Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ)

— Бабуля, я ее пленила, а потом похитила. Ее мама в шоке. Какая-то кикимора, которая видела, как я Аньку увозила, уже настучала ей и назвала меня проституткой.
— Я всегда говорила, Ксюш, что без этих твоих джинсов и маек ты выглядишь на все сто! Женская зависть — лучшее тому доказательство.
Переводит глаза на меня, рассматривает с улыбкой, а потом делает шаг и неожиданно обнимает.
— Рада познакомиться с вами, Анечка. Вам кто-нибудь говорил, что у вас совершенно фантастический цвет волос? Если бы Шарль не был столь консервативен, обязательно бы перекрасилась в такой.
Тут замечаю и Шарля. Он смеется.
— Виви! (Виви?!) Ты можешь красить себе в зелений, только иди уже мне замуж.
Его ломаный русский странен, но все-таки совершенно понятен. Перевожу изумленный взгляд на Ксению.
— Бедный Шарль вот уже два года пытается уговорить бабулю сочетаться законным браком, но она не хочет ни в какую.
— Потому что я, в отличие от Шарля, совсем не консервативна.
— Оставьте Викторию Прокопьевну в покое, — в гостиной появляется Серджо с Викусей на руках. — Ну не хочет человек вешать себе на шею такое ярмо, как брак. Я вот попался, и что же? Был тут же превращен в няньку.
— Не хочешь, не надо. Давай Викусю сюда.
— Не дам. Ты ее плохому научишь.
Серджо и Ксения улыбаются друг другу. Бабушка взирает на них благосклонно. Шарль на заднем плане уныло вздыхает.
— ПрЭлЭстно. У меня звонит телефон: «Это я твоя мама…» Нет, все-таки надо сегодня же поменять эту чертову мелодию.
Ухожу в прихожую, чтобы поговорить без помех.
— Ты уже добралась? Тогда почему не звонишь? Я же волнуюсь.
— Мам, все в порядке.
— Гостей много?
— Гости будут завтра. Сегодня здесь только бабушка Ксении и ее… будущий муж.
— Ты шутишь.
— Почему? Нет.
— Бабушка Ксении собирается замуж?
— Шарль зовет ее, но она пока окончательно не решила.
— Ну и нравы. Вместо того, чтобы уже о душе своей подумать…
— Мама!
— А что мама? Я вот, когда стало ясно, что твой отец не хочет брать на себя ответственность за нас с тобой, решила целиком посвятить себя твоему воспитанию. Мне предлагали замужество, но я посчитала, что это будет неправильно. Новый человек в доме, а тем более мужчина, мог плохо повлиять на твою неокрепшую психику.
Я не раз думала об этом. Думала, что если бы мама в свое время вышла замуж, вполне возможно она сейчас была бы совсем другой. И мне было бы жить… легче. И уж точно вольнее. Но, как известно, история не имеет сослагательного наклонения. Что было, то было. Уже не изменить.
Возвращаюсь в гостиную. Викуся теперь на руках у бабушки.
С опозданием понимаю, в чью честь чета Ванцетти назвала своего ребенка. Вечер проходит совершенно по-семейному. Я по большей части молчу и наблюдаю. Эти люди, их взаимоотношения так не похожи на то, к чему я привыкла.
Многое удивляет, но… Но, черт побери, как же с ними рядом тепло и уютно.
Виктория Прокопьевна расспрашивает о Стрельцовых — их она оказывается тоже прекрасно знает. Потом разговор заходит о Федоре. Ксения рапортует о его здоровье — отдельно о физическом (все ОК!), и отдельно об умственном (совсем крышу снесло!). Бабушка слушает, выгнув прекрасно сформированную бровь, посматривает на меня, сидящую с независимым видом в самой глубине кресла, и заявляет, что навестит «мальчика» завтра же.
Спать нас всех — то есть Шарля, Викторию Прокопьевну и меня — отправляют через улицу, в дом Ксении. Сна нет ни в одном глазу. Чаю что ль попить? Иду вниз и застаю на кухне Викторию Прокопьевну, которая как раз занята тем, что наливает чайник.
— Не спится, Анечка? Мне вот тоже. В Париже я ложусь спать довольно поздно, а там сейчас еще ранний вечер.
— В Париже?
— Да. Я там живу уж лет пятнадцать.
— А как получилось? По работе?
— Нет. Я замуж вышла. Замечательный был человек. Скупой, правда, как все французы. Но зато любовник — от бога.
— Скупой — это плохо. Мама говорит…
— Мама твоя, я так поняла, вообще много говорит.
— Ей одиноко…
— Пусть купит себе собаку. А тебя, девочка, ей давно пора оставить в покое.
Я стою разинув рот. Никто ещё не высказывался о моей маме так резко.
— Я не обидела тебя?
— Н-нет.
— Просто не люблю я таких людей. Которые и сами не живут, и другим не дают. Ведь, если я правильно понимаю, то, что произошло между тобой и Федором, — это тоже в какой-то степени результат его общения с твоей матушкой?
— Скорее всего…
— И так у мальчика судьба непростая… Ну да не буду уподобляться старым сплетницам. Захочешь, сама все у него узнаешь.
— Захочешь… Мало ли чего я там захочу, если он…
— Дурочка ты все-таки, Ань. Уж девочка-то взрослая. Сколько тебе. Лет двадцать пять?
— Тридцать два.
— Ух ты! Правду говорят — маленькая собачка всегда щенок. Тридцать два… Ну так тем более должна знать, что все в этом мире зависит только от нас самих. Если ты действительно чего-то по-настоящему захочешь, ты этого добьешься. А тут вообще — дело плевое. Всего-то и надо убедить и без того влюбленного мужика в том, что тебе важен он, а не его чертов социальный статус. Что ты любишь его таким, какой он есть. Ты ведь его любишь?
— Люблю, — почти шепчу, уткнув глаза в пол.
— И это главное. Заруби себе это на носу. Ты ведь понимаешь, почему он сказал тебе то, что сказал?
— Думаю, да.
— Простила ему то, что он с той девкой миловался?
— Да.
— Балда! Вот этого как раз ни в коем случае нельзя прощать. И отомстить нужно достойно. Мы еще с тобой подумаем как.
Утром несмотря на то, что легли мы очень поздно, встаю чуть свет. Мной владеет все та же нервозность, но теперь она со знаком плюс. После ночного разговора с бабушкой Ксюхи мне все видится в совсем ином виде. Теперь мне кажется, что все у меня будет хорошо, и что мы «победим на этой барахолке», как выражается все та же Виктория Прокопьевна.
Принимаю душ, привожу себя в порядок. И вдруг решаю ехать в больницу к Федору. Авось не прогонит, а я уж сумею ему как-нибудь вправить мозги! Дом еще тих. И Шарль, и Виктория Прокопьевна спят. Когда мы с Ксюхой проезжали через деревню, видела автобусный круг и остановку на нем. Иду туда. О! И расписание есть. Первый автобус через пятнадцать минут. Сажусь на древнюю лавочку, готовлюсь ждать и вдруг вижу знакомый джип. Это Павел.
— Ты что здесь делаешь? — кажется вопрос этот задаем друг другу хором.
Отвечаю первая.
— Да я вот в больницу к Федору собралась.
— Пешкодралом?
— Не графья чай.
— Да ну! Что ты в такую даль попрешься на перекладных? Садись уж, довезу.
— Ты мой спаситель!
— Эт точно.
Забираюсь на переднее сиденье, устраиваюсь. И в этот момент у меня в кармане начинает звонить телефон. Странно, но судя по мелодии звонка, это не мама. Смотрю и расплываюсь в широчайшей улыбке. Федька! Неужели и он тоже не смог больше и решил?..
Додумать не удается. Краем глаза замечаю движение — Павел протягивает ко мне руку. Не пугаюсь. Просто не понимаю — для чего? Чувствую, как он прикасается к моей шее, успеваю бросить на него удивленный взгляд, но в тот же миг он нажимает сильнее, и я погружаюсь в черноту беспамятства.
Видимо отключка моя оказывается недолгой. Прихожу в себя, когда он заканчивает связывать мне ноги. В отличие от того раза, когда меня связывал Серджо — узлы крепкие, надежные, не распутаешь.
— Паш, ты чего?
Короткий взгляд на меня — холодный, рассудочный.
— Деньги, Ань. Все зло от них.
— И что это значит?
— Да, понимаешь, решил я все-таки свою выгоду не упускать. Раз ты так кому-то нужна, прямой смысл доставить тебя этим людям и получить с них соответствующую плату.
— И как же ты собираешься искать этих людей?
— А чего их искать-то, Ань? Я их уже нашел. Пришлось немного поторговаться, чтобы они в обмен на тебя денежками поделились. Но они оказались сговорчивыми. Забавные ребята… Скоро и ты с ними познакомишься.