Журба (Повесть о хорошем человеке)
Утром следующего дня Степана Сологуба на занятиях не было. Он появился лишь к большой перемене и сразу же подошел к Журбе. Лицо его было торжественным… Мотнул головой за окно: «Пошли на бревна!»
— Получилось? — догадался Иван.
— А то!
Они вышли на задний двор, уселись на бревна.
— Где она?
— Дома, на чердаке. Намаялся я с ней: тяжелая, зараза!
— Как же тебе удалось ее… гм… взять? Да еще днем!
— Представь себе, тихо-мирно, без выстрелов и связывания пишбарышни. Зашел в контору, сказал, что я от фирмы «Ремингтон», которая, мол, очень заботится о своих клиентах и потому проверяет, есть ли жалобы на работу машинки. Жалобы, как я и думал, сразу же нашлись: тут заедает, там бумагу мнет, то да се… Я сказал: «О’кей! Через пару дней будет как новенькая!». Взял машинку, накрыл чехольчиком — и был таков! Как видишь, все просто…
«Да, просто, — с горечью подумал Иван. — Это тебе просто: вон який здоровенный вымахал, настоящий мужик! А скажи я, что работник фирмы, кто бы мне поверил!»
Странное дело, он завидовал Степану не столько в том, что тот оказался более удачливым или находчивым и добыл-таки машинку, сколько в том, что он виделся с красавицей-ремингтонисткой, разговаривал с нею как равный, а может, даже заигрывал, с него станется. А Сологуб, словно догадавшись о его мыслях, подмигнул:
— А пишбарышня-то ничего, симпатичная! Жаль нельзя туда больше являться, а то можно было бы закрутить с ней роман. Я бы…
— А копировальную бумагу достал? — поспешил переменить тему Журба.
— Нет, она же в починке не нуждается, — хохотнул Степан.
— Как же будем копии делать, ведь нам нужно много экземпляров?
— Что-нибудь придумаем!
И семинаристы придумали. Они изобрели свой способ изготовления копирки. Мазью, приготовленной из масла и сажи, они покрывали рисовую бумагу тонким ровным слоем, потом высушивали. Конечно, по качеству она уступала фабричной, но вполне годилась в дело. И это было еще не все…
В Спасское неожиданно вернулся дядька Ивана Семен Журба, считавшийся погибшим на войне с германцем. Он был участником революции пятого года, эсеровским боевиком и вообще ушлым мужиком, знающим жизнь. Войны и революции ему, по его собственному выражению, осточертели, и теперь он решил осесть на родной земле и заняться делом предков — крестьянствовать. Между тем он преподал племяннику несколько уроков профессионального подполья. Первый — в первый же час пребывания в доме родственников. Сразу же после рукопожатий и объятий со всей семьей Семен шепнул племяшу:
— Прокламации и брошюрки в кармане не носи!
Вместо того, чтобы притвориться удивленным или непонимающим, Иван простодушно спросил:
— А где же их носить?
— В рукаве. Сверни рулончиком — и в рукав! Самое лучшее место, туда редко кто заглядывает при обыске. И самому вытаскивать быстрее и сподручнее…
Через несколько дней, сидя на завалинке рядом с Иваном, дядя Семен вдруг вернулся к теме.
— Листовки-то, небось, от руки пишете?
— По-разному бывает… — последовал уклончивый ответ.
— А про такую штуку — гектограф — слыхал?
— Слышал, но не видел…
— Хочешь, покажу?
— Хочу.
— Добро.
Вскоре Семен выкроил свободный денек (он ставил собственный дом в Хвалынке) и начал обучение племянника, который умолчал о пишущей машинке, решив, что еще один способ изготовления листовок не помешает знать.
Первым делом они сходили в аптеку, где купили глицерин, а потом — в бакалейную лавку за желатином. Вернувшись домой и расположившись в летней кухне, дядя Семен объявил, что сейчас они сварят щербу.
— Уху? — по-русски переспросил удивленный Иван. — Зачем уха? Недавно обедали…
— Шучу. Смесь для гектографа сделаем. Смотри и запоминай.
Он поставил на горячую печь таз с водой и, когда она нагрелась, погрузил в нее банку с глицерином. Желатин растворил в воде, влил в глицерин и еще недолго подержал на воде. Смесь составили девять стаканов глицерина и один — желатина. Ее Семен вылил в сухой и чистый противень.
Все это время Иван с недоверием следил за действиями дядьки, совершенно не понимая, что у этого варева, и в самом деле похожего на густую тройную уху, может быть общего с печатной машиной.
Пока светло-желтая масса остывала в противне, затвердевая и стекленея, Семен порыскал по полкам и нашел пузырек с чернилами.
— Гектографические… — непонятно объяснил он. — С прежних времен остались… Ну, давай текст.
— Какой текст?
— Ну, не письма же к теще! Текст листовки. Любой. Давай, давай, конспиратор!
Помявшись, Иван сходил в дровяник, вынул из тайника одну листовку и принес ее дяде. Тот аккуратно и почти без ошибок переписал текст на листок бумаги своими особыми чернилами. Подступил к уже остывшей и затвердевшей массе в противне, приложил к ней написанное и прокатал сверху пустой бутылкой. Снял листок и дал Ивану полюбоваться зеркальным отражением букв на гектографе. Потом приложил к нему чистый лист и вновь прокатал его. Помедлив для торжественности, Семен деликатно, двумя пальцами взял бумагу за уголок и отлепил ее от массы. В руках у него была готовая листовка с ясным и четким текстом!
— Здорово! — выдохнул Иван.
— То-то! — довольный, хмыкнул дядька. — Но учти: с каждого оригинала получается не так уж много оттисков, поэтому время от времени надо переписывать его свежими чернилами, а массу смывать. Понял? Ну, держи. Да смотри, будь осторожен: за такие игры в былые времена не один человек угодил в тюрягу.
— Понял. Спасибо, дядь Сень. Послушай, а может, ты, того, с нами будешь? Ты вон сколько всего знаешь…
— Нет, Ваня. Я свое отбузил, что-то во мне перегорело. Винтовку видеть не могу. Меня к землице тянет. На фронте по весне траншею роешь, а землица молодая, свежая, так сладко пахнет, аж голова кружится. Эту землю пахать бы, засевать, а мы ее железом начиняем… Мда… Так что извини, но я вам не попутчик. А ежели что пособить — с нашим удовольствием!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Листовки, листовки, вас пою! Интересно, существует ли «История листовок всех времен и народов»? Если нет, то жаль. Какой это был бы интересный рассказ — наивный, трогательный, смешной, трагический, рассказ о листовках, написанных от руки, изготовленных на гектографе и стеклографе, напечатанных на пишущих машинках и типографских станках. Можно посчитать, сколько раз и в скольких экземплярах издавался во всем мире Лев Толстой, сколько в разные времена напечатано Библии, известен тираж любой газеты… Но сколько листовок выпустило человечество за всю свою историю — знает, наверное, только Господь Бог! Когда появилась первая? Видимо, как только китайцы изобрели бумагу, тогда у них и появились дацзыбао… Листовки, листовки! Написанные каллиграфическим почерком, изысканным слогом и — разрисованные корявыми буквами, с ошибками почти в каждом слове; многоречивые, с цитатами из классиков и — сверхлаконичные, порой из двух-трех слов, например: «Долой десять министров-капиталистов!» или «Смерть интервентам!». Когда выпускаются листовки, называемые также прокламациями? Когда от народа скрывают правду, что часто бывает в дни социальных потрясений, катаклизмов, в революциях и войнах, особенно когда страна подвергается нашествию. Кто автор листовок? Самые разные люди — от высоколобых интеллигентов до «грамотеев», едва умеющих расписаться, от стариков до мальцов. Мало изготовить — написать и напечатать — листовку, нужно, чтобы она дошла до адресата, который чаще всего обозначается глобально: «Всем! Всем! Всем!». И для этого — для доставки — все средства хороши. Расклеивание на домах, заборах, афишных тумбах, разбрасывание в людных местах, передача из рук в руки и даже подкладывание их в корзинки и карманы обывателей. И все это — и создание листовок, и их распространение — требует немалой отваги, так как карается зачастую тюрьмой и даже смертной казнью!
