Демидовы

Акинфий и его брат Григорий обедали в кабаке при почтовой станции неподалеку от Санкт-Петербурга. В углу две подвыпивших девицы пели тоскливую песню про красну девицу, добра молодца и змею-разлучницу.
— Нда-а… — покачал головой Демидов, выслушав рассказ брата. — Ну и дела в России…
— Дела такие, братушка, что не дай бог, — вздохнул Григорий. — Да все в тайне.
— Серебро мое…
— Я как послание от тебя получил, глазам не поверил, — улыбался Григорий. — Считай, пять годов не виделись…
— Серебро, которое весной прислал, хорошо схоронил?
— До второго потопа искать будут.
В другом углу краснолицый человек в подряснике обучал грамоте пяток вихрастых ребятишек. Одна нога у него была деревянная, вторая в порыжелом ботфорте — не то отставной инвалид, не то монах-расстрига.
— Сия первая буква «аз», — широко разевая пасть, тянул учитель. — Означает многое душе православной. К примеру: аз есмь господь твой…
— Аз есмь… — загалдели дети.
Подошел кабацкий служка, поставил перед инвалидом штоф, чарку и миску крошева — репчатого лука с огурцами. Тот выпил чарку, крякнул, захрустел крошевом:
— Сле-щая буква… — Он встал и захромал по зале. — Сле-щая буква «доб-ро-о»! — диким голосом заорал он и разом обнял обеих девок. — Добро-о, слышь, Ксюшка!
Девка истошно завизжала, ударила инвалида по руке.
— Как нас покойный батюшка учил? — негромко продолжал разговор Акинфий. — Ты веди меня куда хошь, я пойду за тобой, но я должен знать, что ты умней меня, что не заведешь по глупости своей в болото. Ты вспомни, как при Петре Лексеиче было и каково теперь?
— За такие мысли, братушка…
— То-то и оно! — переходя на шепот, продолжал Акинфий. — Мои заводы летошний год столько дали, сколь половина всех аглицких заводов, во как! А я мыслей своих бояться должен? Не-ет, шалишь!
— Такие, как Петр Лексеич, небось, раз в двести лет родятся…
— Правильно! — Акинфий наклонился к уху Григория. — А пока второго нету, мы, промышленные люди, должны царей на престол ставить! На нас все держится! Задави нас, и упадет Россия!
— Отчаянный ты, братушка, — помедлив, проговорил Григорий.
Акинфий утер губы и троекратно поцеловал Григория.
— Энту грамотку, — едва слышно прошептал он, сунул мелко сложенный листок брату за обшлага рукава, — свезешь царевне Елизавете Петровне. Знай, ежели что стрясется, я выручу. Только грамотку, кроме царевны, — никому. А на словах передашь, что мне рассказывал. Пусть знает: медлить нельзя, по кускам раздерут Отечество. Здесь тебя буду ждать утром. И сей же час на Урал поедешь, Гриша. Тут тебе опасно!..
Внезапно на дворе залаяли собаки, заржали лошади и в клубах морозного пара ввалились десятка два немцев. На полуслове оборвалась песня. Заметался за стойкой полусонный кабатчик. Слуги помчались за штофами и стаканами.
— Вот они, теперешние хозяева земли Русской, — усмехнулся Акинфий.
Мимо них прошел высокий, ладный человек в дорогом кафтане с алмазной звездой. Акинфий поспешно встал, поклонился:
— Здравствуй, светлейший герцог.
— Пардон, Демидов, пардон! — Герцог прошел к столу, где сидели две девицы, наклонился к черненькой, которую инвалид называл Ксюшей, и поцеловал ее в щеку.
— Гутен морген, Ксюша!
— Гутен морген, миленький. — Обняв герцога, Ксюша зашептала: — Про тайны шушукались, про черных людей. А потом старший младшему в рукав бумажку сунул.
Герцог еще раз поцеловал девицу и подошел к Демидовым.
— Ну, здравствуй, Демидов! — Он обнял Акинфия, легко коснулся щекой щеки. — Прости, но сперва здороваются с дамами, даже если род их занятий… предосудителен. — Бирон засмеялся, показав большие желтые зубы.
— Это брат мой Григорий, светлейший герцог, — сказал Акинфий. — Тульским родительским заводом владеет.
Бирон без церемоний протянул Григорию руку:
— Если будет в чем нужда, обращайся сразу ко мне. Я друг твоего брата, а значит, и твой друг.
— Спаси тя бог за ласку, светлейший герцог, — поклонился Григорий, а затем поклонился брату. — Прощай, брат. Пора мне
 
— Прощай, — кивнул Акинфий.
— Вы, русские, холодны, как ваша зима, — улыбнулся Бирон. — Хоть бы обнялись на прощание.
— Чай, не на войну расстаемся, — усмехнулся Акинфий.
— Просим к нам, светлейший герцог великой Курляндии! — крикнул один из офицеров-иемцев, сидевших за другим столом.
— Благодарю, мой Ульрих, — Бирон прижал руку к сердцу. — Не могу. Деловое свидание! — И тут же продолжил по-немецки — У молодого русского письмо. Задержите.
— Сле-щая буквица… — хрипло забормотал учитель, спавший за столом неподалеку от курляндцев. — Сле-щая — «лю-ди-и-и»! — истошно заорал он и, открыв один глаз, захохотал. — Какие же это люди? — Что — черти! Ксюшка-а, ты где?
— Ах, ты! — Акинфий вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. — Ключи Гришке забыл отдать! Прости, герцог! — И он бросился догонять брата.
Курляндцы торопливо поднимались следом, заспешили к выходу.
— А-ах, Ксю-ушка! Вот ты где, стервь! — орал инвалид. — С иноземцами винище хлещешь, а мной требуешь!
Ои крепко ухватил ее за косы, Ксюшка взвизгнула. Курляндцы бросились выручать «даму», завязалась драка.
— Идиоты, — поморщился Бирон.
Полетел на пол один офицер, рухнул второй, тяжеленный стул полетел в голову инвалида, но тот пригнулся, и стул ударил в стену. В кабак вернулся Акинфий, улыбнулся.
— Кончайте скорей с этим сумасшедшим, Ульрих! — крикнул по-немецки Бирон. — Догоняйте молодого!
У Ульриха из носа текла кровь. Он выхватил из ножен шпагу, и не сдобровать бы инвалиду, если б Акинфий не успел выбить шпагу из руки курляндца. А потом Акинфий шагнул к инвалиду и сильным ударом свалил его с ног. Тот упал в угол и тут же захрапел, раскинув руки.
… Группа курляндцев, гомоня, вывалилась на крыльцо. Крытый возок с Григорием давно миновал ворота и черной точкой мелькал на заснеженной дороге. Курляндцы торопливо отвязывали коней, прыгали в сёдла…
Бирон и Акинфий медленно вышли из кабака, поднялись на второй этаж, где были нумера для постояльцев. Акинфий пропустил в комнату Бирона, плотно прикрыл дверь.
— Я привез, сколь обещал.
— В твоих рублях? — усмехнулся Бирон.
— В гульденах. Золотом…
Бирон, не скрывая удивления, наблюдал, как Акинфий вытянул из-под кровати и грохнул на стол толстый кожаный мешок. Мешок лопнул от удара, и на стол брызнули струей золотые монеты.
Все пятьдесят тысяч… в гульденах?
— Семьдесят, — отвечал Акинфий. — Ты же семьдесят просил?
— Да, да, — несколько сконфузился герцог. — Семьдесят—
— К тебе дело есть, герцог. Для империи выгодное. — Акинфий платком вытер губы. — По России множество народа не платит подушной подати.
— Да, — подтвердил Бирон, — недоимки — это ужасно…
— Сколько тебе хлопот от этих недоимок. Людей на дыбе пытать, плетьми драть… Берусь за всю Россию подушную подать платить! Сдавать ее тебе буду лично, герцог.
— Что взамен? — серьезно и по-деловому спросил Бирон.
— Упроси государыню, чтоб отдала по империи все соляные варницы да соляные рудники. И цену на соль я сам назначать буду. Не бойся, до соляного бунта не допущу.
— Надо подумать, — сказал Бирон.
Всадники нахлестывали коней. Снег летел из-под копыт. Они медленно настигали возок, кативший по дороге…
— И все же, Демидов, ты чеканишь фальшивую монету, — говорил Бирон. — А за это — наказание страшное.
— Сильно фальшивую? — неожиданно спросил Акинфий.
— Не понимаю…
— Я говорю, в монетах много серебра не хватает?
— Да нет, — смешался Бирон. — Серебра в них даже больше.
 
— Тогда какие ж они фальшивые?!
Курляндцы настигли возок, окружили. Полетел с козлов возница. Из распахнутой дверцы выволокли Григория.
— Есть, мой друг, указы государя Петра, — продолжал Бирон. — Утаивание драгоценных рудников грозит смертью. Так что открыл бы рудник, Акинфий Никитич. Одному мне. Я бы это серебро в интересах империи… И только половину.