Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ)

— И это после того, как они пытались тебя пристрелить?
— Нет, Ань. Это ведь действительно в тебя тогда стреляли, не в меня.
— А как же твой Коля? Его тоже вместо меня убили? Ну перепутали так.
Молчит, усмехается, продолжая свое дело. Мне становится так страшно, что кожа покрывается мурашками. Это ведь он сам его… Но за что? Спрашивать глупо — вряд ли скажет.
Наверно, раз деньги всему виной, просто делиться не захотел. Павел заканчивает связывать меня, потом уверенным движением набрасывает мне на голову какой-то мешок.
— Будешь бузить, заткну рот.
Слышу как шуршит над головой шторка, которая закрывает в его джипе внутренности багажника, потом он подпихивает мои ноги, видимо, чтобы не мешались и, наконец, захлопывает дверь. Темно и душно. Могу только слышать, что происходит.
Вот он садится в машину, вот заводит мотор. Поехали.
Ёперный театр, как сказала бы Ксения. Так все скверно, что даже смеяться хочется. Это ж надо, чтобы вся эта дрянь происходила с одним человеком? Это ж какой степенью везучести нужно обладать, чтобы все вот так? И с Федькой я так и не поговорила…
Колесим мы долго. Так что я успеваю и пореветь, и успокоиться. Потом машина все-таки останавливается, двигатель, правда, продолжает работать, но хлопает дверца и вскоре раздаются голоса. Переговоры недолги. Открывается дверь багажника. Меня вытаскивают на божий свет и как куль муки перемещают по всей видимости в какой-то другой багажник. Кто-то склоняется надо мной.
— Ну прощевай, Ань. Ты хорошая девка. Когда ты добровольно поперлась менять себя на эту курицу… Как ее? Маша? Я, честно тебе скажу, офигел. Думал, таких как ты уж не осталось… В общем, мне жаль, что так получилось. Но бизнес, есть бизнес.
Значит Павел решил напоследок поболтать.
— И ты прощай, Паш. А на счет бизнеса… На счет бизнеса это ты другим ребятам, которые, как и ты, краповый берет в свое время заслужили, расскажи. Но ведь не станешь. Как потом живется тем, кого лишили права носить его? А? Не знаешь? Есть шанс узнать. Я, если доживу, обязательно расскажу о твоих подвигах.
Молчание. Тяжелое, как гранит. А потом просто-таки рык:
— Не доживешь…
И хлопок закрывшегося багажника. Как крышку гроба опустили.
Опять долго колесим. Слез уже не осталось. Накатило какое-то тупое оцепенение. Утешаю себя только одним: Машка ведь говорила, что обращались с ней нормально. Если, конечно, меня похитили те же, что и ее… Наконец, видимо, добираемся до места. Меня вынимают из багажника и переправляют в какое-то помещение. Пахнет затхлым. Кто-то разрезает мне веревки сначала на ногах, потом на руках и сильно толкает в спину. Я делаю несколько торопливых шагов вперед, автоматически выставив перед собой руки, и слышу, как дверь у меня за спиной захлопывается. Все, прибыли.
Стаскиваю с головы мешок.
Подвал или цокольный этаж. Серые стены. Небольшое зарешеченное окошко у потолка. Оглядываюсь — даже какая-то мебель есть. Кровать, стул. И грязный унитаз в углу. Первым делом подтаскиваю стул к окну. Однако, даже встав ни цыпочки вижу только кусочек неба и верхушки какой-то зелени. Да и то: вряд ли там, за окошком специально для меня установлен транспарант с точными координатами места, где я нахожусь.
Усаживаюсь на кровать. Было б у меня хоть какое-то занятие… А так просто сидеть и ждать мучительно. Вскакиваю и начинаю ходить из угла в угол. Интересно, мое исчезновение уже заметили? Спохватились? Начали что-то делать? А что?
Что вообще можно сделать? Никто не знает, что я села в машину к Павлу. И уж тем более никто не видел, как меня передавали с рук на руки, а потом водворяли сюда. Надежды нет. Надеяться можно только на себя. А на себя-то как раз надежды у меня всегда мало. Не боец я…
Проходит, как мне кажется, несколько часов, когда за дверью в свой каземат слышу какое-то шевеление. Она открывается, входят двое мужчин в черных вязаных шапках-масках. Самая распространенная нынче одежда, как я погляжу. И не жарко им? Лето ведь… Один наставляет на меня ствол, другой коротко приказывает:
— Лечь лицом вниз.
Как-то спорить желания нет совсем. Ложусь на кровать, повернув голову так, чтобы видеть их.
— Лицом вниз, я сказал!
Утыкаюсь физиономией в вонючий матрац. Шаги. Сводит мои руки за спиной и ловко связывает их.
— Сесть.
Сажусь. Разговаривают, блин, как с собакой дрессированной.
— Открыть рот.
Это ещё зачем, господи? Заталкивает мне в рот носовой платок. Надеюсь, чистый. Затем крепко привязывает кляп к моему лицу полосой материи. Вот интересно, а если бы у меня был насморк, что бы я делала?
— Встать.
Подхватывает меня под локоток и выводит прочь.
Поднимаемся по лестнице вверх в какую-то довольно просторную комнату. Здесь уже есть окна, но на них жалюзи. Посреди комнаты — большой деревянный ящик. Крышка лежит в стороне.
— Залезай.
Вот значит как они меня транспортировать дальше собрались! А если я в неподходящее время и в неподходящем месте колотиться внутри начну? Залезаю. Спорить не имею физической возможности, сопротивляться — смешно. С моими-то силенками да против них двоих… Устраиваюсь максимально удобно. Надо мной склоняется один из этих типов. В руках шприц.
Боль от укола. В голове сразу начинает плыть. Последнее, что я слышу:
— Спокойной ночи, красавица.
Прихожу в себя в багажнике машины. Меня трясет и бросает из стороны в сторону так, что становится ясно — мы едем по бездорожью. Хотя есть вариант: мы на дороге, но эта дорога в России. Во рту режущая сухость, язык словно чужой, челюсти свело. Больно. Выпихнуть бы тряпку изо рта, но повязка, которая ее крепит, на то и придумана, чтобы мне это не удалось. Шевелю пальцами связанных рук, тоже больно. Все тело затекло и одеревенело. Да еще и не имею возможности держаться на ухабах и с отвратительной регулярностью раз за разом прикладываюсь головой о что-то жесткое.
За окном машины ночь. И тишина. Встречного движения не слышно. Куда ж они меня затащили? Машина притормаживает, слышу, как где-то по соседству начинают лаять собаки. Какой-то населенный пункт? Машина останавливается. Кто-то вылезает из нее и вскоре раздается протяжный скрежет и скрип. Открывают ворота? Наверно да, потому как машина вновь трогается, тут же останавливается, и я вновь слышу те же звуки — ворота теперь закрыты.
Вытаскивать меня не торопятся. Мои мучители уходят, видимо, в дом. Только минут через тридцать дверь багажника (а меня везли опять-таки в джипе) открывается и передо мной возникает… Глазам не верю! Тот самый милейший молодой немец, который приходил к нам в институт и чуть смущаясь представился как Гюнтер. Этот-то каким боком?!
— Фройляйн Унгерн…
Он делает знак двум типам, которые стоят у него за спиной. Один из них занят — держит фонарь, зато второй берет меня за шиворот и особо не церемонясь вытаскивает наружу. Ноги мои тут же подламываются, и я кулем валюсь на землю.
— Шайзе! — отчетливо выговаривает немец.
Что ж, кто-кто, а я с ним спорить не стала бы, даже если бы и могла: действительно ситуация — полное дерьмо. Меня вновь ставят на ноги, но теперь придерживают так, что я болтаюсь в чьих-то руках, как тряпичная кукла. Разве что куклам не связывают руки и не затыкают рты. Держит, видимо тот, что с фонарем, потому как второй маячит у меня перед носом. Лицо неприятное, все какое-то битое, сплошные ямки да бугры. В юности прыщами страдал?
— Будешь вести себя тихо, дам напиться.
Я начинаю кивать так энергично, что все смеются. Даже немчик. Тот, что с оспинами на лице (для краткости буду называть его просто Оспа) принимается развязывать мой кляп, потом матюгается и одним слитным, привычным движением выхватывает нож. Я невольно шарахаюсь, кося в испуге глазами, он хмыкает, перехватывает меня половчее и вспарывает материю. Потом выдергивает изо рта платок. Я вскрикиваю — такое ощущение, что выдрал он его вместе с кожей с неба и языка. Но потом забываю обо всем — перед моим лицом возникает железная походная кружка с водой. Он поит меня. Причем оказывается достаточно терпелив и дает мне выхлебать все. До дна.