Попутный ветер (ЛП)

Мое дыхание было неглубоким, когда он закончил, но я выдавила из себя.
– Боже! Я не знала. Это отстой, огромный, такой огромный, что невозможно измерить насколько.
Шай усмехнулся.
Да я сказала это так, что он ухмыльнулся.
Сквозь усмешку он заметил.
– Это все, сладкая.
Я проигнорировала ухмылку, которая, как я знала по опыту, скрывала его боль, и выпалила.
– Что... я имею в виду, ты не должен говорить об этом, если не хочешь... ты не должен говорить мне, но что случилось потом? С тобой и твоим братом.
Он откинулся на спинку стула, сдвинув бедра так, чтобы ноги оказались в стороне. Шай потянулся, скрестил ноги в лодыжках, небрежно, холодно, как будто это мог быть обычный разговор.
– Мама с папой, Лан – мой брат, и я были близки. Папа был классным, но не таким, как твой, мама была потрясающей. Ты права, после всего этого огромного дерьма, нас забрал брат отца. Он был крутым, очень похожим на папу. Мы с братом любили его. Мы только потом поняли, что в нем много такого, что не похоже на папу.
Я подумала, что это не очень хорошее начало.
Шай продолжил говорить, и я поняла, что была права.
– Моя тетя не была классной. Папа ненавидел ее. Мама ненавидела ее. Сказала прямо передо мной и Лэном, что она стерва. Моя тетя ненавидела нас, и у нее не было проблем с тем, чтобы дать нам об этом знать. Обожала двух своих дерьмовых сопляков, вела себя со мной и Лэном так, будто мы украли у них последний кусок хлеба и помочились на него, – он наклонил ко мне голову. – Твоя мама была такой, Таб, до того, как Тэк перестал ее трахать. Она настоящая стерва. Моя тетя сделает твою маму на премии мать года. Она была неумолима. В ней яд тысячи змей и она не боится удара.
– Это тоже отстой, – заметила я и закончила, – тоже огромный.
Шай снова ухмыльнулся, и эта ухмылка, как и первая, перед лицом нашей темы, заставила меня почувствовать себя неловко.
– Ты права, детка.
– Я не знаю, что сказать, – ответила я. В смысле, я действительно хотела что-то сказать, но не знала, что именно.
Шай поерзал на стуле, положил ноги под стол и наклонился ко мне, не сводя с меня глаз.
– Тут нечего говорить, Табби. Жизнь – дерьмо! Потерял семью, годы спустя нашел новую семью. Тогда жизнь перестала быть дерьмом.
Он рассказывал о своей жизни, но его точка зрения была ясна.
Моя жизнь была дерьмом. Я потеряла Джейсона. Но когда-нибудь моя жизнь перестанет быть дерьмом.
Он был прав, и Тайра тоже.
Потерять Джейсона, не говоря уже о его возрасте и трех неделях до нашей свадьбы, было отстойно. Настолько большой отстой, что его невозможно было измерить.
Но пройдет время, и, если мне повезет, жизнь перестанет быть отстойной.
Чтобы выразить прозрение, к которому он меня привел, я прошептала.
– Правда?
– Правда, – прошептал он в ответ.
Принесли нашу еду.
Пришло время поесть и вылезти из тяжелого разговора, и я знала, что Шай согласен с этим, потому что стал есть, так что я тоже.
Я ковырялась вилкой в яйцах, когда меня осенило.
Я никогда не должна была сомневаться в том, что выберусь с Шаем, потому что Шай – это «Хаос». Я была «Хаосом». А «Хаос» – это семья.
Так что быть с Шаем правильно, потому что он был семьей.
– Спасибо, что вытащил мою задницу на завтрак, Шай Кейдж, – пробормотала я своим яйцам и запихнула их в рот.
– Рад, что ты вытащила свою задницу, чтобы пойти со мной, Табита Аллен, – пробормотал Шай в ответ.
Я подняла на него взгляд и увидела его невероятно теплые зеленые глаза, улыбающиеся мне.
– Только это... я надеюсь, ты знаешь, что ты оплачиваешь чек, – сообщила я ему, когда прожевала и проглотила еду.
Шай расхохотался.
Это звучало прекрасно.
И снова я делала все правильно, это было хорошо.
Это была семья.
Глава 4
«Поехали!»
Два месяца спустя
Я шла через парковку больницы, набирая кнопки в своем телефоне.
Приложив трубку к уху, услышала один гудок, и он ответил то, что говорил всегда, когда я звонила.
– Сладкая.
– Где ты? – рявкнула я.
Тишина. Затем с улыбкой в голосе, на что я мудро решила не обращать внимания, Шай спросил.
– Где ты хочешь, чтобы я был?
– В моем доме на ужине. Через двадцать минут. И мне плевать, каков он на вкус, Шай, ты его съешь, и у тебя не будет болеть живот.
– У тебя. Через двадцать минут, – согласился он все еще с улыбкой в голосе, которую я снова мудро проигнорировала.
Потом он повесил трубку.
Я сунула ключ в замок на двери машины и повернула его.
А почувствовала я себя лучше только тогда, когда повернула ключ зажигания и машина замурлыкала.
Эту машину мне подарил отец. Он же и следил за ней, и она все еще продолжала мурлыкать для меня. Он делал это с любовью с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, и будет делать до тех пор, пока не сможет поднять гаечный ключ.
Каждый раз, когда машина мурлыкала, я вспоминала об этом, и мне становилось легче.
Я ехала с этим чувством всю дорогу домой, хотя голова была занята мыслями о последних двух месяцах.
За это время я сблизилась с Шаем.
Отчасти потому, что он не относился ко мне как все остальные. Шай обращался со мной, как со мной. И по мере того как проходили дни моей жизни, я чувствовала себя более собой, чем когда-либо за долгое время.
Также это было отчасти потому, что были времена, когда со мной нужно было обращаться осторожно, словно я была хрупкой и чувствительной, и это было необъяснимо (особенно когда я закапывала себя в яме отрицания – месте, которое создала после завтрака с Шаем и после того, через что я прошла за последнее время), но Шай знал, когда наставали те времена и относился ко мне соответственно.
Дважды я засыпала в его объятиях, плача о Джейсоне.
Дважды я просыпалась, когда он брал меня на руки, укачивал и нес в постель.
Я чувствовала это, когда он укладывал меня. Я чувствовала это, когда Шай накрывал меня простыней. Наконец, я почувствовала это (но уже спрятала это в своей яме отрицания), когда он коснулся губами моего виска и отодвинулся.
Между прочим, я также хоронила в своей яме отрицания возникшие ощущения, когда тебя несет и, по сути, укладывает в постель горячий парень.
С тех пор как мы стали близки, само собой разумеется, что мы проводили вместе много времени. Шай приходил, я портила ужин, мы говорили, потом смотрели телевизор. Мы играли в бильярд, сидели на диване, болтали и иногда смеялись. Или сидели в баре, болтая с кем-нибудь из парней.
Мы виделись не каждый день, всего четыре или пять раз в неделю, но каждый день разговаривали по телефону, иногда по нескольку раз, просто проверяя друг друга. Шай всегда держал палец у меня на пульсе (то, что я тоже прятала в своей яме отрицания).
С помощью Шая я приходила в себя и исцелялась от потери Джейсона. Я не думала о нем каждую минуту, моменты, когда чувствовала себя опустошенной, были все реже, а моменты, когда улыбалась или даже смеялась, случались чаще.
Шли дни, в них был Шай, и я понимала, что не могла похоронить это в своей яме отрицания. Что прошло много времени с тех пор, как я была собой, по-настоящему собой, такой, какой была до смерти Джейсона.
Я также кое-что вспоминала. Например, когда ловила Джейсона, слишком долго пялившегося на мои футболки с надписью «Харлей» в ящике комода. Его лицо ничего не выражало, но то, что он это делал, говорило о многом, о том, что я начинала понимать, но прежде отказывалась признавать. Также вспомнила времена, когда мы сидели в ресторане, и, если мимо проезжал мотоцикл, я смотрела и слушала рев его труб. А когда мотоцикл уезжал, я ловила на себе взгляд Джейсона и знала, что мое лицо было тоскливым, а его взгляд задумчивым.
Имея эти воспоминания, я спрашивала себя, задавался ли Джейсон вопросом, была ли какая-то часть меня, которую я хоронила, которая в конечном итоге всплывет, и без Джейсона, живого, дышащего, идущего, говорящего, обнимающего и целующего меня, я задавалась тем же вопросом.