Цветок с тремя листьями (СИ)

Тщательно выбрив голову и лицо, Киёмаса поначалу ощущал себя голым. Но, возможно, в этом и был основной смысл: в чувстве беззащитности и открытости. А когда он облачился в принесенные по его просьбе белые одежды, все окончательно встало на свои места. И он наконец ощутил что-то похожее на спокойствие. С этого момента он больше не распоряжался своей жизнью.
Некоторое время он раздумывал — не подать ли прошение господину Хидэёси даровать ему позволение удалиться в монастырь, но решил, что это может выглядеть как попытка избежать заслуженной кары. А что, если он все же еще нужен господину? И он отказался от этой мысли. Как и от мысли лишить себя жизни самому. Она ему не принадлежит, и у него нет права на подобные решения.
Киёмаса дернул головой и поморщился. Слишком много времени на размышления, это плохо. Он направился во внутренний дворик, куда ему не было запрещено выходить, и принял боевую стойку. Шаг. Еще шаг. Удар. Он замер и развернулся. Еще шаг. Он знал, что за ним наблюдают, чувствовал взгляды, но был уверен, что никто не осмелится подойти…
…Как не смели входить в его каюту, когда берега той проклятой земли еще были видны на горизонте.
Этому Киёмаса совершенно не был удивлен: днем ранее он в гневе зарубил адъютанта, доложившему ему о готовности корабля к отправке. И пока он поднимался на борт, абсолютно все, кто его сопровождал, держались на весьма почтительном расстоянии.
Потолок каюты был очень низким, выпрямиться в полный рост не представлялось возможным, но все равно он выходил из тесного помещения лишь по нужде и немедленно возвращался обратно. И продолжал сидеть, глядя в никуда. Тогда он ни о чем не думал. Мыслей просто не было, а если и мелькало что-то подобное, то всегда вспышкой холодной бешеной ярости, и он лишь усилием воли заставлял себя не покидать избранное место. Слишком многие его воины остались в той земле навсегда. И те, кто разделил с ним позор, имели право вернуться на родную землю живыми. Он знал, что если случится что-то непредвиденное, то ему в любом случае доложат об этом. А излишества в виде еды или питья ему были ни к чему.
Но на исходе третьего дня возле входа он услышал шаги и шелест. И громкий голос своего косё [9]:
— Господин! Возьмите хотя бы воду и сакэ!
Он схватил меч и, не помня себя, вылетел из каюты, выпрямляясь во весь рост. Но уже занесенный для удара клинок столкнулся в воздухе с мечом, который сжимала рука Асано Юкинаги.
— Господин Като, — негромко произнес юноша, — ваши люди рискуют своей жизнью, чтобы принести вам воды. Разве мы все еще на войне?
Тому, что сын Асано Нагамасы решил сопровождать его на том же корабле, Киёмаса тоже не был удивлен. Молодой воин смотрел на него всегда с таким восторгом, что это вызывало у Киёмасы едва сдерживаемую улыбку. Впрочем, кроме восторженных глаз, ничего выдавало в нем буйства чувств, а его талант отличного боевого командира вызывал лишь искреннее уважение. И Киёмаса с большим энтузиазмом взялся учить Юкинагу воинскому делу. Как когда-то учил его самого отец этого юноши.
Киёмаса в ответ не сказал ничего, просто развернулся, убрал меч обратно в ножны и снова скрылся в каюте.
Юкинага появился следующим вечером. Без предупреждения он ввалился в каюту, сжимая в руках флягу с сакэ, и едва не рухнул на пол, потеряв равновесие. Он был уже изрядно пьян.
Да и сам Киёмаса, выпив только третью чашу, упал на пол и забылся долгим тревожным сном.
Как там сейчас юный Асано? Не коснулся ли и его гнев господина Хидэёси? Тогда, на собрании, Киёмаса отчетливо дал понять его светлости и всем присутствующим, что вина, в чем бы она ни заключалась, лежит на нем и только на нем. Но о том, что последовало за решением господина, он не был осведомлен. И, разумеется, сюда ему не приносили никаких новостей. Он видел только слуг и знал, что к нему приставлена охрана — вот и все взаимодействие с внешним миром. Дальше внутреннего дворика, где Киёмаса тренировался, ему выходить было запрещено.
Сколько он еще будет ожидать окончательного решения? Он был готов ждать столько, сколько потребуется. Господин Хидэёси редко тянул с подобными вещами, и Киёмаса знал: ждать осталось недолго.
Он вернулся в комнату. Ему было предоставлено несколько помещений, но использовал он только одно. Здесь он ел, спал, отсюда же выходил на тренировки. Этим и занимал все свое свободное время.
Столик с едой уже принесли, пока его не было. Киёмаса усмехнулся: кому бы ни было поручено присматривать за ним, о его привычках эти люди были хорошо осведомлены. Рис, грибы, соленая рыба. И чайник с горячей водой. Сакэ принесут только вечером: он никогда не пил с утра.
Чай Киёмаса не особенно любил. Он знал о полезных свойствах этого напитка, и ему нравился эффект, но вкус был отвратительный. Однако все время, сколько помнил, он держал свое мнение при себе. Вернув меч на стойку, он снова вышел во двор и, на этот раз раздевшись полностью, принялся поливать себя водой.
Когда он, уже переодевшись, присел за столик с завтраком, одна из створок слегка приоткрылась.
— Господин. Прибыл посланник его светлости.
— Скажи, что я ожидаю его. 
Киёмаса отодвинул от себя столик и усмехнулся, порадовавшись, что не успел поесть. Ожидание наконец закончилось, а тянуть в подобных вопросах и Киёмаса не любил. Как и не любил излишних церемоний. Если посланник принес приказ покончить с собой — это совершится еще до заката. В помощи кайсяку [10] он не нуждался, а все необходимое у него было с собой и давно готово. Конечно, следовало бы написать дзисэй, и Киёмаса еще раз усмехнулся. Пожалуй, на это ушло бы дня три, а результат бы сильно рассмешил тех, кто потом прочитает это творение. Так что короткой записки для его светлости будет вполне достаточно.
Двери открылись. Киёмаса поднял голову и нахмурился. Он помнил этого человека: видел его на том собрании. И хоть и весьма смутно, но представлял, кто это такой.
— Господин Токугава?.. Признаться, я представлял себе посланника его светлости несколько… э… по-другому.
Хидэтада улыбнулся и перешагнул порог. Опустился на колени и поклонился.
— Я прибыл в паланкине, который обычно используют посланники, это и вызвало ошибку. Но зато мне удалось избежать лишних вопросов. И, прошу вас, обращайтесь ко мне «Хидэтада». Мои заслуги ничтожны по сравнению с вашими.
Киёмаса наклонил голову.
— И… позвольте узнать, чем я обязан?..
Хидэтада выпрямился и посмотрел на него долгим пристальным взглядом. Улыбка на его лице застыла.
— Я… прошу прощения, что побеспокоил вас и смутил. Но… я рад, что не опоздал.
— Опоздали? Куда? Раз вы не привезли приказ его светлости, полагаю торопиться мне некуда, — Киёмаса хмыкнул.
— Я… имел в виду ваш… вид, господин Като…
— Эх, похоже, я вас смутил гораздо больше, чем вы меня, Хидэтада. Но я все-таки, пожалуй, повторю вопрос. Чем моя скромная персона привлекла внимание семьи Токугава?
— Да… прошу еще раз меня простить, я сейчас все объясню. Я приехал не как представитель своей семьи. Сейчас.
Хидэтада снова поднялся, прошел по комнате, попутно вынимая из-под одежд небольшую стопку писем. Наклонился и протянул их Киёмасе.
— Вот. Это то, зачем я прибыл.
Киёмаса взял письма и принялся их перебирать.
— От госпожи Нэнэ… От Асано… Даже от Масанори? Что это значит?
— Это послания ваших друзей и близких. Чтобы поддержать вас.
— Меня?.. — Киёмаса снова рассеяно начал перебирать письма.
— Да. Госпожа Онэ просила передать вам еще вот это… — Хидэтада запустил руку в рукав и достал оттуда небольшой, завернутый в цветной шелк сверток.
Киёмаса осторожно взял его и поднес к лицу. Ощутимо пахло медом. Он вопросительно и недоуменно посмотрел на Хидэтаду.
— Госпожа Онэ сама их делала. Сказала, что вы очень любите, — проговорил Хидэтада со слегка смущенной улыбкой. — Вы… читайте письма, я подожду. Меня просили обязательно привезти ответы.