Посреди серой мглы (ЛП)

— Ну, это было просто ради смеха… — залепетала я.
В коридоре в пижаме стоял Йонас.
— Пожалуйста, папа, не злись. 
— И ты туда же?! — закричал папа. 
— Ой, Йонас… — начала мама.
— Он в этом не участвовал! Я сама его нарисовала. А ему показала, потому что думала, что это смешно. 
— Ещё кому-то показывала? — спросил папа. 
— Нет. Я только сегодня вечером его нарисовала, — ответила я. 
— Лина, — сказала мама, — это не шутки. Если бы кто-то из советских увидел этот рисунок, тебя могли бы арестовать!
— Да как бы они его увидели? Я ведь его выбросила.
— А что, если бы кто-то вроде меня нашёл его в корзине? Ветром его могло бы принести к ногам Сталина, — сказал папа. — Ты нарисовала, как твой отец и его друзья насмехаются над руководителем Советского Союза! Ещё такие рисунки у тебя есть?
— Нет, только этот.
Папа порвал мой рисунок и выбросил клочки бумаги в камин.
Андрюс всё ещё смотрел на меня.
— Ты этого хочешь? — в конце концов спросил он. — Чтобы Советский Союз распался?
Я оглянулась на него.
— Я просто хочу домой. И папу увидеть хочу.
Он кивнул.
25
Наступил вечер — и осталось только две группы. Большинство энкавэдэшников уехали на поезде. Осталось пять вооружённых офицеров с двумя винтовками. Литовцев было около семидесяти пяти, а советских только пятеро, но никто не решался и пошевелиться. Наверно, большинство из нас были ослаблены и уставшие. Трава казалась долгожданной постелью, роскошью. Я подмечала ориентиры и важные детали, чтобы нарисовать для папы.
Энкавэдэшники развели огонь и сварили себе ужин, а мы сидели и смотрели. У них были американские консервы, хлеб и кофе. После ужина они пили водку, курили и разговаривали всё громче и громче.
— О чём они говорят? — спросила я у мамы.
— Разговаривают о своём доме, о своих родных краях. Рассказывают о друзьях и родственниках, — ответила она.
Я не поверила и попыталась вслушаться в российские слова. Тональность и хохот были не такие, что можно было бы связать с разговором о семье. Она снова взялась за своё — стала раз за разом напевать «Нет, нет, нет, нет…» Один из энкавэдэшников поднялся и что-то рявкнул, махнув рукой в нашу сторону.
— Лучше я попробую её успокоить, — сказала мама и встала, — пока они не разозлились.
Йонас уже спал. Я накрыла его своим голубым пальто и откинула с его глаз волосы. Лысый храпел. Седой господин накручивал часы. Андрюс сидел с краю, подтянув колено под подбородок, и смотрел на охранников.
У него был мощный профиль и угловатая линия челюсти. Взъерошенные волосы падали сбоку на его лицо. Для таких волос бы мягкого карандаша…
Он заметил мой взгляд, и я быстро отвернулась.
— Эй, — шёпотом позвал он.
Я обернулась: что-то покатилось по траве и налетело на мою ногу. Это был тот искристый камешек, что Андрюс нашёл, когда выходил из вагона.
— Драгоценность вагонной принцессы! — с улыбкой прошептала я.
Он кивнул и засмеялся.
Я подняла камешек и собралась перекатить его обратно.
— Нет, это тебе, — сказал Андрюс.
Проснулись мы на рассвете. Несколько часов спустя приехала подвода, выбрала другую группу и повезла прочь. Тогда охранники погрузили нас в кузова двух грузовиков и повезли ущельем между холмами, где начиналась дорога. Все молчали. Мы были слишком напуганы, чтобы обсуждать, куда нас могут везти.
В машине я поняла, что любые попытки сбежать здесь попросту смешны. На километры и километры вокруг ничего нет. Ни человека в пути мы не видели, ни хоть какого-либо транспортного средства. Я подумала о мужчине с моим носовым платком, надеясь, что он передал его дальше и что моё послание на пути к папе. Прошло два часа, и мы увидели какие-то лачуги здесь и там вдоль дороги. Мы въехали в что-то вроде поселения, и машина остановилась перед деревянным строением. Охранники повыскакивали с криком «Давай, давай!» и другими приказами.
— Они говорят, чтобы мы оставили вещи в машине, — сказала мама, сжимая пальто под мышкой.
— Хотелось бы мне знать, куда мы идём, прежде чем покидать этот грузовик, — твёрдо произнесла госпожа Арвидас.
Мама поговорила с охранниками, а после развернулась к нам и улыбнулась:
— Это баня.
Мы повыскакивали из машины. Мама сложила пальто в чемодан. Охранники разделили нас на две группы: мужчины отдельно, женщины — отдельно.
— Несите меня, парни, — велел Лысый Андрюсу и Йонасу. — Придётся вам меня мыть.
Йонас так и застыл на месте. Андрюсу, судя по всему, стало противно. Я улыбнулась, отчего Андрюс разозлился ещё больше. Сначала мыться шли мужчины. Охранники собрали их на крыльце и принялись что-то кричать им в лицо, толкать их. Йонас оглянулся на маму, словно спрашивая: чего они хотят?
— Раздевайся, милый, — перевела мама.
— Что, сейчас? Прям здесь? — спросил Йонас, глядя на женщин и девушек.
— А мы отвернёмся, не так ли, дамы? — сказала мама.
И мы все отвернулись от крыльца.
— Нашли чего стесняться, — сказал господин Сталас. — От нас одни скелеты и остались. А теперь снимите с меня штаны, парни. Ай! Осторожно, нога!
Я слышала, как господин Сталас жалуется, а Йонас извиняется. До меня донёсся стук пряжки ремня, когда тот упал на деревянное крыльцо. Интересно, это Андрюса?
Охранники по-прежнему кричали.
— Он говорит, чтобы одежду оставили здесь: её обработают от вшей, — перевела мама.
До нас донёсся какой-то странный запах: то ли от нашей группы, то ли из бани. Закричал Лысый — уже в помещении.
Мама оглянулась и сложила руки.
— Мой милый Йонас, — прошептала она.
26
Мы ждали.
— Что там происходит? — спросила я.
Мама лишь покачала головой. На крыльце стояли три энкавэдэшника. Один снова что-то закричал.
— Мы заходим по десять человек, — объяснила мама. — Нужно пойти и раздеться на крыльце.
В первой группе были мы, госпожа Арвидас, Ворчливая и её дочери. Мама помогла Оне взойти на крыльцо. Я расстегнула платье и стянула его через голову, расплела волосы, сняла обувь. Мама стояла в лифчике и трусах, помогая Оне. Охранники тоже находились на крыльце и всё время смотрели на нас. Я колебалась.
— Всё хорошо, солнышко, — говорила мама. — Представь, как приятно снова быть чистой.
Она заскулила.
Молодой белокурый охранник закурил и отвернулся к машине. Второй энкавэдэшник всё смотрел на женщин, ухмыляясь и покусывая нижнюю губу.
Я сняла трусики и лифчик и стояла на крыльце, прикрываясь руками. Рядом стояла госпожа Арвидас, и её роскошные груди невозможно было спрятать за худенькой рукой. Охранник с золотым зубом — наверное, главный — прошёлся крыльцом, останавливаясь рассмотреть каждую из женщин и окидывая всех взглядом с ног до головы. Остановился он и возле госпожи Арвидас. Но она и головы не подняла. Он вертел языком зубочистку и, вздёрнув брови вверх, словно насиловал её одним лишь взглядом.
Мне стало противно, и я фыркнула. Мама резко обернулась ко мне. Охранник схватил мои руки и опустил их вдоль тела. Присмотрелся ко мне и улыбнулся. Протянув руку, он схватил меня за грудь. Я почувствовала, как кожу царапают его грубые ногти.
Раньше я никогда не оказывалась голой перед мужчиной. От прикосновения его грубой руки мне стало плохо — я внутри почувствовала себя грязнее, чем снаружи. Я попыталась скрестить руки на груди. Мама что-то крикнула охраннику по-русски и потащила меня за спину Оны.
У Оны внутренняя сторона бёдер и ягодицы были покрыты сгустками засохшей крови. Охранник закричал на маму. В ответ она лишь сняла с себя остальную одежду и обняла меня. Так нас и погнали в баню.
27