Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ)

— Она, зная его, подарила ящик.
— «ПрЭлЭстно», — как говорит самая заслуженная и самая пожилая дама в нашем рабочем историческом коллективе. Не даром мне с первого взгляда, сразу показалось, что все они — и бритоголовый Федор, и его приятель блондинчик (вот он, кстати, идет вместе с хозяином из прихожей), и сам итальянскоподданый — все они настолько не из моей жизни, что хоть плачь. Стрелок — я помню, что его фамилия Стрельцов и потому «кликухе» не удивляюсь — усмехается с веселой издевкой.
— Что? Опять пьете?
— Почему опять? — законно возмущаюсь я. Веселится ещё больше.
— К вам, Анна Фридриховна, мое критическое замечание отношение имеет опосредованное. Я все больше о вашем визави, господине Кондратьеве. Это он тут вчера душу отводил, на жизнь жаловался… Одолели его дамы сердца. Много их слишком…
— Заткнись, Стрелок, а то в морду дам, — цедит сквозь зубы упомянутый господин.
Но тот только хихикает.
— Хватит его колупать, Стрелок, — это уже хозяин дома. Все-таки как хорошо он владеет русским! И сленг, и построение фраз. Только все тот же мягкий акцент. Даже не акцент — некая картавость, странность в произнесении твердых звуков, говорит о том, что язык для него все-таки не родной.
Стрелок скучнеет лицом и плюхается в кресло. Федор предлагает выпить и ему, но Егор отказывается.
— У меня, в отличие от тебя, ксив на все случаи жизни нету, а мне ещё домой ехать. И, опять-таки в отличие от тебя, я человек женатый. Проблема выбора вроде твоей, Кондрат, меня не мучит. А Машка — женщина хоть и тихая, но решительная. Если я не явлюсь на ночевку, уволит меня из мужей за непосещаемость, и вся недолга. Лучше говорите толком — в чем дело?
— В ней, — кивает на меня Φедор.
— Это я уже понял, но что такого…
— Ее фамилия Унгерн.
  
Глава 3
 
Стрельцов затыкается с полуслова. Ленивая улыбка слетает с его лица, которое мгновенно серьезнеет и как-то внутренне подбирается. Какие интересные все-таки ребята…
— И что?
— А то, что кто-то уже знает то же, что и мы. И этот кто-то в отличие от нас начал действовать. Причем грубо, в лоб.
Итальянец — Серджо, кажется? — кратко пересказывает Стрельцову мою эпопею со снотворным и уколом. Тот становится еще более сосредоточенным.
— Орлы! Сообразили, что чем таскать за собой живого человека, куда как удобнее запастись пробиркой с его кровью. Молодца-а! Что и говорить!
— Это вы о чем?
Переглядываются. И уже собираются наконец-таки заговорить, как вдруг дверь из прихожей распахивается, и в гостиную вплывает девица в длинном вечернем платье. По тому, как тщательно выверены все ее движения, тут же становится понятно, что она здорово навеселе. Итальянец смотрит на нее хмуро, его резкие брови сходятся на переносице. Стрельцов ржет:
— Пьяница мать — горе в семье.
И только Федор поднимается, быстро чмокает девицу в щеку и провожает ее до кресла.
— Ксюх, ты чего так набралась? Особо «весело» что ль было?
Ага! Та самая Ксюха пожаловала. И как в таком виде сюда добиралась? Неужели за рулем? Девица делает страдальческое лицо, подтверждая — там, где она была, скукота оказалась страшная. Мне бы ее проблемы! Явно с какого-то приема или великосветского раута. Мне она активно не нравится. Всем. И тем, как держит себя, и смазливой внешностью и дорогой одеждой… Одно слово — «прицесска». И дура наверняка! Муж ее, которому Ксюха в настоящий момент тоже явно не нравится, кривится ещё больше.
— Завтра ведь умирать будешь.
— Да нет, Сереж. Все не так плохо. Я больше придуриваюсь.
Ну да, как же! Хотя… Речь ее действительно звучит четко и совершенно трезво. И движения становятся другими… Как-то она моментально берет себя в руки, видя мужнино недовольство. О как! Дрессировка на высшем уровне. Ее реакцию подмечает и Кондратьев и тут же встает на защиту.
— Да ладно тебе, Серег, Ксюху прессовать. Сегодня по чесноку ее очередь была отрываться. Так что, как говорится, завидуй молча. Итальянец, которого приятели почему-то упорно зовут на русский манер Серегой, начинает что-то отвечать довольно резко, но девица прекращает затеявшееся было препирательство одним великолепным жестом.
— Лучше познакомили бы с гостьей.
Мужики спохватываются, меня представляют — мол, Анна Фридриховна Унгерн, и девица тут же уставляется на меня своими потрясающе синими глазами. У меня вот какая-то размытая, почти прозрачная голубизна, а этой создатель краски не пожалел… Она продолжает смотреть на меня и тогда, когда ее итальянец быстро пересказывает то, что со мной произошло. Причем я вижу, как глаза ее с развитием рассказа все темнеют и темнеют. Словно на небеса набежала туча.
— Ее придется охранять.
Ну вот! Теперь еще какие-то там «прицесски» будут распоряжаться моей жизнью!
— Почему это?
— Потому что та кровь, которую они у нее взяли, не сработает. Они это поймут и очень быстро вернутся за Анной.
Ничего не понимаю. Остальные, все кроме Ксюхи, видимо тоже. Ей приходится объяснять.
— Идея у тех парней, конечно, хороша, но требует очень быстрой реализации. Кровь без изменений химического состава может хранится совсем не долго. В холодильнике с соблюдением очень точного температурного режима — до тридцати пяти дней, но при этом к концу хранения она уже, скажем, не совсем та. А так — три-пять дней, а дальше надо замораживать. Что, они потащат с собой морозильник? И генератор к нему?
— Все-то ты, Ксюх, знаешь. Хоть и баба.
Это Стрельцов. Девица на его выпад не реагирует совершенно. Привыкла что ли? Остальные молчат, обдумывают. И очень быстро приходят к тому же выводу, что и «прицесска»:
— Придется охранять.
— И как вы это себе представляете?
Действительно, как они себе это представляют? Заговаривает Φедор:
— Ну это, положим, я возьму на себя. У нас впереди праздники. На работу Анне ходить не надо будет, насколько я успел понять. Но вы тоже должны будете помочь. Надо будет потрясти ее приятелей, прижать этого Павла, когда выйдем на него.
Стрельцов:
— Кондрат, ну ты прям странный какой-то. Конечно поможем. Тебе девицу. Еще одну, до кучи. Нам сложности. Все по-честному.
Я встаю и молча иду к выходу. Надоело. Надоело сидеть идиоткой, про которую в ее присутствии все больше говорят в третьем лице, которая ничего не понимает и за которую все всё решили и не подумав посоветоваться с ней самой. Охранять они меня будут! Ну да! Маму инфаркт от такого хватит…
Кстати о маме. Помяни человека, и он тут как тут: телефон в кармане взревывает идиотской песенкой, которую я скачала когда-то в интернете: «Это я, твоя мама звоню, вся, блин, извелася ну прямо на корню. Как ты там, мой ребенок дорогой, там-парам, тир-тира тура-пура блюм бой-бой…» Мне почему-то становится дико стыдно, хотя обычно песенка эта очень нравится. Просто потому, что совершенно не сочетается с личностью моей мамы, а потому звучит неким вызовом.
Выхватываю телефон, но он, подлый, выворачивается из пальцев и падает. К счастью на коврик у дверей. Не разбивается, но зато продолжает завывать дегенеративным голосом. Наконец я его настигаю и нажимаю кнопку, отвечая на звонок. Из динамика на меня выплескивается звук такой интенсивности, что приходится отставить телефон от уха.
— Анна! Слава богу! Я ничего не понимаю! Мне позвонил Александр (болтун чертов!) и сказал, что ты уехала с каким-то незнакомым типом бандитской внешности. Где ты? Уж ночь на дворе. Я волнуюсь…
— Мам, мне тридцать два года, неужели я не могу?..
— Анна, не смей разговаривать со мной в таком тоне! Я ведь переживаю за тебя, а ты позволяешь себе мало того, что оставлять меня в неведении касательно своих перемещений и своих новых знакомых, так ещё и…
Ну все. Пошло-поехало. Теперь это надолго. Стою, слушаю, изредка подаю реплики. В какой-то момент вижу, что все четверо моих новых знакомых столпились в дверях, ведущих в гостиную (благо они двустворчатые) и с интересом слушают мои переговоры. Демонстративно поворачиваюсь к ним спиной и прилагаю массу усилий, что бы закончить разговор как можно скорее. Стыдоба-то какая!