Синтез (СИ)
Часть I. Вступительная. Глава 5
— Декабрь. — Из пурги, так же, как недавно из тумана, вышел Брат. Максим ощутил вдруг образовавшееся вокруг себя тепло. Метель мела, но его не задевала, снег падал, но не на него.
— Всё пройдёт, — сказал Брат.
— Что? — спросил Максим.
— Всё пройдёт, говорю, как с белых яблонь дым.
— Что это всё было? — Максим тяжело дышал.
— Это был ты и твои мысли, я же говорил. Первый, скажем так, эксперимент. Не мой, и ни чей-либо. Твой. И, между прочим, совсем не был, это всё есть.
— А зачем это… всё?
— Ну как же, Макс? Смерть, сколько величия в ней, сколько загадок, тайн, красоты и ужаса! Какая незримая сила влечёт нас к ней и пугает? Вот, скажи мне, ты боишься смерти?
Максим повернулся к Брату. Тот смотрел на него каким-то вызывающим взглядом. Максим не смог для себя определить, в чём это выражалось, но он это ясно чувствовал. Куда-то пропала безобидная ухмылка, что он заметил прежде. Он ответил:
— Наверное, боюсь.
— Вот видишь, — наверное. Неизвестность столь же беспощадно влечёт к себе, сколь и соблазнительно пугает. А, может, это гораздо лучше жизни? Провожая умершего в последний путь, принято рыдать, а почему? Какую же трагичность придали люди этому событию.
— Зачем ты мне всё это говоришь?
— Нет, ну что ты, я ведь тебя предупредил, что ты немного окунёшься в себя, и только. И говоришь это, на самом деле, ты.
Глядя на то, как кружится снег, Максим неожиданно для себя самого промолвил:
— Смерть избавит меня от всего. Что я в этом мире? Зачем мне эта жизнь? Я не знаю, что с ней делать.
— Платочек подать? — ухмыльнувшись, спросил Брат. — Мрачное ощущение своей никчёмности в силу внутреннего осознания своего величия. Сей мир для меня мерзок и низок. Столь очевидная бессмысленность бытия порождает глубокую депрессию и стремление покинуть этот склеп, даже прогремев на весь мир делами своими, уходя в неизвестность, превращать трагедию в фарс. Как примитивно и неново звучит, Макс.
— Поэты гибнут молодыми. Я им завидую.
— Гибнут? Кто это особенно, прямо-таки гибнет? Мы сами придаём этому небывалый романтизм, закутав их, по большей части, пустую жизнь, в некий смысл для грядущих поколений. Я что-то не то сказал, Максим?
Тут Максим отчетливо услышал завывание вьюги, не той, что была вокруг, а какой-то другой. Он опять ощутил вокруг себя пустоту и, опять, как прежде, в гостинице, раздался чей-то голос, откуда-то издалека, и в то же время в нём самом:
«В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом…
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чём?»
Максим открыл глаза и тут же услышал за спиной голос Брата:
«Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть.
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть».
Максим посмотрел на Брата и уже не увидел того вызова, что был в нём только что. Выражение его лица было то же, что и в первый раз, когда он встретил его на перекрёстке. Брат продолжал:
— Что ж, как ты сам смог заметить, на дорогу ты вышел, вышел один, и туман был, кремнистый путь блестит. И ищешь ты чего-то, так что рано говорить о том, что от жизни ты ничего не ждёшь.
— Это не я сказал.
Брат улыбнулся:
— Зачем? Зачем все эти жертвы? Кто кому и что хочет доказать? Вот земля, вот небо, снег идёт, всё просто. Жизнь уютна, если ей не мешать жить.
— Не мешать жить жизни?
— Да! Разве не этим ты увлекаешься практически всю свою жизнь, всю свою никчемную, никому не нужную жизнь? Разве не тем, что мешаешь ей жить?
— Я пытался…
— Что?
— Я пытался понять для себя, я пытался дать понять другим, что я пытаюсь понять, что же происходит… вообще, вокруг. Вместе с этим я хотел поверить….
— Бессмысленный набор звуков.
— Ну, это же чистое безумие!..
— Какое безумие? Интересное словосочетание. Поверить ты хотел? Только род человеческий появился, как люди уже захотели во что-то верить, даже не захотели, а ощутили в этом острую необходимость. Только почему-то, веря в одно, как может показаться на первый взгляд, они до сих пор не могут сойтись в этой самой вере. Бог! Какое потрясающее изобретение человеческого разума! Как удивительно легче становится жить, когда ты осознаёшь что-то, не осознавая, что есть кто-то, кто осознаёт это за тебя и для тебя. Кто может, но, видимо, не очень хочет объяснить то, что невозможно понять человеческим разумом, тот, кто всё сотворил, и кто всё это контролирует. А?
Брат взмахнул руками, словно указывая на что-то в разные стороны. Максим увидел, что они в мгновение переместились с улицы в помещение. Этим помещением была церковь. По стенам были развешаны лики святых, на них и указывал Брат:
— Ты веришь им? Ты веришь в то, что Он существует? Если Бог существует, то человек раб. Так, кажется, сказал Бакунин.
— Но, верить, — не сдавался Максим.
— Не ожидал от тебя такой прыти по этому вопросу. Ну да, допустим. Бог существует тогда, когда ты в него веришь. А если ты не веришь в то, что он существует, то ты веришь в своё неверие. Разве в этом ты не становишься рабом своей веры, потому как вера и неверие есть суть одной идеи, только с разными знаками? И сила этой идеи безгранична. Она правит историей, она направляет наши слабые умишки на жизнь, на смерть, на убийство, на любовь, на предательство, на безумие…
— Но это же безумие!
— Снова?
— Как можно жить с сознанием того, что моё предназначение, моя жизнь есть плод чьей-то программы?
— Ты сам с собой сейчас споришь? Никак не пойму. То тебе верить нужно, то посредством веры тобой управляют… Уж выработай позицию для споров меж собой. Ты знаешь своё предназначение? А оно у тебя есть?
— Неужели за тысячелетия истории люди, творя эту историю, были лишь пешками в чьих-то руках? Они жили, сражались, умирали без идеи? За что? Для чего всё это? За что гибли миллионы в войнах, революциях? Сколько людей, сколько народов принесено в жертву ради других людей и народов, ради будущего. Они же верили во что-то, они же знали, на что шли?!
Брат снова улыбнулся:
— Ты неисправим. Возможно. Возможно, в этой жизни и есть свой смысл…
— Иначе зачем, зачем всё?..
Максим почувствовал, сколь сильно он был возбуждён, в его голове всё громче звенели колокольчики, и шумела вьюга. И он осознавал, что его мысли путаются. Он как будто устраивал диалог между собой, забывая о том, какая сторона в данный момент должна отстаивать то или иное мнение. Он был растерян, он был в замешательстве. Он заметил, что в глубине церкви, за кафедрой, кто-то стоит, и уже хотел подойти ближе, как услышал:
— В этом мире нет ничего, за что имело бы смысл убивать, нет ничего, за что можно было бы умирать, и нет ничего, ради чего стоило бы жить. — Кто-то сошел с кафедры и скрылся в темноте.
— Оставим… А, возможно, и нет ни черта. — Брат исподлобья посмотрел на Максима и спросил: — А как, по-твоему, есть ли что-то в мире такое, единственное, универсальное, ценой чего могла бы быть жизнь? У тебя в голове такая сумятица, что боюсь, я с трудом разберу твои выкладки.
Максим только хотел было заговорить, как вдруг всё вокруг закружилось, и он в момент очутился под открытым небом, в открытом поле. Это было поле у реки Форт, близ Стирлинга, в Шотландии…
— Если вы примете бой, вы можете погибнуть, а если уйдёте, то останетесь жить. Какое-то время. Да! Но, потом, через много лет, умирая в своих постелях, не захочется ли вам отдать всю свою жизнь за один этот день, за один шанс вернуться сюда и сказать, глядя в глаза своим врагам, что они могут забрать нашу жизнь, но им никогда не отнять у нас свободу!