Ну привет, заучка... (СИ)

И все налаживалось, и столица была ко мне ласкова, подарив встречи с чудесными людьми, с моей учительницей, ставшей мне любимой старшей сестрой.
И не могла я ее напрягать еще и своими проблемами. И так она много для меня сделала.
А я… Не использовала этот шанс. По глупости своей. По ветренности. Не смогла отстоять себя. Не смогла отказать. Уже во второй раз. И если в первый Татьяна Викторовна спасла меня, то теперь уже не поможет.
В основном, потому что я и не хочу спасаться. Хоть и кинула его номер в черный список все же. Чтоб избежать соблазна. Попытаться избежать.
Алиев объявился этим же вечером и опять стал домогаться меня по смс. Уже с другого номера. И я бы могла его опять заблокировать, но отчего-то раздумывала.
Смотрела на высвечивающиеся сообщения, очень, надо сказать, наглые и безапелляционные, на неотвеченные звонки… И безотчетно проводила пальцами по губам своим, очень остро отзывающимся на прикосновения. И, кажется, ожидающим… Новых. И подходила к окну, разглядывая дорогую пижонскую машину известной немецкой марки, возле которой курил высокий темноволосый парень, иногда поднимающий подбородок и нагло разглядывающий окна. В этом случае я трусливо пряталась за шторку. И продолжала разглядывать жадно. И трогать припухшие губы.
"Не прячься. Я тебя вижу. Выходи. Поговорим. Честно".
Он поднял голову и уставился в упор на меня. Нет! Он меня не мог видеть! Не мог! Но смотрел прямо на мое окно! И я застыла, уцепившись за подоконник. И останавливая себя, останавливая!
А потом сорвалась, подхватила кофту и выбежала из квартиры, еле успев закрыть дверь. И не давая себе шанса передумать, побежала вниз по лестнице.
Не дыша, не соображая ничего, с бьющимся бешено сердцем и абсолютно безмозглой головой.
И, похоже, безумие мое, мой порыв, были тоже заразительны, потому что Алиев поймал меня уже на втором этаже, летя мне навстречу по лестнице вверх.
Подхватил, обнял жадно, впечатал в свое тело. И задышал так громко и тяжело, что, если б не знала, что пара лестничных пролетов всего пробежал, то решила бы, что поднялся минимум на пятнадцатый этаж.
Я не отбивалась, обнимая его за шею, и в этот момент плевать мне было на все. На то, что я — дура несусветная и совершаю ужасную, ужасную ошибку! Что Алиев — гад, которому только одно и надо. Что Татьяна Викторовна со мной разговаривать перестанет, если узнает, что я… Что сама…
Плевать! Я таяла в его крепких руках и с наслаждением впитывала в себя это невозможное, нереальное будоражащее ощущение, что дарили его объятия.
А потом руки его разжались, нехотя, осторожно ставя меня на ступеньку.
— Вышла все-таки, вышла… Заучка моя…
Он все никак не мог оторваться, шепча мне в шею бессвязно что-то нежное. Такое, чего я от него вообще не ожидала после сегодняшних развязностей, грубостей.
Он отставил меня, поднял за подбородок лицо, заглянул в глаза.
— Не думал, что выйдешь. Боишься же?
Я кивнула:
— Боюсь…
— Не бойся… Я не трону больше. Так, как раньше…
Слова эти давались ему с трудом, но он смотрел в глаза твердо. И говорил твердо. И я поверила ему. Хотя, не должна была, после всего, что говорил, что делал. Он был какой-то другой. Словно серьезнее стал и взрослее всего за пару часов.
Я пригляделась, и поняла, что мне показалось другим в нем. Жесткая линия рта. И ссадина на скуле. Он дрался? Я опустила взгляд на руки. Нет, костяшки не сбиты. Но покраснели и чуть припухли.
Что с ним? Что произошло за это время? Где он был?
Я хотела задать все эти вопросы, но не была уверена, что получу ответ. Поэтому просто смотрела на него, такого нового, и не могла насмотреться.
Аслан взял меня за руку:
— Пойдем, посидим где-нибудь.
Я заупрямилась, внезапно вспомнив, в каком я виде:
— Нет…
— Не бойся. Я же сказал.
Он потянул меня вниз, и я пошла за ним. Сначала в машину, а затем и в кафе, неподалеку.
— Ты прости меня. Я неправильно себя вел. — Аслан сидел рядом, и видно было, что хочет обнять, но сдерживается. Руки его скользили непрестанно по моим ладоням, касались легко волос, убирая пряди за ушко вполне невинным, но таким эротичным жестом, что я жмурилась от удовольствия, невольно подаваясь к нему.
— Что с тобой случилось за эти часы? — я не стала говорить, что меня пугают даже эти изменения.
— Ничего… Все хорошо, Катюш.
— А тогда… Два месяца назад… Ты же говорил с Татьяной Викторовной? — я все же спросила об этом.
— Ну… Можно и так сказать, — он усмехнулся, отвел взгляд, — она попросила… Попросила меня не подходить к тебе. Настойчиво.
— А ты?
— А я не могу. — Он упрямо посмотрел мне в глаза, и я опять увидела в черноте зрачков тот дикий бешеный огонь, что уже легко узнавала до этого. И стало понятно, что все его действия сейчас, все его слова — это некие цепи приличия, которыми он сковывает себя насильно, сам, чтоб не пугать, чтоб я не бежала от него в ужасе.
А меня это ощущение сдерживаемого хаоса захватило, я ощущала себя сладко и остро, словно стою перед пропастью, и остался только шаг. Один. И будет полет. Он же — падение. И не страшно. И не больно. Волнительно и жестоко.
11
— Катюш, меня не было только две недели, из которых ты неделю гостила у себя на родине. Когда он успел-то, я не понимаю?
Я опустила глаза, стыдясь. Хотя, по большому счету, нисколько виноватой себя не чувствовала. Только безобразно счастливой. Татьяна Викторовна смотрела на меня какое-то время, потом покачала головой и взяла телефон в руки.
— Не надо, пожалуйста, не надо! — заторопилась я, уже зная, кому она будет звонить.
— Кать, у нас была доворенность. Я думала, что Алиев умнее.
— Не надо Дзагоеву звонить, пожалуйста! — опять взмолилась я.
— А с чего ты взяла, что я Дзагоеву собираюсь… — смутилась моя учительница. Хотя и не особо сильно.
Она вообще после новогодних каникул выглядела настолько летящей и счастливой, что мне сейчас было неудобно даже. По моей вине нахмурилась.
— Аслан сказал. И то, что Давид его тренирует. И что, если хоть один проступок — то из зала выгонит…
— Вот как… Ну так это проступок, Катюш! Я не знаю, что он тебе наобещал, но верить ему нельзя. Ты же понимаешь меня, Катюш? Он — глупый и злой мальчишка, и то, что его тренирует Давид, не делает его лучше!
Я смотрела на Татьяну Викторовну и не знала, как объяснить, как рассказать.
Да Боже мой! Я даже себе еще толком ничего не объяснила! Потому что не поняла, вообще не поняла произошедшего!
Вроде вот совсем недавно я его терпеть не могла, боялась, умирала от ужаса и негодования, когда он рядом находился… А теперь?
Как объяснить свое поведение?
Например, вот как я вела себя вчера?
Почему я позволила такое? Позволила так?
Тут же обожгло кожу в тех местах, где он касался. А, значит, практически везде. И там… Тоже.
Он обещал не трогать. Как раньше. И не трогал.
Да, как раньше не трогал. Теперь по-другому. Гораздо, гораздо смелее. И в то же время нежнее. И обещал не вести себя, как раньше. И тоже сдержал свое слово.
Алиев вообще оказался человеком слова.
Вот только это никак не мешало ему получать все, что бы он ни захотел. Ну, практически все.
В тот вечер в кафе он был сдержан. Только трогал за руки. И смотрел. Так смотрел, что больно было, кожу жгло. Я прятала глаза, не в силах выносить его жадного взгляда. И одновременно не могла дрожи удержать. От волнения, От удовольствия. Потому что так сладко, когда на тебя смотрят так. И смотрит тот, кто…
Нет, тогда, даже в мыслях я не могла себе признаться, что он мне нравится. Что мне хочется, чтоб смотрел. Вот так вот. Что трогал. Нежно и аккуратно. Словно я… Ну, не знаю. Ваза эпохи Мин. Которой можно любоваться, а вот касаться — с острожностью. Чтоб не разбить.
И это было странно. Не отпускала меня эта странность. Эта непохожесть на его прежнее поведение. Очень боялась, что играет. Что это все только для того, чтоб потом…