Попутный ветер (ЛП)

Он никогда не судил, никогда не вел себя так, будто я была кем-то другим, не той, кого он хотел. Он был мил и спокоен рядом с папой и Тайрой, Райдером и Каттом, Рашем, Дагом, большим Пити – всеми, кто был связан с моей семьей или «Хаосом».
Джейсон не заставлял меня быть не собой. Это я отрицала свой мир, свою жизнь, чтобы жить в мире Джейсона, и я задавалась вопросом, знал ли он это где-то внутри себя.
Папа знал об этом и беспокоился. Перед смертью Джейсон говорил со мной об этом, говорил, что нелегко выйти из знакомого мира и жить в другом.
Но тогда у меня был Джейсон, и он был единственным для меня. Я знала это. У меня не было ни вопросов, ни сомнений, ничего из этого. Поэтому я не стала пересматривать свое решение, потому что знала, что оно правильное.
Теперь меня интересовало все это и раздражало – эти вопросы и эти сомнения, всплывающие, когда он ушел.
По дороге домой, просеивая мысли о последних двух месяцах, я не задерживалась на счастливых мыслях о Шае и обо мне, но и не думала о мрачных мыслях и сомнениях относительно Джейсона.
Я думала о работе, и это меня раздражало.
Жизнь есть жизнь, и она продолжается даже тогда, когда ты изо всех сил пытаешься справиться с тем дерьмом, которым она тебя одаривает, а иногда она одаривает тебя еще большим дерьмом прежде, чем ты будешь к этому готов.
А в настоящее время жизнь одаривала меня большим количеством дерьма.
И оно было в виде доктора Придурка.
У нас в больнице есть один врач, еще больший придурок, чем обычный придурок. Настолько, что он выиграл бы титул «Придурок года», если бы было такое соревнование. И в тот день у меня была с ним стычка.
Когда Шай появился в моем доме, я все еще была зла, звенела посудой на кухне, из стерео громко звучала рок-музыка.
Он воспользовался своим ключом. Я не давала ему ключ – он сам конфисковал один, чтобы запереть дверь в первую же ночь, когда отнес меня в постель после плача.
Я также не попросила вернуть его мне.
Его взгляд остановился на мне. Я впилась в него взглядом, а затем мудро проигнорировала его изогнутые губы, когда он опустил глаза в пол, безуспешно скрывая от меня улыбку.
Он думал, что это забавно, когда я злилась.
Я не находила в этом ничего смешного.
Его долговязая фигура с длинными ногами оказалась возле стереосистемы, Шай уменьшил громкость с десяти до трех, что было настолько по-байкерски не круто, что узнай об этом его братья из «Хаоса», они, вероятно, выбросили бы его из клуба.
Сделав это, Шай подошел к холодильнику, достал два холодных пива, открыл их и поставил одну бутылку рядом со мной. Потом он неторопливо обошел бар, уселся на табурет и уставился на меня прекрасными зелеными глазами, обрамленными темными густыми ресницами.
– Мы едим гамбургеры, потому что никто не может испортить гамбургеры, даже я.
Я схватила принесенное им пиво и сделала большой глоток.
Когда поставила бутылку и посмотрела Шаю в лицо, то поняла, что он не согласен. В его глазах вспыхнули веселье, и он сжал губы. Он ел мою стряпню. Шай знал, что я могу испортить все. Настала его очередь действовать мудро. По глазам было видно, что он не согласен со мной, но держал рот закрытым.
Затем он раскрыл его и предложил.
– Рассказывай.
Я схватила соль, начала вытряхивать ее на горку говяжьего фарша в миске.
– Доктор Придурок написал в карте неправильную дозировку лекарств, а значит, я ввела большую дозу лекарства, чем было нужно, – закричала я, приняв его предложение. – Потом, когда все пошло наперекосяк, я услышала, как он сказал администратору больницы, что, хотя доза в карте была записана неправильно, он устно дал мне указание правильной дозировки, а я ввела неправильную, чего, Шай, он... не делал... нет.
Я швырнул соль на стол.
На челюсти Шая заходили желваки, как это обычно бывало, когда он злился, что случалось часто, когда я разглагольствовала о докторе Придурке.
Я схватила перец и начала трясти, продолжая высказываться.
– К счастью, ошибка была не так уж плоха, все закончится максимум травмой, слезами, судебными исками, потерей работы и просто неудобными объяснениями. Я подавила свое желание совершить убийство врача, но все же!
Я сказала последнее слово на высокой ноте, бросила перец, схватила измельченный сушеный чеснок и продолжила трясти и болтать.
– Администратор больницы знает, что он придурок. Она говорила со мной секунд пять, потом кивнула и ушла. Тем не менее, это было занозой в заднице.
– Таб... – начал Шай, но я продолжала болтать.
– Не волнуйся. Все хорошо. Мало того, что администратор знает, что он придурок, все знают, что он придурок. Даже другие врачи считают его придурком, хотя и не говорят этого вслух. Вот какой он большой придурок. И неважно, что он говорит, если уж на то пошло. Важно то, что написано в карте. Тем не менее, мне не нравится мысль о том, насколько все могло пойти плохо. Ладно, конечно, если доза была бы сумасшедшей, я бы заметила это и задала вопрос прежде, чем вводить лекарство, чтобы не причинить вреда пациенту. Тем не менее, даже так неплохо, как сегодня, не было хорошо.
– Сладкая... – снова попытался Шай, не отрывая глаз от миски, но я продолжала бормотать.
– Он просто врет обо мне. Это меня бесит. Ладно, меня все в нем раздражает, но сегодня это на первом месте в списке ста семи тысяч вещей, которые меня раздражают.
Шай посмотрел мне в глаза.
– Детка, я хочу, чтобы ты рассказывала, вытащила это дерьмо, переварила, чтобы двигаться дальше и хорошо провести ночь, но ты перевариваешь это, портя наш ужин, – сказал он. – Должен сказать, я предпочитаю, когда ты портишь наш ужин смеясь и улыбаясь, а не разглагольствуя и злясь.
Мой взгляд упал на миску, и я заметила немаленькую горку чеснока на говядине.
Черт.
Я почувствовала, как чеснок вынули из моей руки, и обернулась, чтобы найти Шая рядом.
– Иди. Сядь на табурет, выпей пива и разглагольствуй дальше. Я разберусь с этим, – мягко приказал он.
Я покачала головой и слегка улыбнулась ему.
– Все в порядке, Шай. Я все исправлю.
Он подошел ближе, его голос стал мягче, когда он повторил.
– Иди.
Я похоронила нежность в его голоса в яме отрицания вместе с тем, что она заставила меня чувствовать. Схватив пиво, я обошла Шая и бар, и приземлила зад на табурет. Отхлебнула пива, пока Шай изо всех сил стряхивал чеснок в раковину.
– Что ты собираешься делать с этим ублюдком? – спросил он.
– Смириться, – ответила я.
Он резко повернул голову, чтобы посмотреть на меня через плечо прищуренными глазами.
Я понимала его реакцию. Мы оба были из «Хаоса». От меня не ускользнуло, что любой член «Хаоса» будет мириться с доктором Придурком не более трех секунд.
Я улыбнулась ему, прежде чем ответить.
– Я не могу заложить бомбу в его машину.
Шай посмотрел на мясо, желваки заходили по его лицу, и я поняла, что он копается в памяти, чтобы точно выяснить, как заложить бомбу в машину доктора Придурка.
Я и это похоронила в своей яме отрицания.
– Шай, – тихо сказала я, и он отвернулся от раковины. Мужчина вернулся к стойке передо мной, когда я объяснила. – Я знала, что это был концерт, когда столкнулась с этим. Это не секрет, что врачи могут быть придурками. В учебниках в школе медсестер тебя не предупреждают, но слухи ходят. Мне повезло, все другие врачи, с которыми я работаю – замечательные и всегда были такими, даже в школе медсестер. Это всего лишь он. Всегда есть один.
– Ты не должна мириться с этим дерьмом, детка, – сказал он мне.
Я облизнула губы, и он опустил на них взгляд. Желваки снова заиграли на его лице, и я мгновенно похоронила это в своей яме отрицания.
– Жизнь может быть дерьмовой, Шай, так что, к сожалению, иногда приходится с этим мириться, – сказала я ему.
– Хорошо, поправка, – ответил он. – Ты ешь дерьмо, пока не можешь сделать что-то, чтобы перестать есть дерьмо, а потом ищешь способ больше не есть дерьмо.