Памятник Дюку (Повести)

На моем столе, справа, — крепко привинченный телеграфный ключ, слева — черный рупор громкоговорителя. Легкий нажим ключа, и рупор издает писк. Опытный, тренированный слух машинально улавливает буквы и цифры, а рука быстро записывает их.
Точка!.. Тире!.. Точка!.. Точка!..
Рука работает автоматически, а я напряженно думаю, что делать. «Проверять или не проверять?.. Наверняка снова будет конфликт!.. Нет, не буду. Пока не буду!.. Перетерплю». Точка… Тире… Точка… Точка…
Занятия кончились. Отвел отделение в палатку и остался стоять на линейке в трудном раздумье. Как ответить на выпад Богатенкова?.. Как поступать дальше? Это первый сигнал! И очень тревожный…
Вдруг за моей спиной послышались неуверенные шаги. Приблизились и замерли.
Я оглянулся:
— Что вам, Северцев?
— Хочу вас ориентировать…
— В чем, собственно? — Мне не понравились его улыбка и манера, с которой он говорил: тихий голос, быстро оглядывается по сторонам, словно боится, что подслушают.
— Ориентировать в обстановке! — тихо, но настойчиво сказал он.
— В какой обстановке?
— В том, что происходит в нашем отделении! Нехорошие настроения, товарищ командир!
Мне не хотелось его слушать, но отвязаться от него я тоже не мог.
— Какие там еще могут быть настроения? — резко ответил я, закуривая. — Вы что-то придумываете, Северцев.
Он оскорбленно вскинул руку:
— Нехорошо, товарищ командир!.. Я же к вам с открытым сердцем!.. Просто хочу помочь разобраться… На вас очень бойцы обижаются… Некоторые! — добавил он.
Я усмехнулся:
— Богатенков?! Но все же наглядно видели, какой он работник.
Северцев взглянул на меня с сожалением:
— Не в этом дело, товарищ командир! Козлов считает его лучшим бойцом. На Доску почета вывесил. И вообще у нас Богатенкова не критикуют. О нем даже в дивизионной газете не раз писали.
Я только вздохнул.
— Теперь насчет Артамонова… — Он помолчал. — У него взыскание за опоздание в строй. И Козлов не считает его примерным.
— Дальше, — сказал я деревянным голосом, — что еще считает Козлов?
— Нельзя, товарищ командир, оставлять Степных за себя, — уже поучающе произнес Северцев. — Козлов всегда оставлял Киселева! А теперь вроде вы ему не доверяете.
— Так!.. Так!.. — проговорил я, чувствуя, как по спине ползет холодок. Следовало бы поблагодарить Северцева, но меня все больше раздражала ласковая улыбка, не сходившая с его лица.
Я ушел возбужденный и злой. О каких глупостях мне надо думать! И что за человек этот Козлов? Его глаза, наверное, видят только два цвета: черный и белый. Вот он так и делит всех людей. Если опоздал в строй — значит, во всем плох. А отметили его в газете — безудержно хвалит…
3
Я решил пойти в госпиталь. Навещу Козлова. Поговорю с ним откровенно, с глазу на глаз. Посмотрю, что за человек. Пусть расскажет, как работает. Может быть, я и не прав. Врезался с ходу в налаженную, устоявшуюся жизнь и навожу свои порядки…
В первый же выходной день отпросился у лейтенанта Корнева на несколько часов. Купил в лагерном магазине яблок, конфет и пошел в село, где на окраине, в небольшом, одноэтажном деревянном доме размещался лагерный госпиталь. Туда обычно помещали тех, кто простудился или получил легкую травму.
Еще у калитки я услышал, как за кустами лихо щелкают костяшки домино, — больные «забивали козла». Короткая тропинка привела к дому, на крыльце стояла молоденькая сестра в белом халате.
Пока я шел к ней по дорожке, она глядела на меня строгими серыми глазами.
— Вам кого, товарищ?
Я робко сказал:
— Сержанта Козлова.
Сестра пытливо взглянула на мои кульки:
— Консервы нельзя! Селедку нельзя! Колбасы тоже нельзя!
Четверо игравших сидели под кустом вокруг стола и не обращали на меня ни малейшего внимания. Плотный, с озорным лицом парень в сером больничном халате изо всех сил стукнул костяшкой по столу и прокричал: «А у меня „Марат“!» Это значило, что он выставляет две шестерки.
— Козлов! К тебе пришли!.. — сказала ему сестра.
Игра прервалась. Козлов с любопытством взглянул на меня, и на его широком лице появилось выражение крайнего неудовольствия.
— Ты что, из штаба?.. Дело какое?..
— Нет, — сказал я, — к вам лично.
Партнеры зашумели. Игра еще не кончена, и прерывать ее из-за непрошеного посетителя никому не хотелось. Козлов бросил на меня сердитый взгляд, но я сказал, что не тороплюсь и могу подождать. В этот момент с крыльца спустился еще один любитель «забоя» и бодрой походкой направился к играющим. Козлов передал ему фишки — и это успокоило партнеров.
— Ну вот, лады, — сказал Козлов, взял палку, которая стояла рядом с его стулом, оперся на нее и заковылял ко мне, стараясь как можно легче ступать на левую ногу. — Ну, где мы сядем? Можно там.
Он подвел меня к скамейке, стоявшей поодаль, и осторожно опустился; держа ногу на весу, аккуратно прислонил к скамейке палку и как-то добродушно улыбнулся.
— Вот подковался немного! Думал, на три дня, а уже почти месяц тут прыгаю!.. Не срастается, проклятая!
Я протянул ему кульки. Он поблагодарил и положил рядом на скамейку, не развернув.
— Ну, я уже догадался, кто ты! — произнес он с дружеской грубоватостью. — Ты Березин. Стажер. — И, лукаво взглянув на меня, подмигнул. — Ребята приходили, рассказывали, как ты там орудуешь!
— Жаловались, наверно?
— И это было!.. Ты, видно, в людях плохо разбираешься. В этом твоя беда. Ну ладно. Зачем пришел?
— Да вот, посоветоваться…
— О чем? — насторожился он.
— Как-никак я в отделении человек временный. Уйду, а вы вернетесь. Да и опыта у меня маловато. Вот хочется узнать, как работаете.
Он вскинул белесые брови и взглянул на меня с чувством превосходства. Мой приход, видимо, ему очень польстил.
— Хорошо, что пришел! Немного запоздал, правда. С этого надо было начинать. Я бы сразу тебя направил… А то уже напутал малость.
— В чем именно?
— Ругаешь кого не надо и кому не надо благодарности сыплешь.
Да, хотя Козлов и в госпитале, но информация у него, видимо, полная. Правда, с некоторыми преувеличениями…
— Это вы о ком же? — спросил я.
— Если пришел говорить — не крути! А то разговора не получится.
— Я и пришел говорить прямо.
— Ну так вот, — он хлопнул ладонью по краю скамейки, — ты моих людей не трогай! Богатенкову авторитет не подрывай! На него, можно сказать, вся рота равняется. Он член комсомольского бюро! Его портрет в галерее лучших ударников! Он все наше отделение в передовые выводит. А кто его создал? Я!.. — И он ткнул себя пальцем в грудь.
— Но ведь слухач-то он неважный! Пять грубых искажений в одной радиограмме…
Козлов иронически засмеялся:
— Пустяки! Потренируется несколько часов, все будет в порядке.
— Но он как раз и не тренируется.
— Заставь! Ты же теперь командуешь! Выходит, это твоя недоделка! А он тут ни при чем.
Я только вздохнул. Выходит, я же и виноват.
— Папиросы есть? — спросил Козлов и протянул широкую сильную ладонь с короткими пальцами.
Закурили. Он насмешливо поглядывал на меня, видимо стараясь понять, как я усваиваю его указания.
— Все понял? — наконец спросил он.
— Да, начинаю понимать, — ответил я.
— Понимай!.. Учись!.. А вот опять же насчет Северцева. Почему ты на него не опираешься? Этот парень вострый! Правда, — он повернул ладонь ребром и покачал ею, — верткий! Его не ухватишь. Но полезный…
— Чем же он полезный?
— Преданный он человек! Всегда вовремя подскажет!
Я вспоминал все перипетии моего разговора с Северцевым, его лицо, его вороватый шепоток, захотелось возразить Козлову, но я удержался, все больше понимая, что это бесполезно.
— А вот насчет Артамонова вы не правы, — сказал я.
Он вдруг вспыхнул:
— Что ты о нем знаешь? Этот тихоня завтра на тебя рапорт трахнет! Жаловаться любит много. То не так, это несправедливо!..