Памятник Дюку (Повести)

  
Александр Воинов
 
ПАМЯТНИК ДЮКУ
   
 
 
 
 
 
 
КУРСАНТЫ
   
Тихий бой
 
1
Стажировка. Какое волнующее слово! Это значит — ты едешь в полк связи не кем-нибудь, а младшим командиром. В петлицах твоей гимнастерки, хоть и временно, но все же два красных треугольничка. Ты командир отделения, самого настоящего отделения, в котором около десятка бойцов. Ты ими командуешь, они тебе подчиняются и называют тебя: «Товарищ командир отделения».
Ты уже не говоришь: «Петров, принеси аккумулятор!» Ты отдаешь приказ: «Товарищ Петров, принесите аккумулятор!..» Слово «товарищ» и обращение на «вы» придает фразе иную интонацию. И голос при этом у тебя невольно становится иной — волевой, командный голос!
Удивительное чувство испытываешь, когда видишь, как твое слово почти мгновенно становится делом. Сразу к этому трудно привыкнуть. Но постепенно начинаешь понимать цену и силу слова. Это заставляет тебя быть осторожным, очень осторожным — не всякое слово отныне ты имеешь право произнести…
И вот наконец мы, курсанты, приехали в полк связи, нас распределили по отделениям, каждое отделение заняло свою палатку, и я оказался лицом к лицу со своими восемью бойцами. Все они в армии уже второй год, это опытные, знающие службу ребята. Приняли они меня вежливо, но без особого радушия, то и дело вспоминали своего командира отделения Козлова, который находился в госпитале.
В частом упоминании его имени содержался явный намек на мою неопытность: мы, мол, знаем цену хорошему командиру! Посмотрим, будешь ли ты таким, как Козлов!..
И мне искренне хотелось стать таким, как он. Нет, даже в тысячу раз лучше!.. Сначала мне думалось, что само положение — как-никак, а я курсант военного училища — создаст мне необходимый авторитет.
Но на другой же день мне пришлось убедиться, что это не так…
Подходя к нашей палатке, я услышал голоса моих бойцов. Они спорили между собой. Кто-то из них назвал мою фамилию. Я прислушался.
В общем гуле выделялись два голоса.
Один высокий, мальчишеский:
— И зачем их к нам прислали?! Что мы, морские свинки, что ли, на нас опыты производят!
Другой, хрипловатый:
— Надо же где-то командиров учить!
Первый из спорящих усмехнулся:
— Разве Березин командир?! Да ему до Козлова, как до Луны!
Я поборол в себе искушение вбежать в палатку и разнести в пух и прах того, кто подрывал мой авторитет. Постоял и медленно побрел к беседке, где была читальня.
Механически перелистывал «Огонек» и думал: с чего начать, как добиться у бойцов подлинного, а не формального уважения?
Горько слышать, когда уже на второй день после вступления в должность над тобой подтрунивают подчиненные. Значит, ты сделал неощутимые для себя ошибки.
Я перебирал в памяти своих бойцов, стараясь представить себе, какой к каждому из них нужен подход. Но это не удавалось мне, я еще почти совсем не знал их.
Да, я понимал, что ошибки могут быть. Но какие? Это я еще не уяснил.
Самое главное — надо быть справедливым, в конце концов решил я. Вот где ключ ко всему!
И придя к такому решению, которое, как мне казалось, полностью исчерпывало все вопросы, я поднялся. И мир уже не представлялся мне больше таким мрачным.
Я глядел на бесконечные ряды уходящих вдаль палаток; конусообразные, с острым верхом, они напоминали шлемы богатырей. И казалось, сами богатыри спят где-то неподалеку, в ковыльной степи…
Заиграла труба. Приготовиться к вечерней поверке!..
Возвращаясь к своей палатке, я невольно снова прислушался. Тихо! Осторожно откинул полог. Никого нет.
На перекрестке линеек я встретил двух своих бойцов. Оба были в вылинявших на солнце гимнастерках, с лицами, серо-коричневыми от загара; на головах выцветшие почти добела пилотки. Увидев меня, они прервали свой разговор, быстро одернули гимнастерки.
Высокий, сутуловатый, с хитроватыми темными глазами — Богатенков, фамилия другого, коренастого, как будто Артамонов. Да, точно, Артамонов. Командир взвода лейтенант Корнев предупредил меня, что он малый грубоватый, замкнутый и на него надо обратить особое внимание.
Оба улыбаются мне.
— Скоро на поверку, — говорю я и тоже улыбаюсь.
— Скоро, товарищ командир! — отвечают они почти разом.
Я сворачиваю на среднюю линейку и сталкиваюсь с Фокиным и Жариковым, — мы с ними из одного курсантского взвода. Они беседуют между собой и громко при этом смеются. Я командую первым отделением, Фокин — вторым, Вася Баженов — третьим, Винька Левшевич — четвертым, а Жариков бери выше — помощник командира взвода. У него в петлицах три треугольника.
Мы не виделись всего какой-нибудь час, но встретились так, словно не виделись год.
— Как дела, Березин? — спрашивает Фокин. — Как поживает твой полк?
— В полном боевом!
— Моральное состояние?
— Высокое!
Жариков начальственно глядит на нас.
— Ну, хлопцы, теперь я вас погоняю! У меня будет полный порядочек!
Мы смеемся. Жизнь поставила нас в новые, непривычные отношения, и с ними еще надо освоиться.
— Что будем делать завтра? — спрашиваю я.
— С утра занятия по радиомеханике, а во второй половине дня стрельба! — Жариков прищуривается. — Как у тебя, Березин, с этим делом? Ведь бойцы пример брать будут!
Я что-то буркнул в ответ. На сердце стало неспокойно — вдруг не выполню упражнения? А Козлов, как я слышал, отличный стрелок!..
Так с первых дней я невольно вступаю в соревнование с Козловым. Он незримо присутствует на всех занятиях, которые я провожу со своим отделением, лежит по соседству на стрельбище и целится в мишень; в строю он также шагает рядом. И где бы я со своими бойцами ни был, восемь пар глаз непрерывно судят: а так ли сделал бы Козлов?..
2
Прошло уже несколько дней с того момента, как я стал применять на практике свое великолепное решение завоевать сердца подчиненных справедливостью. Однако дела в моем отделении не только не улучшились, но в какой-то степени ухудшились.
Богатенков помрачнел и перестал шутить. Артамонов, малообщительный и замкнутый парень, стал разговаривать еще меньше, но я часто ловил на себе его настороженные взгляды. И только маленький шустроватый Северцев был неизменно любезен, даже ласков, как бы предлагая свою помощь. Но именно это мне в нем и не нравилось.
Я никак не мог уловить, что, собственно, происходит в отделении.
Дня через два, уходя на лагерные соревнования, я оставил за себя Степных.
— Есть, товарищ командир! — ответил он весело и многозначительно взглянул на Киселева, который тут же сумрачно уткнулся в учебник. После этого я почувствовал, что в отношении Киселева ко мне возникла какая-то неловкость. Вскоре во время стрельб я похвалил Артамонова, который поразил мишень всеми пулями, а бойцы как-то странно переглянулись. Артамонов помрачнел, моя похвала явно не принесла ему радости.
Да, было над чем подумать!.. Я ничего путного придумать не мог. Первый открытый конфликт уже вызрел, и ничто не могло его предотвратить. На занятиях по приему радиограмм Богатенков исказил несколько групп шифра.
— Надо быть внимательнее, — сказал я, подчеркнув ошибки на его телеграфном бланке густым красным карандашом.
И вдруг Богатенков, исподлобья следивший за моей рукой, взорвался:
— Зачем вы, товарищ командир, ко мне придираетесь!
Одного взгляда на телеграмму было достаточно, чтобы убедиться в моей правоте. Я еще раз жирно подчеркнул ошибки.
— А это вы видите? — спросил я его.
Он молча придвинул к себе бланки и сделал вид, что приготовился записывать очередной текст.