Иствикские ведьмы

Зимой, когда листва опала и заброшенные пруды за голыми стволами деревьев, скованные льдом и сверкающие, словно приблизились к дому, а городские огни, прежде укрытые летним покрывалом, светили совсем рядом на комнатных обоях, возникал целый новый мир теней и светящихся прямоугольников, и безжалостная бессонница повсюду вела ее за собой. Силы чаще всего пробуждались в ней по ночам. Клоунские маски возникают от набегающих друг на друга пионов на ситцевых занавесках, их заполняют тени и гонят ее прочь из спальни, в доме слышны детское дыхание – оно словно всасывает воздух насосом – и стоны очага. При свете луны, скупым уверенным жестом пухлых рук (на их тыльной стороне начали проступать пигментные пятна, свидетельствующие о больной печени), она приказывает себе передвинуть на несколько сантиметров влево буфет из древесины клена с волнистым рисунком (он принадлежал бабушке Оза) или меняет местами светильники, тащит лампу в виде китайской вазы, ее шнур извивается и раскачивается позади, как нелепый пышный хвост птицы-лиры, и ставит в другом углу гостиной вместо медного канделябра. Однажды ночью ее особенно раздражал собачий лай во дворе у кого-то из соседей за ивами, и, недолго думая, она пожелала собаке смерти.
Щенок не привык, чтобы его привязывали, и Александра потом запоздало сообразила, что достаточно было приказа невидимому поводку развязаться, и всё – ведьмы, прежде всего, мастерицы по узлам. Aiguillette  [46], при помощи которого они содействуют любовным делам и бракам, вызывают бесплодие у женщин и скота, импотенцию у мужчин и неудовлетворенность супружеской жизнью; узлами они мучают невинных и осложняют будущее. Дети знали щенка. На следующее утро ее младшая, Линда, прибежала домой в слезах – щенок сдох. Хозяева собаки были в недоумении. Когда ветеринар произвел вскрытие, он не обнаружил ни яда, ни признаков болезни. Загадочная смерть.
Шла зима. Сквозь мглу бушевавшей всю ночь метели проступали пейзажи Новой Англии, как на почтовых открытках; утреннее солнце расцвечивало их всеми красками. На кривых тротуарах, местами очищенных от снега, виднелись узоры, отпечатанные ботинками, они были похожи на грязные следы на белом печенье. Прилив приносил, а отлив уносил зеленоватые острые льдины и прижимал их к обросшим сосульками сваям под супермаркетом «У залива». Новый молодой редактор газеты «Уорд» Тоби Бергман поскользнулся на наледи около парикмахерской и сломал ногу. Когда на время зимних каникул хозяева сувенирного магазинчика «Тявкающая лисица» уехали на Си-Айленд в Джорджию, от нашествия льда по капиллярам сквозь гальку просочилась вода и залила внутреннюю стену фасада, уничтожив целое состояние в лице тряпичных кукол Рэггеди Энн и устроив для прохожих гонки с препятствиями по льду.
Зимой город, лишившийся туристов, как-то сжался, как догорающее поздно вечером в камине полено. Перед супермаркетом околачивалась поредевшая кучка подростков в ожидании фургончика «Фольксваген» с розовыми, как пилюли наркотиков, буквами VW. Этот фургончик принадлежал наркодельцу с юга Провиденса. Когда было очень холодно, они стояли в помещении супермаркета, пока их не выгонял желчный управляющий (по совместительству бухгалтер по налогам, ухитрявшийся спать ночью всего четыре часа), теснясь между автоматом «Кивание», продававшим жевательные леденцы, и другим, всего за пять центов выдававшим пригоршню лежалых фисташек в скорлупках, окрашенных в розовый психоделический цвет. Эти дети были своего рода жертвами, как и городской пьяница, одетый в баскетбольные кеды и куртку с оторванными пуговицами и потягивающий черносмородинное бренди из бумажного пакета, сидя на скамейке на площади Казмиржака и рискуя умереть ночью от переохлаждения. Своеобразными жертвами были и те мужчины и женщины, что спешили, нарушая супружескую верность, на встречу, рискуя ради любовных свиданий в мотелях покрыть себя позором и получить развод, – все они приносили в жертву внешний мир ради внутреннего, провозглашая таким предпочтением, что все, что представляется солидным и значительным, в сущности, химера и значит гораздо меньше, чем порыв чувств.
Компания, собравшаяся в «Немо», – дежурный полицейский, почтальон, зашедший сюда перевести дух, трое или четверо здоровяков, перебивающихся на пособие по безработице до весеннего возобновления строительства и рыболовства, – с наступлением зимы так хорошо перезнакомилась друг с другом и с официантками, что даже оставила в стороне ритуальные замечания о погоде и войне. Ребекка выполняла их заказы, не спрашивая, зная, чего они хотят. Сьюки Ружмонт, которой больше не нужны были сплетни для колонки «Глаза и уши Иствика» в газете «Уорд», предпочитала приглашать клиентов и возможных покупателей в «Кофейный уголок в кондитерской», расположенный по соседству. Там была более приличная и подходящая для женщин атмосфера. Он находился между багетной мастерской, где работали два парня школьного возраста из Стонингтона, и лавкой скобяных товаров, принадлежащей бесчисленному армянскому семейству, – армяне разного возраста и комплекции, но все с умными влажными глазами и курчавыми блестящими волосами, ниспадающими на лоб, всякий раз поднимались вам навстречу. Альма Сифтон, хозяйка «Кофейного уголка в кондитерской», начинала в старенькой рыбной закусочной, где был всего один спиртовой кофейник да два столика: те, кто ходил в центр за покупками и не желал идти сквозь строй любопытных завсегдатаев «Немо», могли зайти выпить кофе с пирожным и дать отдых ногам. Потом столиков прибавилось, появились разные сандвичи, в основном с салатами, с яйцом, ветчиной, курятиной; их легко было готовить и подавать. На второе лето Альме пришлось сделать пристройку к «Уголку», в два раза больше первоначальной закусочной, и поставить гриль и микроволновую печь; грязные ложки, как в «Немо», ушли в прошлое.
Сьюки нравилась новая работа: заходить в жилища других людей, даже на чердак и в погреб, в комнату для стирки и в прихожую черного хода, это все равно что спать с мужчинами: непрерывный ряд неуловимо разных приятных ароматов. Не найти и двух домов с одинаковым запахом. Энергичная беготня в двери и из дверей чужих домов, вверх-вниз по лестницам, постоянные «здравствуйте» и «до свидания», азарт всего этого был созвучен ее авантюрной и обаятельной натуре. Высиживать в редакции, согнувшись в три погибели над машинкой, вдыхая целый день сигаретный дым, было нездорово. Она окончила вечерние курсы в Уэстерли и к марту получила лицензию на ведение дела с недвижимостью.
Джейн Смарт продолжала давать уроки и заменять органиста в церквях Южного округа, а также упражнялась в игре на виолончели. Она, конечно, играла некоторые сюиты Баха для соло на виолончели – Третью, с прелестным бурре, и Четвертую, с вступительной частью из октав и нисходящей гаммы в терцию, превращающуюся в повторяющийся безутешный плач, и даже почти немыслимую для исполнителя Шестую, сочиненную для инструмента с пятью струнами, где Джейн ощущала себя совершенно синхронной с Бахом, его душа сливалась с ее, ушедшая страсть, обратившаяся в прах, вытягивала ее пальцы и наполняла дух торжеством, его непрестанный поиск гармонии стал потребностью ее собственной, ищущей риска души. Так бессмертные возводили пирамиды и орошали их своей жертвенной кровью, старый, спящий с женой лютеранский Kapellmeister в конце двадцатого века возрождался в нервной системе одинокой женщины, лучшие годы которой уже позади. Небольшое утешение для его останков. Но музыка и в самом деле говорила своим языком вариаций и реприз, реприз и вариаций, механические движения накапливались, чтобы породить дух, вдохнуть жизнь во всю эту выверенную математику, как рябь, что оставляет ветер на тихой темной водной глади. Это было потрясение. Джейн не часто встречалась с Неффами, теперь они были вовлечены в кружок Бренды Парсли, и она чувствовала бы себя одиноко, если бы не компания, собиравшаяся у Даррила Ван Хорна.
Их было трое, потом четверо, теперь собиралось шестеро, а иногда и восемь человек, когда в забавах участвовали Фидель и Ребекка, – например, играли в футбол мешком с бобами в большой длинной гостиной, где громким эхом отдавались голоса, тогда виниловый гамбургер, шкатулки, покрытые росписью по шелку работы Брилло, и неоновая радуга – все отодвигалось в сторону, в кучу под висящими на стене картинами, как ненужный хлам на чердаке. Какое-то презрение к миру физических вещей, ненасытный аппетит к нематериальному мешал Ван Хорну достаточно бережно относиться к своему имуществу. На паркетном полу в музыкальной гостиной – его за большие деньги отциклевали и покрыли полиуретановым лаком – уже виднелись полукруглые выемки от виолончельной ноги Джейн Смарт. Стереооборудование в комнате с горячей ванной так отсырело, что при проигрывании пластинок раздавался шум и треск. Однажды ночью кто-то проколол купол над теннисным кортом – кто, так и осталось загадкой, – и серый брезент распростерся по снегу, как шкура убитого бронтозавра, ожидая прихода весны, так как Даррил не видел смысла делать что-либо до тех пор, пока корт можно будет использовать для игры на открытом воздухе. Когда играли в футбол, Даррил был одним из защитников, его близорукие покрасневшие глаза вращались, когда он передавал мяч, от сосредоточенности в углах рта пенилась слюна. Он все время выкрикивал: