Костяной скульптор (СИ)

Началось все с той бойни, что я устроил при переходе на второй уровень. Сейчас, смотря на себя самого незамутненным (я искренне надеялся на это), взглядом, я понимал, почему начал это бессмысленное уничтожение людей и скелетов. Дело было не в чистом желании убивать, как мне тогда казалось, а в жажде показать свое превосходство.
И дальше все становилось только хуже. Этот фарс, что я устроил с парнем девчонки и те пафосные слова, что я прошептал ей на ухо. Я помнил, какое невероятное наслаждение получал от осознания себя в роли кукольника, дергающего за ниточки и управляющего жизнями окружающих. Это ненужное сражение с мамонтами, когда я наслаждался направленными на меня взглядами толпы перепуганных людей… нет, людишек. Это сражение с урдалаком, когда я отказался от оружия, решив, что сильнейшая нежить уровня достойна того, чтобы я дрался с ней голыми руками. Это ведь было верхом идиотизма, в сражении нельзя вести себя небрежно, нужно использовать все силы, что у тебя есть, все грязные трюки, все финты и уловки. Ты один и никто тебе не поможет, выжить — значит победить, даже если битва завершилась не в твою пользу.
Я уже думал о чем-то подобном. Там, в темноте мусорной ямы винтовых кротов. Ведь раньше, еще до того, я вел себя совершенно неадекватно. Я был похож на безумца, которому дали в руки оружие, я и правда наслаждался убийствами. Потом я изменился. Стал рассудительнее, собраннее, аккуратнее. В моих мыслях больше не крутились завихрения неадеквата, и таким я себе нравился куда больше.
И вот, очередная перемена. Теперь я не был безумцем, я стал королевой драмы. На меня и только на меня должен был быть направлен свет фонарей, я был центром мироздания, величайшим и могущественнейшим. Не знаю, что хуже, это или ежесекундная жажда крови. Когда я был маньяком, я хотя бы не забывал об элементарной осторожности и всегда шел в бой с намерением победить, а не покрасоваться.
Сейчас я снова вернулся в норму. Тщательно обшарив голову, не обнаружил ни единого намека на звездную болезнь, и, надеюсь, мое суждение было верным.
А еще я вспомнил, как обращался с кареглазой. Ведь она терпела, безропотно терпела все. Недоедание, недосып, усталость, раны… она не высказала ни слова жалобы и только когда оказалась на грани смерти все-таки не выдержала и позвала на помощь.
Вскочив, несущиеся на полной скорости мысли не позволяли мне больше сидеть на попе ровно, я принялся собирать свои нехитрые пожитки. Девочка тоже встала и накинула на спину рюкзак — она свои вещи даже не разбирала, видимо привыкла, что я могу ее поднять в любую секунду.
Ведь я пообещал себе заботиться о ней, она сама вручила свою жизнь в мои руки. Люди не были жалкими и не были мешками с мясом и костями. Да, в подавляющем большинстве своем они представляли тупое стадо, которое бессмысленно жалеть или испытывать к нему хоть какие-то эмоции, хорошие или плохие. Но были и другие, чей внутренний огонь стоил всей той грязи, что их окружала. И она была именно такой. Лучше своего Роги-бабника, лучше всех, с кем мне приходилось скрещивать оружие, даже лучше того безумца с молотом. Куда лучше меня. А я… я возгордился.
Хотя, скорее даже не так.
Меня поглотила Гордыня.
.
Он стоял в проходе к тому тупичку, где мы устраивали привал. Стоял уже довольно долго. Похоже, мой вопрос что-то в нем всколыхнул, и я не представляла, хорошо это или плохо. Но подойти и сделать что-нибудь я не решалась. Так мы стояли несколько минут, неподвижно, в полном безмолвии. А потом…
— Толья…
Меня словно ударили током. Не кареглазая, не зверушка, не милочка. Мое имя, настоящее, которое я не слышала уже много месяцев. Я подняла руку к глазам и на пальцах остались влажные потеки.
— Да? — Скорее всего он услышал в моем голосе дрожь, но мне было плевать. Я не верила, что это может повториться снова, здесь, но он все-таки сказал:
— Мне жаль.
  
Глава 19
 
23 число месяца ящерицы 1454 года империи.
Дорогой дневник, сегодня у меня был день рождения. С утра пришли гости, ребята, которых я пригласила из школы, взрослые знакомые мамы и папы, кто-то тоже с детьми. Мне подарили кучу подарков! Но самый лучший подарил, конечно, папа. Настоящий лук! Маленький, но все-таки настоящий. Взрослые мне потом сказали, что я баюкала его словно ребеночка, а потом долго смеялись. Ну и пусть говорят, что хотят, это мой день рождения и я делаю что хочу.
Конечно, вместе с луком был и колчан со стрелами. Ненастоящими, тупыми, с круглой шишкой на конце, чтобы не больно было, но я все равно была очень рада. Три раза я даже попала в других ребят, но они ничего не сделали, все-таки это был мой день рождения.
Потом был праздничный торт. Он был большим, красивым, и очень вкусным, мама отрезала мне огромный кусок и потом долго смеялась, когда я испачкалась в креме. А я так люблю кушать, потом слизывать со щек то, что осталось — самое вкусное.
Вечером, когда почти все гости ушли, мы с мамой и папой сели на диван и просто сидели молча, обнявшись. Это было очень приятно.
Но, дорогой дневник, я обещала доктору, что буду писать в тебя все, а не только хорошее. А доктор, я знаю, сумеет понять, если я что-то не напишу. Так что мне придется тебя расстроить.
Потом, когда мама и папа уже уложили меня спать, я встала пописать, и услышала из комнаты мамы и папы громкие голоса. Они спорили, кричали. Я никогда не видела папу таким, он был злым. Мама плакала, говорила что-то про время. Дорогой дневник, ты знаешь слово “Уделять”? Я не знаю, но мне кажется, что это что-то нехорошее.
Я слушала как они ругаются и заплакала. Я знаю, я обещала тебе не плакать, но тут не сдержалась. Мама и папа услышали и тут же замолчали. Мама снова заплакала, на этот раз еще сильнее. Папа попытался ее схватить, но она вырвалась и выбежала из комнаты. Я ее звала, но мама пробежала мимо меня дальше, вниз по лестнице.
Папа вышел следом. Он не плакал, но мне почему-то казалось, что ему бы это не помешало. Я спросила его, куда пошла мама, и он ответил, что не знает. Он присел на корточки и обнял меня. И сказал:
— Мне жаль.
4 число месяца медведя 1460 года империи.
Дорогой дневник. Что я хочу сказать. Все мужики — козлы.
Кай меня бросил. Ведь у нас с ним все было так хорошо, мы гуляли, ходили в театр, даже целовались! Не так, как мне рассказывала Эва, без языка, но в губы. Это было так приятно… а тут взял и бросил.
И главное, как бросил! Послал ко мне мою же подругу, к которой же и ушел, гадина. Было видно, что Ните дико неудобно. Я ее ни в чем не обвиняла, уже знала, что она понятия не имела обо мне и Кае. Во всем был виноват этот ублюдок, прости меня за такие слова, дорогой дневник, но иначе не скажешь.
Мы долго сидели на кухне и просто молча пили чай. Зашел папа, но, видимо, почувствовав неловкость и важность момента, поспешил уйти. Разрыв с матерью его сильно подкосил, это было видно. Он поседел и словно бы стал ниже. Или это я так выросла за последние годы? Но от того я любила его только сильнее.
Нита поперхнулась чаем и закашлялась. Я поспешила к ней, постучать по спине, но вместо того, чтобы просто поблагодарить, она бросилась ко мне на шею и разревелась.
— Толья, ты такая сильная! — Так она сказала. Хотя я не чувствовала ничего такого. Наоборот, мне хотелось забиться куда-нибудь и тоже поплакать. — Как ты можешь вот так спокойно сидеть со мной? Вы же встречались!
Я ей объяснила, что она ни в чем не виновата, но она продолжала рыдать. Сказала, что бросит Кая и больше никогда не будет с ним общаться, что он не стоит меня и я не должна по этому поводу расстраиваться. А потом сказала:
— Мне жаль.
2 число месяца рыси 1465 года империи.
Дорогой дневник. Меня не приняли в академию. Папа будет очень расстроен, я ему пока не сказала. И что самое обидное, дело было не во мне. Я была второй на подготовительных курсах и даже при том конкурсе, что они проводили, должна была попасть в десятку счастливчиков.