Связанные нитями души (СИ)

Вот на днях мне исполнилось девятнадцать лет, а я всё ещё девственник. И не то, чтобы была проблема найти любовника или партнёра на одну ночь — сайтов знакомств много, и кого там только нет. Но такие одноразовые отношения меня совсем не устраивают, а того, кто бы мне понравился, я так ещё и не встретил.
Стыдно признаться самому себе, но иногда ночами мне снится он — тот мужчина, что спас меня восемь лет назад. Мне снится, как мы идём босиком вдоль линии прибоя, и тёплые волны лижут наши ступни. На пляже никого, кроме нас. Только прозрачная лазурь моря, перламутр неба и золото песка. Мы идём, держась за руки, а потом останавливаемся, сплетаемся в объятиях, и он целует меня.
Это какое-то помешательство. Я не могу назвать это по-другому. Да, я влюбился в человека, который восемь лет назад, спасая меня, умер. Он умер. Мне не встретить его, как бы я ни старался. Я это прекрасно осознаю и подспудно в реальной жизни, среди живых людей ищу кого-нибудь похожего на него. Ищу и не нахожу.
Я безнадёжен.
Я безнадёжен ещё и тем, что при всём этом почему-то привлекаю к себе женщин. Ну да, я не урод и, в общем-то, не заурядность. Высокий, худощавый, синеглазый с аристократическими чертами лица, как утверждает мама. Наверное, и правда есть во мне что-то притягательное. Но как же тяжело всякий раз отказывать. В эти моменты я готов провалиться сквозь землю. Вот и сегодня придётся делать это. Нужно будет прийти в кафе — оно тут недалеко, — посмотреть в глаза этой милой и умной девочке и попытаться найти правильные слова.
Чёрт. Мне уже на сердце нехорошо от этого. Отказывать кому-то не менее тяжко, чем принимать отказ. Хотя не могу судить об этом наверняка, потому что мне самому никогда не отказывали, так как я никому не признавался.
С этими невесёлыми мыслями я медленно, ступенька за ступенькой поднимаюсь наверх, останавливаюсь на площадке между этажами, непроизвольно любуюсь пейзажем через широкое от самого пола окно. Голубые ели огромными стражами-великанами стоят у ограды, подсвеченные уличными фонарями. Резкие тени расчерчивают очищенную от снега площадку под окном. А там, за оградой, темнеет домами город, мигает огнями окон.
Вздыхаю и ёжусь от внезапного холода. Очень хочется, чтобы сегодняшний день уже закончился и разговор с Настей был уже позади.
Я поворачиваюсь, чтобы идти дальше, и тут получаю мощный удар в грудь, вижу раскрасневшееся лицо бугая и понимаю, что падаю.
Чёрт!
Пытаюсь схватиться хоть за что-нибудь, но тело не слушается, летит. Сейчас треснусь башкой в стекло. Сейчас…
Удар. Хруст. И я лечу дальше. А вместе со мной летят осколки стекла. Крутятся, сверкают, целятся в меня острыми обломами. А у меня ни одной мысли, в голове совершенно пусто.
Я падаю. Падаю…
Не успеваю даже испугаться, как ещё один удар вырубает все ощущения вообще. Я ничего не чувствую, ничего не слышу, ничего не вижу.
Мама. Мамочка… Я что, умер? Нет. Ну нет же. Пожалуйста. Я не хочу умирать. Так глупо и так рано. Не хочу!
И в безликую пустоту проникают глухие, будто бы из загробного мира, голоса:
— …Вот она — наша пташка. Прилетела. Вернее, вылетела, — говорит резкий голос.
— Он упал со второго этажа? — спрашивает низкий и глубокий.
— Ага, свалился на асфальт. Множественные порезы, ушибы, перелом, ещё и на стекло напоролся, кровотечение. Безнадёжный случай. Если бы его хранитель был рядом, то парень, может, ещё и выжил бы. Но хранителя где-то носит. Не жилец пацан, короче.
Что это? Что за голоса? Почему не жилец? Я же слышу вас. Слышу! Помогите мне. Вызовите «скорую». И это же медвуз, тут полно профессоров. Позовите кого-нибудь!
Я кричу. Я пытаюсь кричать. Пытаюсь вырваться из этой серой, стылой пелены, которая облепила меня со всех сторон. И она, наконец, отступает, потому что я начинаю видеть. И вижу я странное.
Я вижу потоки радужного свечения, которые пронизывают воздух, стены, заснеженные ели. А ещё вижу двух людей, которых свечение обходит стороной. Я вижу их. И я вижу, что за спинами у них крылья.
— В общем, тут ждать нечего. Пора заканчивать с этим делом.
Это говорит кучерявый, и я узнаю первый голос, а потом вижу в его руках ножницы. Они сверкают хищным мертвенным блеском.
— Постой. Что ты собрался делать?
Это говорит второй. И я узнаю… Узнаю его лицо!
Это он. Это его я видел там, тогда, на дороге. Это он отшвырнул меня из-под грузовика. Он!
Но как? Как он оказался здесь? Кто он? Почему с крыльями? Что вообще происходит?
— Собираюсь обрезать его нить жизни. Всё равно он уже не жилец, — говорит первый.
— Но он ещё жив, и ему могут помочь, — вступается мой спаситель. — Он же не в пустыне помирает. Тут полно людей.
— Ты мне ещё указывать смеешь? — рычит первый, и ножницы страшно лязгают в его руках.
В последний момент мой спаситель отдёргивает руку палача, сжимает её в своих.
— Ты! Кретин! — орёт первый. — Я ж хранительскую нить резанул! Сам потом перед ними отчитываться будешь. Пусти, урод!
— Не пущу.
Спаситель держит крылатого палача, а я тянусь… тянусь к нему. Если я сейчас всё-таки умру, если всё же исчезну из мира, то хочу хотя бы раз прикоснуться к нему. Коснуться его, кем бы он ни был. Поэтому тянусь. Тянусь…
И прозрачный звенящий луч тянется прямо из меня к нему…
Комментарий к 5. Данил
Две недели назад мой ангел-хранитель остановил меня от входа в “Зимнюю вишню”, где собиралась посмотреть фильм. Если бы не случайность, то я вполне могла сгореть в том аду. После этого я неделю писать не могла. А потом посмотрела на эту свою работу.
Фидбека на неё всё меньше и меньше, просмотры есть только в день выкладки, а потом 2-3 или вовсе ни одного. Такой скупой читательской реакции не было ни на одну мою работу. Я не знаю, в чём дело, почему так происходит, почему эта работа не зашла подавляющему большинству читателей. Не знаю. У меня опускаются руки. И думаю, что она станет последней серьезной работой, и я перейду на простенькое порево. Такой уж я автор, сейчас мне важен фидбек. А порево не требует много сил и времени, а фидбек всегда даёт. Спрос рождает предложение? Что ж, значит, будет предложение.
“Связанных” я допишу, я пишу их в подарок. Но на этом всё. Или совсем заканчиваю писать, или заканчиваю писать продуманные серьёзные работы. Они требуют много сил, которых у меня нет ещё с “L-квеста”, а подавляющее большинство читателей не торопится делиться своими со мной. А быть благотворительным дарителем я больше не могу.
========== 6. Владлен ==========
— Обрезать хранительскую нить! Это же нужно было додуматься! Что за разгильдяи у тебя работают, Тенгфей?
Сочный бас начальницы департамента хранителей заполняет всё пространство широкого коридора судейского здания и заставляет подрагивать хрустальные люстры.
— Разгильдяи? — не уступает в громкости Тенгфей. — Да ты на своих, Зери, посмотри! Где шлялся твой хранитель, когда его подопечный коньки отбрасывал?
— С этим мы и идём разбираться!
— Вот и нечего тогда на меня орать!
Оба начальника вышагивают впереди. Чернокожая великанша Зери в белоснежном плаще и коротышка Тенгфей в чёрном. Я, злой Лоренс и подавленный хранитель Никита — тот самый пацан, которого видел с утра, — идём сзади. Топаем к главному судье, потому что без него не разобраться. А всё потому, что произошла какая-то непонятная, доселе невиданная фигня.
Когда я подлетел к мёртвому разрыву и увидел мальчишку без сознания и в крови от многочисленных царапин, то понял, что случай сложный, тяжёлый, но небезнадёжный. В конце концов, он упал со второго этажа, не с пятого. Да и рядом люди, и его могут ещё спасти. Но Лоренс почему-то решил, что мальчишка уже почти труп, и схватился за ножницы, чтобы ускорить процесс. Я, конечно, первый день в качестве проводника и у Лоренса опыта больше моего, но за восемь лет работы в тюрьме я достаточно насмотрелся на таких вот зарвавшихся проводников. Одно дело облегчение страданий, и совершенно иное — убийство. В общем, я не мог допустить этого самоуправства и рванулся останавливать недоумка с ножницами, но замешкался, и Лоренс резанул случайно хранительскую нить. И вот, наверное, после этого и произошла непонятная ерунда. Я не знаю. Не заметил. Я в это время был очень занят. Лоренс окончательно озверел и пошёл с ножницами уже на меня. Но это он, конечно, зря. Махать на карателя оружием — дело опасное. У карателей, пусть даже и бывших, с такими перцами разговор короткий.