Третьего не дано

Косарева. Не пустите?
Суровцев. При чем здесь… Что ты глупости, ей-богу… Дело ведь не в Париже, такая командировка вообще может быть поворотным пунктом. Не дури. Разве когда еще такой случай представится?…
Косарева. Поводов, чтобы отложить честность на потом, всегда хватит. Не Париж, так еще что. А потом, когда они кончатся, поводы эти, глядишь – уже и честность-то твоя никому не нужна. Уж без нее обошлись.
Суровцев. Не знаю, Нина, что и сказать тебе… не вовремя все это. Не могла получше случай выбрать?
Косарева. Так это не мы его, это он выбирает нас.
Суровцев. Ну смотри, тебе в конце концов виднее.
Косарева. Вот именно. Я тогда пошла?
Суровцев (молчит, курит, потом негромко). Ты после подожди уходить, я подвезу.
Косарева. Спасибо, я на такси.
Суровцев. Слушай…
Косарева останавливается.
Я, может, тогда заеду попозже?…
Косарева. Я пойду, ладно? Устала. А мне еще диктовать. (Уходит.)
Суровцев смотрит ей вслед, потом бросает в сердцах на стол карандаш. Свет здесь гаснет и загорается на другой половине сцены, куда переходит Косарева. За столиком сидит машинистка. На спинке стула авоська с продуктами. Косарева подходит, достает блокнот.
Машинистка. Заждались уж – домой не пускают. Как обычно, три закладки?
Косарева (рассеянно). Да-да… Что, прости?
Машинистка. Закладок сколько?
Косарева. А-а, закладок. Как обычно. Ты готова?
Машинистка. Поехали.
Косарева (очень собранно). Так. Заголовок. «Третьего не дано…» Под ним: «Н. Косарева, наш спецкор…» Так, отступи. С абзаца. «В жизни каждого человека бывают мгновения, когда он должен сделать выбор: или – или…»
Громко, усиленная радио, стрекочет машинка. Из боковых кулис появляются участники спектакля, читающие газету со статьей Косаревой.
Занавес