Иллюзии (ЛП)

Но я не могу остановиться. Однажды я уже позволила панике охватить разум, и теперь уже невозможно вернуть назад бутылку воды.
Я продолжаю кричать.
Продолжаю стучать руками по твёрдому дереву до тех пор, пока не рассекаю кожу и не чувствую кровь, стекающую по запястьям.
Пинаю ее до боли в стопах и дрожи в ногах.
Дергаю ручку изо всех сил, которые ещё у меня осталась. Если бы пришлось, я бы выломала дверь; царапала бы дерево голыми руками.
А потом моё тело сдаётся. Истощение — моя погибель. Мозг отказывается работать, и я ничего не могу с этим поделать. Просто сворачиваюсь в клубок на грязном, таком грязном полу.
Разрушенная. Испуганная. Больная и измученная.
Потерянная.
— Что произошло? — шепчу я, расцарапывая ногтями щёки, прокалывая плоть и очищая. Оставляя рубцы. Оставляя отметины на обеих щеках — временные и постоянные.
— Что со мной произошло? — требую я ответа у забывчивого разума.
Я помню, кто я.
Нора Гилберт.
Я помню свою жизнь.
Несчастную.
Я даже помню, где была раньше.
Уэверли Парк.
Пытаюсь вспомнить, кого я любила.
Мозг словно рикошетом отбивает воспоминание. Но сердце отзывается.
А затем я вижу его лицо.
«Нора! Ты не понимаешь! Пожалуйста!»
Несмотря на жаркую, душную комнату, меня пробирает дрожь. Пот и страх смешиваются на моей коже. Радость от того, что я вспомнила лицо. Жёсткое любимое лицо. И глаза, которые всегда видели то, чего я не хотела показывать.
Мёртвые глаза.
Меня начинает неудержимо трясти.
— Что со мной случилось? — хриплю я, но голос пропадает. Безрезультатно. Ведь здесь это не имеет значения. В этом аду.
Что заставляет меня страдать.
И его лицо.
Мёртвые зелёные глаза.
Зловеще улыбающиеся губы.
Пальцы вцепляются в меня, притягивают ближе. Ненавистные ужасные слова, сказанные мне на ухо.
Я помню его.
Как будто я могла бы забыть.
Не забывай, Нора. Никогда больше не забывай.
Но что насчёт меня?
Что случилось с бедной Норой Гилберт?
Когда монстры преследовали, я бежала недостаточно быстро.
Я чувствовала себя такой умной. На шаг впереди.
Хотя на самом деле была на два шага позади.
В конце концов, я оказалась не такой уж и умной.
Бедная, бедная Нора Гилберт.
ГЛАВА 2
Прошлое
6 месяцев назад
Я избегала зеркал.
Я создала некую точку, чтобы не смотреть на своё отражение.
Но сегодня все по-другому.
Сегодня я посмотрела.
Я вытерла пар с поверхности зеркала и нацепила на нос очки в проволочной оправе. С моих волос, завёрнутых в полотенце, капала вода после душа, а я смотрела.
И смотрела.
И ненавидела всё, что видела.
Я провела пальцем по жутким складкам кожи над своей губой. Чем дольше я пялилась, тем больше чувствовала себя больной. Они все лгали. Это ничего не изменило. Я всё ещё не была красивой. Так и осталась уродиной.
Это ничего не изменило!
В некотором смысле, я привыкла к щели между губами, открывающей мои зубы и дёсны. Две части, которые никогда не соединятся вместе. Отдельные куски одного лица.
Эта щель была частью меня. Я ненавидела её, но всё-таки это часть меня. Я привыкла к жестоким насмешкам и к тому что все отводят глаза.
Покрытая рубцами кожа должна была заставить меня почувствовать себя лучше. Это преднамеренная ложь.
Я не чувствовала себя лучше.
Я не чувствовала себя нормальной.
Я чувствовала неполноценность.
Я едва успела дойти до туалета, как содержимое моего желудка поднялось к горлу. Я задрожала, повернулась, а затем рухнула на пол.
Раздался нетерпеливый стук, и я едва успела снова завернуться в полотенце, прежде чем открытых дверях появилась она. Холодная красота и строгое осуждение.
— Что ты делаешь, Нора? Ты разводишь беспорядок! Посмотри, на полу вода!
Голос моей матери звучал резко и раздражённо.
— Я уберу, обещаю, — слабо ответила я. В случае, когда мой голос хотя бы недолго не звучал шепеляво или невнятно, я не могла нарадоваться. Я старалась сфокусироваться на этой маленькой, но всё-таки важной победе. Это не имело значения. В частности, для матери.
— Вставай с пола сейчас же! — потребовала она. Так холодно. Так бесчувственно.
Я знала, что лучше не игнорировать её. Мама не просит. В её словах всегда кроются тонко завуалированные угрозы.
Я вытерла рот тыльной стороной ладони и очень медленно поднялась на ноги.
Выжатая и измученная, я была не в состоянии встретиться с ней лицом к лицу. Я знала, что увижу.
Омерзение.
Отвращение.
Вопиющую ненависть.
Я снова провела пальцами по шраму.
Он должен был исправить все в лучшую сторону.
Ложь.
Все лгут!
Он не изменил того, как она смотрит на меня. Без любви. Без родительской ласки, которую я так долго искала в её глазах.
Ничего не изменилось.
Она по-прежнему ненавидела меня.
Я всегда буду ребёнком, от которого она хотела избавиться.
Я была ошибкой, потому что её тело отказало ей.
Я ничто.
Не имеет значения, что врачи стянули кожу моих губ вместе. Не имеет значения, что уродливая девочка, возможно, полностью исправлена.
В глазах матери я всё ещё ужасна.
— Прекрати трогать губу! Она всё ещё заживает! — прошипела мать, отдёргивая мою руку от лица. Её равнодушная брань заставила меня вздрогнуть.
— Это выглядит так ужасно, — выдохнула я, зная, что не должна говорить об этом вслух. Зная, что не должна раскрывать ей темные секреты моего сердца.
Потому что она всегда готова, всегда ждет момента, чтобы раздавить меня. Досуха выпустить мою кровь.
— Нет, Нора. Ужасно ты выглядела раньше. Сейчас ты явно менее ужасна. Уродливая. Но не ужасная.
Желчь снова поднялась по моему горлу. Я впилась ногтями в свои ладони и надавила, надеясь, что острая боль позволит мне почувствовать себя лучше.
Не помогло.
Ужасная.
Уродливая.
— Одевайся. У тебя занятия, у меня нет времени ждать тебя, — мать захлопнула дверь, так больше ничего и не сказав.
Трясущимися руками я опёрлась о раковину и заставила свой взгляд вернуться к зеркалу.
Смотри, Нора. Смотри, кто ты.
Девушка в зеркале отвратительна. Девушка, на которую никто не хочет смотреть. Уродливая женщина.
Девушка, которая никогда не должна была рождаться.
Девушка, по которой никто не будет скучать…
***
— Ты должна будешь придти домой, — сказала мать, паркуясь перед Блекфилдским общественным колледжем. Я сидела, опустив голову, длинные светлые волосы закрывали моё лицо. Я надеялась спрятаться за ними и скрыться.
После того, как я оделась, то попробовала спрятать шрамы. Тайно я совершала набеги на материнский ящик с косметикой и использовала её консилер (прим. ред.: маскирующее средство, корректор). Сегодня я не задержалась, как бывало обычно, на дорогих помадах и тенях, которые никогда не буду использовать.
Я испачкала мерзкую плоть кремом и попыталась её затушевать. Я тёрла и тёрла, надеясь, что доказательство моего позора исчезнет. Не сработало. Если только не притягивало ещё больше внимания к месту дефекта.
— Хорошо, — пробормотала я, уставившись на свои руки.
— Выпрямись! И убери волосы с глаз! — крикнула мать, её голос резанул мои барабанные перепонки.
Я попыталась сделать то, на чём она настаивала, но не могла показать своё лицо. Никогда…
В частности, ей.
— Я заплатила столько денег не для того, чтобы тебя просто исправили, и ты могла бы отгораживаться!
— Это ничего не исправило. Я по-прежнему такая же, как была до этого, — прошептала я, надеясь, что она меня не услышит. Когда я научусь держать свои мысли при себе? Особенно мысли, которые могут меня ранить. Но слова не остаются внутри, там, где они должны находиться.