Последняя жизнь (СИ)

Джон открывает глаза, захлебываясь сухой рвотой, в ужасе переживая то, что случилось однажды в детстве. Постепенно страх уходит на второй план, уступая место осознанию действительности. Джон, в крови и чужой сперме, лежит голый на полу барака, полного озабоченных уголовников. Самое необъяснимое и самое плохое – он еще жив, значит, мучения будут продолжаться. Он настолько измотан и обессилен, что не может встать, даже пошевелиться. Словно впавший в анабиоз зверек, Джон бездумно смотрит в потолок, уже не стесняясь собственной наготы, не стыдясь того, что с ним случилось, не боясь того, что еще предстоит. Голова пуста ровно настолько, чтобы ни о чем не думать. Он безучастно встречает наступление следующих суток, когда к нему приближаются несколько уголовников, о чем-то тихо переговариваясь. Один пинает Джона, проверяя, жив ли, другой задирает робу, пристраиваясь сзади. Его опять насилуют, словно тряпичную куклу, и Джон бесчувственно открывает рот, принимая чей-то дурно пахнущий член. Ему не нужно закрывать глаза, чтобы отключиться от происходящего, его просто нет в этой камере с этими людьми, его вообще больше нет. Так проходит еще двое суток. Джон лежит на полу барака, его периодически насилуют, без особых уже изощрений, вероятно, безропотность и покорность жертвы не возбуждает насильников. Чувства и силы уходят, слабая улыбка трогает губы Джона, когда он понимает, что скоро умрет. Сознание гаснет постепенно, и последнее, что он чувствует, грубые толчки спереди и сзади – какая горькая насмешка судьбы, действительно, умереть шлюхой, с чьим-то членом в заднице и во рту. Джон бы посмеялся над собой, если б мог.
Но судьба оказывается еще более несправедливой к нему. Тьма расступается, с ней уходит физическая боль, чужие пальцы больше не сжимают бедра, не тянут волосы, в него никто не долбится, развороченное клювом плечо слабо ноет, а во рту даже на месте все зубы. Джон боится открыть глаза, прислушиваясь к ощущениям – лишь отдаленная тупая боль во всем теле напоминает о произошедшем. Все еще не открывая глаз, Джон ощупывает себя – видимых повреждений нет – его капитально подлатали, чтобы продолжить пытки. Он стонет в отчаянии, жалея, что не умер. Решаясь открыть глаза, понимает, что находится все в той же камере, в которой лежал после пленения. Джон обследует ее, чтобы убедиться – все верно, именно она, даже вкус воды из-под крана тот же, даже роба точь в точь такая же, какая была. Все повторяется, как страшный сон. Долгое время снова ничего не происходит, пока Джон от ожидания не начинает сходить с ума. Тишина давит и угнетает, от нее хочется выть и лезть на стенку, а еще Джон до дрожи боится и в то же время хочет узнать правду – то, что он помнит, было ли на самом деле, или это какая-то фантастическая игра воображения, памяти, может быть, это гипноз, сон, альтернативная реальность… Остатки боли и следы увечий говорят о том, что все ужасы имели место быть, а вот разум спасительно проталкивает идеи внедренной реальности. Джон сходит с ума от этой борьбы внутри себя. Когда тишина становится совсем невыносима, включается запись голоса с агитационной речью. На сей раз Джон слушает внимательно, пытаясь вычленить суть послания, почему-то уверенный, что оно зашифровано в этом пафосном бреду, но кроме одной единственной здравой мысли, заключающейся в коротком предложении: «Если решитесь сотрудничать с нами, просто скажите об этом вслух», ничего разумного не находит. Пытка механическим голосом продолжается, как и тогда, бесконечно долго, Джон теряет счет времени. Он умоляет своих мучителей прекратить издевательства, убить его, оставить в покое, но голос все говорит и говорит, с механической безучастностью и монотонностью. Все прекращается так же внезапно, как началось, а затем приходят конвоиры. Джон не удивляется, уже знает, куда его ведут знакомым коридором, мимо ряда дверей, под мерное гудение двигателей баржи-тюрьмы. Знакомый ринг с красным и синим углом кажется Джону величайшей насмешкой, равно как и клетка. Какое-то повторяющееся безумие. Словно его хотят лишить разума, чтобы он начал сомневаться в собственной адекватности. Джона заталкивают в клетку и оставляют ждать соперника, которым оказывается боец в белоснежной форме. Помня предыдущую встречу, Джон не сопротивляется, позволяя избивать себя. Он не провоцирует противника, экономя силы на будущее. Когда его бьют, он группируется, чтобы прикрыть наиболее уязвимые места, при этом стараясь не показать, что не сломлен. Побои – не самое страшное из того, что его ждет. Встречу с пауком и пернатым с Вандраса он переживает с легкостью, отключая сознание, чтобы не вымотаться болью. Если постоянно не заставлять себя находиться в реальности, если не сражаться с болью, а позволить ей управлять тобой, то сознание будет отключаться по щелчку пальцев, при каждом пике боли, выходящим за рамки болевого порога. Ноухау Джона Ватсона, капитана Очевидность – раздается бесплатно всем желающим. Когда Джон приходит в себя на полу барака, обнаженный и избитый, его реакции не так уж и плохи. По крайней мере, он может встать и занять оборонительную позицию – не для того он позволил себя избить, чтобы очередной раз стать жертвой изнасилования, не зависимо от того, имело оно место в прошлом или нет.
- Так-так-так, - тянет рыжий мохнатый громила, - опять ты, сладенький. Что ж ты такой упрямый, - качает он головой, убеждая Джона в том, что прошлое все же было, - не хочешь сотрудничать? Придется тебя опять кое-чему поучить… Ты что же, думаешь сопротивляться? Напрасно… Нас тут много…
И, собственно, он прав, хоть припертый к стене Джон сопротивляется яростно и ему даже удается уложить четверых уголовников в нокаут, его все равно валят на пол, обездвиживают и насилуют. Джон орет, потому что больно и стыдно, и даже ноухау не помогает, на этот раз сознание не отключается быстро - Джон боится того, что могут сделать с его телом. Возможно, это страх из детства, который он забыл и вспомнил спустя много лет, но именно этот страх мешает отключить сознание, и Джон чувствует все, что с ним делают. Слезы льются из глаз, желание умереть как никогда велико, поэтому, воспользовавшись моментом, когда его мучители ложатся отдохнуть на свои места в длинном ряду двухэтажных коек, он обследует помещение в поисках чего-нибудь, что может в этом помочь и находит что-то вроде перочинного ножика, тупого и ржавого. Джону этого вполне достаточно. Пристроившись поближе к источнику света, встроенному в стену, он режет себе вены на запястьях, вдоль, чтобы уж наверняка не спасли. Это трудно и больно, таким тупым и неловким предметом, но Джон слишком сильно хочет умереть, поэтому у него все получается. Он сворачивается в позу эмбриона, обхватив истекающими кровью руками ноги, закрывает глаза и медленно умирает, погружаясь в темноту.
Когда он открывает глаза, живой и здоровый, со следами заживших порезов на запястьях, то тихо воет – его мучители придумали отличную пытку, отобрав возможность умереть, лишив главной отличительной черты человека от животного – способности уйти из жизни добровольно. Но теперь уже Джон знает, что ждет впереди, сомнений больше не остается в реальности кошмарного недалекого прошлого. И действительно опять все повторяется, как в страшном сне: пытка молчанием, пытка бессмысленными словами, пытка физической болью. На сей раз у Джона нет никакого плана. Он не пытается отключаться сознательно, рефлексивно сопротивляется, умывается кровью, теряет сознание и вновь приходит в себя. У него даже злости не остается на тех, кто придумал и организовал этот ад – явно большой психолог и знаток человеческой природы. Наверное, Джон давно бы орал в пространство о том, что согласен сотрудничать, если бы не слабое воспоминание о клятве верности империи. Нельзя сотрудничать с садистами, нельзя нарушать данную однажды присягу – лучше сойти с ума. Собственно, это и происходит с Джоном. Когда он открывает глаза, ощущая себя обнаженным на полу в бараке, глухой смешок вырывается из груди – сейчас, как никогда раньше, он близок к помешательству.