что-то значит, хотя хорошо знал, что оно не значит ничего,
— Вы чех?
— Да.
— Так мы с вами почти земляки. — Губы, окаймленные императорскими усами, растянулись в улыбке,