Кожное лекарство (ЛП)

Остальные дети держались от мальчика на расстоянии, потому что знали, что он — сын женщины, живущей в хижине; женщины, которая, как все знали, была «больной на голову».
Дети шептались, что она ест крыс, змей и жаб — но бормотали они это только за спиной Джеймса Ли, ибо даже в школьные годы мальчик отличался взрывным и злобным характером.
Дети говорили о том, что у неё две головы — одной она ест, а другой разговаривает.
А может быть, они держались от Джеймса Ли подальше, потому что чувствовали, как от него исходит зло.
Поэтому он работал на ферме Коббов, убирая за свиньями, чистя загоны, собирая камни и рубя дрова.
Ему доставляло огромное, непонятное удовольствие наблюдать, как дядя Арлен отрубает цыплятам головы. Ему нравилось, как кровь фонтаном выплёскивается из их отрубленных шей, и как они, даже убитые, продолжают дёргаться.
— А люди так могут? — спросил он однажды. — Даже если умрут?
Дядя Арлен хотел ударить его, как делал много-много раз, но удержался и уставился на мальчика свирепыми, неумолимыми глазами.
— Запомни, малец… Если человек умирает — он умирает. Он не может ходить и говорить, а даже если бы смог…, - он запнулся и почесал бороду. — Нет, не может, малец. Просто не способен.
— Но…
— Никаких «но», малец! Вперёд, за работу! И не отлынивать!
Годы шли, Джеймс Ли рос. Дети продолжали его сторониться и держаться подальше, за исключением Роули Каммингса, который набрался смелости и сказал Джеймсу Ли, что он ни чуть не лучше той сумасшедшей женщины в хижине на холме. Он заявил, что скоро и сам Джеймс Ли будет пить мочу и спать со свиньями. И это непреложный факт.
Джеймс Ли, хотя и был на три года младше обидчика, прыгнул на него с шипением, как дикий горный кот. Он бил, пинал, кусался и царапался.
Оттащить его смогли только вчетвером.
Сначала его хорошенько за это выпорол школьный учитель Парнс, а затем — дядя Арлен; на следующий день из-за отёка мальчик мог еле-еле открыть глаза.
На что тётушка Маретта запричитала:
— Только не мой мальчик, только не мой милый маленький ангел Джимми Ли! Не трогай его! Не смей поднимать на него руку!
Поэтому дядя Арлен отстал от мальчишки и принялся взамен за свою жену.
А потом его отпустило.
Как и всегда, когда у него чесались кулаки, дядя Арлен поднимался на холмы и прихватывал с собой выпивку. А когда возвращался, ему становилось заметно лучше.
Дьявол бы изгнан.
* * *
Однажды ночью, когда они думали, что Джеймс Ли спит, он услышал их приглушённые голоса у плиты.
— Не хочу, чтобы этот парень когда-либо узнал, слышишь? — прохрипел он. — Он не должен знать, что эта женщина — его мать.
— Никогда-никогда, — закивала тётушка Маретта. — Джимми Ли, мой мальчик, моя гордость… Он ведь не похож на неё, ты же видишь! Он — моя плоть и кровь…
— Но это не так, женщина, — заметил дядя Арлен. — Там, откуда он родом… всё не так просто. Это неправильно.
Тётушка Маретта несколько минут переваривала то, что ей сказал дядя Арлен, но ей это не понравилось.
— Он мой, а не её! Разве ты не видишь? Господи, иногда мне хочется, чтобы она взяла и умерла!
— Она наша родственница, женщина.
— Не говори, что тоже этого не хочешь, Арлен Кобб.
— Иногда, да. Но… Чёрт, как это может быть? В этой хижине она делает то, что делает, и продолжает жить… Как это может быть, женщина? Как это может быть? Даже в лютый мороз она не замерзает насмерть? Как?
Тётушка Маретта лишь покачала головой.
— Проклята — вот и всё.
— Я беспокоюсь за этого мальчика… Ты же знаешь: он несёт в себе эту заразу. То, что есть в ней, есть и в нём. Кровь — не вода. Да и сама кузина Мэрилин, кажется, уже не человек. Весь род их проклят… Господи, глянь только на её старика — убил сам себя! А он, между прочим, был священником.
— Люди с востока, — подала плечами тётушка Маретта. — У них не всё в порядке с головой.
— Как и у нашего мальца. Ему нравится кровь, нравится убивать. Он несёт в своей душе эту заразу, как и его мать.
Джеймсу Ли было тринадцать, когда он это услышал. Но это было не в первый раз.
Он не знал всей истории, но к тому времени уже знал достаточно, чтобы сложить всё воедино.
Эта сумасшедшая женщина была его матерью, и они пришли с востока, из какого-то ужасного ведьминского поселения — из проклятого места, весь кошмар которого не опишешь словами.
По ночам он лежал, уставившись в потолок, и думал, думал…
Так или иначе, он собирался во всём разобраться. Он решил, что в первую очередь нужно подняться на холмы и увидеть… увидеть свою мать.
Ему было запрещено туда ходить, но иногда истина стоит хорошей порки.
* * *
Уже следующей зимой ему выдался такой шанс.
Сильная метель вонзила свои зубы в Озарк, и снег заметал окна, которые были плотно покрыты морозными узорами. Все щели были заткнуты тряпками, чтобы защититься от ветра, но в помещении по-прежнему было холодно. Холод набрасывался на тебя, как оголодавшая пума, стоило только отойти от очага.
Джеймс Ли расположился у огня и решал арифметические задачки при свете пламени свечи.
Его дядя и тётя сидели за деревянным столом; он — с трубкой, она — с вязанием.
Всякий раз, когда тётушка Маретта ловила его взгляд, она одаривала его ласковой лёгкой улыбкой, которая говорила о любви и доверии. Её взгляд, казалось, говорил: «Ты хороший мальчик, и я это знаю».
Всякий раз, когда дядя Арлен ловил его взгляд, он бросал на него жёсткий, испепеляющий взгляд, который говорил совсем другое: «Не забывай о своих школьных занятиях, мальчик, и хватит уже, чёрт возьми, мечтать!»
Поэтому Джеймс Ли сидел на полу и писал.
Хижина представляла собой бревенчатый дом с дощатым полом и закопченными балками, перекрещивающимися над головой. Там же был и запертый чердак, но теперь, когда Мэрилин жила в старой хижине, им никто не пользовался.
В углу стояла чугунная печка, в которой горел огонь. На ней кипятились два котелка с водой.
В воздухе пахло древесным дымом, горелым жиром и кленовым сиропом.
Пока тётушка Маретта отмывала посуду — синие в крапинку тарелки и жестяные чашки — дядя Арлен кашлянул. Он всегда так делал, когда хотел высказать то, что было у него на уме.
— Ну что, малец, — произнёс он, — готов к новому поручению? Готов бросить вызов ночи и снегу?
Джеймс Ли захлопнул книгу. Он никогда ещё так не было готов.
— Конечно, дядя.
— Отлично, тогда слушай. Отправляйся в коптильню, окорока там уже должны были поспеть. Возьми один из них — но не самый большой, заверни в кулёк и отнеси мисс Ливи, которая живёт на главной улице.
Он набил трубку табаком.
— Она была к нам добра, и мы будем добры к ней. Ну что, справишься?
— Конечно.
— Тогда беги.
Снаружи было очень холодно; снег завивался и свистел вокруг хижины, но Джеймс Ли знал, что справится.
Подойдя к коптильне, он откопал заметённую снегом дверь, вошёл внутрь и запаковал окорок.
Он пробирался через сугробы и метель к дому мисс Ливи.
Она забрала окорок и заставила Джеймса Ли выпить перед уходом чашку горячего ромашкового чая.
На обратном пути он срезал дорогу через лес.
Он знал, куда идёт.
Он знал, что должен увидеть.
С сосен над головой падали снежные хлопья, и воздух, казалось, промёрз насквозь. Дыхание замерзало на губах мальчика; диковинные тени окружали его плотным кольцом.
Но Джеймс Ли чувствовал, что способен справиться с чем угодно.
Он крепко сжимал в руке масляную лампу и зажёг её только тогда, когда впереди замаячила хижина.
Запретная хижина.
Втянув в лёгкие холодный воздух и сжав кулаки, он подошёл к лачуге.
Он стоял снаружи, заносимый снегом, и думал о том, что ещё не поздно повернуть назад. Совсем не поздно.