Бумажный театр. Непроза

Любочка вцепилась в руку врача.
– Спасите! Спасите!
Врач устало стряхивает руку, обращается ко второму:
– Промоем?
– Пульс нитевидный, Костя. Опасно, – отвечает другой.
– Без тебя знаю. Ставь капельницу.
– Как знаешь…
Потянулись шланги, какое-то стекло, колбы из чемоданчика врачебного.
– Две простыни, два таза, быстро, быстро, – командует врач.
Люба в своем вечернем платье мечется по комнате. В дверях – лицо соседки тети Лиды.
…Перед дверью, на которой написано “Реанимация”, сидит на стуле Люба. Всё в том же вечернем платье. Тушь потекла, лицо размазано, глаза в одну точку. Выходит крупная врачиха, садится рядом с Любой.
– Как тебя зовут? – спрашивает.
– Люба, – безучастно отвечает.
– Любочка, жива твоя сестра. Она в очень тяжелом состоянии. Не знаю, сможем ли её вытащить.
– Господи… – шепчет Люба, – что делать-то? Может, принести ей лекарства какие… я всё достану… икру…
– Какая икра, – покачала головой врачиха. – Ей повезло, что она к нам попала. У нас единственное место в Москве, где есть хорошая аппаратура. Ее подключили к аппаратам, они ей кровь гоняют, чистят. Теперь от врачей ничего не зависит. Мы, что могли, сделали, а ты иди домой, жди. Не надо тебе здесь сидеть. Родители уже знают?
– Нет у нас. Матери нет. Отец – алкаш, – всё так же безучастно отвечает Люба.
– Вот ты пойди к отцу, побудь с ним. Всякое бывает. Она молодая, организм… – врачиха запнулась, – организм крепкий…
…Люба выходит из электрички, всё в том же вечернем платье, в босоножках на высоких каблуках, ступает на деревянный настил. Доходит до лестницы, сходит на тропинку, снимает босоножки и, держа их в руках, идет по дороге. Ее обгоняют мотоцикл, тетки с хозяйственными сумками. Она сворачивает с тропинки, идет через помоечный нечистый кустарник, выходит к оврагу, спускается, поднимается вверх и выходит к покосившемуся неряшливому дому в три окна, с разваливающимися хозяйственными постройками. Идет через двор, заросший сорняком, подходит к незакрытой двери, стучит, входит.
– Дед! – кричит Люба. – Дед! Василий Федорович!
Никто не отзывается. Темная внутренность дома. Грязь и бедность. Незаправленная кровать с кучей тряпья, вместо одеяла – тулуп. Бутылки, грязные кастрюли на столе.
Дед появляется из-за Любиной спины. Некрасивый кривой старик с приплюснутым носом.
– Чего орешь? – спрашивает дед.
Люба вздрагивает, пугается.
– Я, вот, приехала, – наклоняет голову Люба. – Здравствуй.
– Ой, радость моя! – кривляется дед. – Внучка приехала! Щас за соседями побегу, праздник гулять будем!
Замолчал дед. Молчит Люба. Долго молчит.
– Ну, чего надо? Говори, чего приехала-то? Чай, не в гости.
– Верка отравилась. Плохо очень, – заплакала Люба.
– Как мать ваша померла, ни разу я вас здесь не видел. Чего теперь-то вдруг прискакала? – сердито выговаривает дед.
– Помоги, – через слезы просит Люба. – Помоги.
– О, помоги! У вас свои помочи! Что я, лекарь, что ли? У вас тама всего полно, пусть и помогают, – всё сердится дед, – я-то при чем?
– Помоги, – всё твердит Люба. – Ты можешь…
– Отравилась! И пусть помирает! Бляди! У-у! Блядская порода! – зло хрипит старик. И тут стало видно, что он нетрезвый.
Сказал и вышел. Помочился возле двери. Люба сидит на стуле перед грязным столом. Дед проковылял через двор к сараюшке, вошел туда, скоро вышел, неся что-то в руках.
Подошел к Любе, сунул ей в руку большой темный клубок.
– Держи! В правой держи, а на левую мотай. От себя. У, дура… Чего смотришь, как овца? Не понимаешь? Нитку держи крепко и тяни. Чтоб не померла… Изо всех сил тяни… Блядская вся ваша порода…
…Люба сидит на том же стуле возле реанимации, все в том же вечернем платье. В руках клубок. Сидит и мотает. Клубок кончился, она его переложила из руки в руку и снова стала мотать, тянуть. Из-за двери выглядывают две медсестры.
– Всё сидит? – спрашивает одна.
– Третьи сутки, – отвечает другая.
– Может, поесть ей принести?
– Я уже предлагала, она только головой мотает. По-моему, она того… – Сестра крутит рукой возле виска.
– Тань, да кто ж двинется, подумай! Девчонки – сироты, и одна-единственная сестра…
– Думать надо, Валя, вот что… Если из-за таких дел травиться, травилки на всех не хватит…
…В психушку! В психушку! Ее посадят в психушку, вот что! Еще недели две подержат и переведут! – кричит Люба.
Серж молчит.
– Ну сделай же что-нибудь, прошу тебя!
Серж молчит. Перебирает пальцами какие-то бумаги, хмурится. И говорит – впервые за все время вдруг пробивается кавказский акцент:
– Люба, дорогая, я заберу ее под расписку. Заберу, да. Но ты сама говоришь, что она молчит, сама не ест, не хочет разговаривать, смотрит в стенку. Я не умею лечить депрессию. И я хорошо знаю, что это такое. Я сам в вашем возрасте всё это проделал. Смотри, вот!
Он закатал рукава рубашки, и Любочка увидела на обеих руках крупные поперечные шрамы.
– Нельзя быть беззащитным, Люба. Поломаетесь, – вздохнул он. – Бедные мои Любочки…
– Лучше бы она его убила, – шепчет Люба.
– Я не знаю, лучше ли это… Но теперь он уже в Лондоне, – ответил Серж.
…Они выходят из такси: Серж, Вера, Люба. Вера коротко острижена, страшно худа. Она совершенно не накрашена и выглядит маленькой девочкой. Входят в мастерскую, садятся за маленький стол. Стол красиво и грамотно накрыт. Какая-то еда в старинной водяной грелке. Возле одного из приборов лежит круглая коробочка.
– Верочка, это тебе подарок, – говорит ей Серж.
– Мне? Зачем? – равнодушно спрашивает Вера.
– Детка, знаешь, будем считать, что это твой новый день рождения. Ты умерла и родилась заново. Ушла и пришла новая. Маленькая и глупая ушла, а новая – умная, взрослая, совсем другая – пришла.
Вера раскрыла коробочку и вынула старинный гранатовый крест.
– Какой красивый! – вздохнула Вера. Положила крест на тарелку.
– Надень, – попросил Серж.
Люба надела на Веру крест.
– Надо бы платье открытое, – заметила Люба.
Серж поднял крышку грелки, понюхал, завел глаза.
– Никто не посмеет сказать, что умеет готовить долму лучше меня.
Раскладывает еду по тарелкам. Замер, глядит на Верку.
– Ты, Вера, будешь носить жемчуга и изумруды, как флорентийка, а ты, Люба, алмазы и черные агаты. – Он поднял вверх палец. – Но что для этого нужно, а?
Вера улыбнулась.
– Я знаю, Серж. Работать, работать и работать.
Серж поцеловал ей руку.
– У меня гениальные ученицы.
– А я? – подняла нарисованные брови Люба.
– Я же сказал – ученицы! – подчеркнул Серж. – С завтрашнего дня, Верочка, ты будешь ходить к моему другу. Он психолог, умнейший человек, у него потрясающие методики анализа. Он поможет тебе… К тому же это будет тебе очень интересно – поработать с ним немного… Кроме того, у меня есть для вас сюрприз: вчера я заключил договор на оформление большой ювелирной выставки во Франции. Вы будете моими моделями, я оговорил это в договоре.
– Мы поедем во Францию? – ахнула Люба.
– Нет, – засмеялся Серж, – не торопитесь так. Пока поедут во Францию ваши фотографии. Но очень крупные…
…Утро в комнате девочек. Люба одета, накрашена. Вера сидит в постели неприбранная, в рубашке.
– Вставай и одевайся, Вер, – просит ее Люба.
Вера качает головой, грызет ноготь.
– Сколько можно в постели лежать? Не надоело?
Вера молчит.
– Мне уже надоело на тебя смотреть. Серж сердится. Говорит, ты ему всю работу срываешь. Пошли, Вер, ну пошли, – просит Люба.
– Ну, хорошо, хорошо, я приду сегодня к Сержу. Попозже, к вечеру. Люб, я сейчас встать не могу. Не хочу я сейчас вставать, – опустила голову Вера.