Иствикские ведьмы
– Теперь она носит длинные, темные английские костюмы с подкладными плечами и такой широкий шелковый галстук, что он похож на салфетку, которую позабыли снять, отведав омара. Она говорила минут десять о том, каким внимательным священником был Эд, как он заботился об Иствике и его экологии, о вечно конфликтующей молодежи и тому подобном, пока его совесть – при слове «совесть» голос у Бренды дрогнул, тебе бы понравилось, она промокнула платочком глаза, по одной слезинке из каждого глаза, именно столько, сколько нужно, – «пока его совесть, – сказала она, – не заставила его направить энергию за пределы этого города, где его так ценили (Сьюки вовсю использовала свои способности передразнивать, Александра живо представила себе, как ее верхняя губка изгибается и комично выпячивается), и отдавать свою удивительную энергию на то, чтобы поправить ужасное, дорогие мои, нездоровье, отравляющее жизнь нашей нации». Она сказала, что наш народ изнемогает от порчи, и посмотрела мне прямо в глаза.
– А что сделала ты?
– Улыбнулась. Это не я, а Дон увезла его в Нью-Джерси с группой подрывников. Между прочим, когда толстяк ушел, о ней почти не упоминали. Как будто и не было никакой Дон Полански. Очевидно, от нее ничего не осталось, так, куски одежды, которые могли попасть туда из стенного шкафа. Она была такая неряшливая малышка, может, вылетела через крышу. Полански, или как их там, отчим и мать, пришли разодетые, как из фильма тридцатых годов. Полагаю, они не часто вылезают из своего трейлера. Я посмотрела на мать – она ведь была цирковой акробаткой. Должна сказать, фигуру она сохранила, но лицо! Лицо страшное. Такое грубое, кожа как на мозолистых пятках. Никто не знал, что им сказать, ведь девчонка была просто шлюхой. Да и вообще неизвестно, погибла ли она. Даже Бренда сначала не знала, как себя вести, ведь эта семья была в какой-то мере причиной ее несчастья, но, должна сказать, она держалась великолепно – сама любезность и grande dame. Она выразила им сочувствие, не моргнув глазом. Знаю, Бренда другая, чем мы, но я, в самом деле, восхищена, как она сумела собраться и использовать эту ситуацию. Говоря о ситуациях…
– Да? – откликнулась Александра. Эта пауза означала, что ее проверяют, слушает ли она по-прежнему внимательно. Александра лениво ставила точки кончиками пальцев на запотевших стеклах нижних рам кухонного окна – машинально рисовала снежинки, или веснушки Сьюки, или дырочки в телефонной мембране, или мазки краски, которыми украшала Ники де Сент-Фалль своих «Нана», принесших ей всемирную славу. Александра радовалась, что Сьюки опять разговаривает с ней, иногда ей казалось, что, если бы не Сьюки, она потеряла бы всякий контакт с внешним миром и уплыла бы в стратосферу, как малышка Дон, подорвавшаяся в доме в Нью-Джерси.
– Меня уволили, – сказала Сьюки.
– Не может быть! Как можно, ты единственное светлое пятно в газете.
– Ну, скажем так, я ухожу сама. Молодой человек, занявший место Клайда, с какой-то еврейской фамилией, не могу ее запомнить: Бернстайн, Бирнбаум – даже и запоминать не хочу, сократил мой некролог, сделав из полутора колонок об Эде два маленьких бессмысленных абзаца; он сказал, что на этой неделе не хватает места, потому что еще один бедняга из местных убит во Вьетнаме, но я знаю, это потому, что ему уже доложили, что Эд был моим любовником, и он боится, что я перейду границы приличий и все станут хихикать. Очень давно Эд дал мне свои стихи, написанные в духе Боба Дилана, и я поместила в статье два его стихотворения. Я не возражала бы, если бы их вырезали, но они убрали даже то, как он основал группу справедливого распределения жилья и что он был одним из лучших учеников класса в Гарвардском духовном училище. Я втолковываю этому юноше: «Вы только что приехали в Иствик и, по-моему, не понимаете, как любили здесь преподобного Парсли», а этот парень из Браун-колледжа улыбается так и говорит: «Я слышал, как его любили», а я говорю: «Я много работаю над своими статьями, и мистер Гэбриел почти никогда не выбрасывал ни слова». Тут этот несносный мальчишка улыбается еще раз, и мне ничего больше не остается, как уйти. И по правде сказать, прежде чем уйти, я взяла у него из рук карандаш и сломала перед его носом.
Александра расхохоталась, радуясь, что у нее есть такая живая подруга, не то что эти злые клоунские маски на стенах ее спальни.
– Сьюки, ты в самом деле так поступила?
– Да, и даже сказала: «Чтоб тебе ноги переломать», – и бросила сломанный карандаш ему на стол. Самоуверенный дурак. Но что мне теперь делать? Все, что у меня есть, это семьсот долларов в банке.
– Может, Даррил…
Все время Александра мысленно была у Ван Хорна, представляя себе его морщинистое лицо с брызгами слюны, и какие-то пыльные углы в доме, ожидающие женских рук, и те мгновения, когда он вдруг после грубого лающего хохота резко замолкал, забывая об окружающем. Образы возникали сами собой, непроизвольно, так бывает, когда едешь по серпантину дороги и одна радиостанция вдруг перекрывает другую. В то время как Сьюки и Джейн, казалось, набирались свежих сил и желаний в ритуальных обрядах на острове, Александра обнаружила, что в своем независимом существовании, по сути, отошла от жизни, без конца возясь с клеем и бумагой, и узы, поддерживавшие ее связь с природой, ослабели. Она позволила своим розам встретить зиму не укрытыми соломой и ветками, не собрала, как всегда, листья в компостную яму, забывала подсыпать корм птицам и не барабанила больше по стеклу, отгоняя от кормушки прожорливых серых белок. Она еле волочила ноги от усталости, это заметил даже Джо Марино и был этим немало обескуражен. Скучная жена является частью брачного договора, но скучную любовницу мужчина не вынесет. Все, что хотелось Александре, так это отмочить свои старые кости в горячей тиковой ванне и преклонить голову на заросший волосами торс Ван Хорна, пока Тайни Том издает трели на стерео: «Жить под солнцем, любить под луной, наслаждаться жизнью!»
– У Даррила забот полон рот, – сказала ей Сьюки. – Город собирается перекрыть ему воду за неплатежи, и он по моему предложению взял Дженни Гэбриел к себе в лаборантки.
– По твоему предложению?
– Ведь она работалатехником в Чикаго, а здесь девочка большую часть времени совсем одна…
– Сьюки, прекрасный поступок. А ты не хитришь?
– Я чувствовала, что должна сделать для нее хоть немного, она ужасно милая и серьезная в своем белом халатике. Вчера там многие побывали.
– А что, там вчера была вечеринка? А мне никто не сказал?
– Не совсем вечеринка. Никто не раздевался.
«Возьми себя в руки, – приказала себе Александра. – Ты должна найти в жизни новый смысл».
– Все заняло меньше часа, дорогая, честное слово. Просто так получилось. Там был еще человек из городского отдела водоснабжения, с постановлением суда или чем-то в этом роде. Он не смог найти кран и отключить воду, но не отказался от выпивки, а мы все примеряли его фуражку. Ты же знаешь, что нравишься Даррилу больше всех.
– Нет, не знаю. Я не такая хорошенькая, как ты, и я не умею проделывать с ним то, что делает Джейн.
– Но ты его тип, – убеждала ее Сьюки. – Вы хорошо смотритесь вместе. Дорогая, я правда должна бежать. Слышала, что в «Недвижимости Перли» могут взять стажера, предчувствуя весенний бум.
– Ты собираешься торговать недвижимостью?
– Может быть. Нужно же чем-то заниматься. Я трачу миллионы на зубное протезирование детей и не представляю – почему. У Монти были прекрасные зубы, и у меня неплохие, только небольшой непорядок с прикусом.
– А Мардж нашего поля ягода? Помнишь, что ты говорила о Бренде?
– Если даст мне работу, то она одна из нас.
– Я думала, Даррил хочет, чтоб ты писала роман.
– Даррил хочет, Даррил хочет, – сказала Сьюки. – Если бы Даррил оплатил мои счета, он мог бы иметь то, что хочет.
Когда Александра положила трубку, ей показалось, что стали появляться трещины там, где какое-то время все выглядело превосходно. Она поняла, что отстала от жизни, ей хотелось бы, чтоб ничто не менялось, скорее, всегда повторялось, как в природе. Все та же путаница ядовитого плюща и виргинского вьюнка на покосившейся стене у края болота, та же блестящая разноцветная галька на дороге. Как прекрасны и как ужасны эти камешки! Они лежат вокруг миллиарды лет, не только обкатанные до округлости морскими волнами за века, сама их материя взболтана и перемешана вздымающимися горами и постоянным их разрушением, и не единожды на продолжении сменяющихся геологических эпох, горы, покрытые снежными шапками, высились прежде там, где теперь в Род-Айленде и Нью-Джерси заливаемые морской водой болота, а океаны плодили кремниевые водоросли там, где сейчас вздымаются Скалистые горы с вкраплениями окаменелых трилобитов на утесах. В детстве Александру приводили в изумление выставленные в музее минералы, соединенные в кристаллические призмы, слишком яркие, хотя их создала сама природа, лепидолит и турмалин с их царственными названиями, вырубленные из породы, как гигантские искры, застывшие в мешанине земли. Сами гранитные породы вокруг нас изменяются, континенты плывут на базальтовых породах. Временами у нее кружилась голова, она была привязана к этому всеобщему движению, ее сознание обращалось в тонкую пластинку слюды. Казалось, она не просто вращается со всей Вселенной, но вступает с ней в партнерство, сама неимоверно огромная, способная получать снадобья из кипящих сорных трав, а силой мысли вызывать грозы. Она была неотъемлемой частью всеобщего движения.