Зло

 
Эдуард Хруцкий
Зло
 
От автора
В моем романе описаны подлинные события. Герои его с чуть измененными фамилиями — реальные люди, по сей день живущие в Москве и за границей. Я был свидетелем и даже участником некоторых из упоминаемых событий.
«Зло» — первая часть задуманной мною трилогии о коррупции в нашей стране. Сейчас я работаю над вторым романом — «Затерявшиеся в Москве». Действие его будет развиваться в годы горбачевской перестройки. В те годы, когда теневой капитал вышел из подполья, когда появились банды отморозков-рэкетиров. Криминал еще только рвется во власть. Но процесс этот страшен и неостановим. 
Памяти моего друга полковника Игоря Скорина посвящаю
 
Пролог
Москва. Сентябрь 1991 года
Не то чтобы он волновался, а просто было какое-то непонятное ощущение дискомфорта. И людей, сидящих с ним рядом в зале Кремлевского дворца, он никак не мог вспомнить. А как признаешь! У Белого дома, ночами, их было несколько тысяч. И он снимал у костров, на баррикадах, в переулках. Мелькали в визире камеры лица, плечи, поднятые руки. Он снимал и в самом Белом доме. Но там охотно становились под объектив «Бетакама», красиво и напыщенно говорили.
Вот и сейчас они все здесь. Александр Руцкой в генеральском мундире, многозначительный Михаил Полторанин и мрачный Хасбулатов, прищурившийся Бурбулис и щекастый Гайдар.
Новые вожди страны, уставшей от вождизма.
Внезапно все захлопали, и появился президент. Он был высокий, стройный, улыбающийся и, кажется, слегка поддатый. Президент оглядел зал и сказал:
— Спасибо вам.
Потом начали зачитывать список, и люди подходили, получали медали и цветы. И лица их были торжественны и прекрасны.
К президенту подошел Бурбулис и что-то прошептал ему на ухо.
— Я сейчас… вернусь, — сказал президент и быстро пошел к дверям.
Награды начал вручать Руцкой.
Наконец назвали его фамилию. Он подошел к вице-президенту, тот прикрепил к лацкану его пиджака медаль. Протянул удостоверение:
— Спасибо тебе, друг. Поздравляю с первой наградой свободной России.
Внезапно, как набат, из темноты, из прошлого вылез человек с цветами.
Он узнал его. На всю жизнь в памяти отпечатались это аскетическое лицо и тонкие губы монаха, бесцветные проницательные глаза. Когда-то он собирался убить его. И он понял, что ничего не изменилось, если Шорин стоит за спиной вице-президента.
Так и не взяв цветов, мимо растерявшегося Руцкого пошел к выходу сквозь строй безлико поганых чиновников и мордатых ребят из «девятки». Вышел на улицу. Моросил слабый дождь, на кремлевской брусчатке образовались лужи. Неловкими пальцами отстегнул медаль и бросил ее под ноги в воду, смял удостоверение и швырнул туда же. Теперь он знал твердо: власть не переменилась. Она просто выбросила вперед новых крикливых лидеров, оставив за их спиной чудовищный аппарат.
— Товарищ, товарищ! — окликнул его аккуратно подтянутый сержант из полка охраны и, наклонившись, поднял медаль и начал расправлять скомканное удостоверение. К нему подошел капитан, взял медаль. Прочитал в помятом удостоверении расплывшиеся буквы: «Ельцов Юрий Петрович».
Посмотрел в спину уходящему человеку, потом порвал удостоверение, а медаль вытер о китель и положил в карман.
Ельцов вышел из ворот Кремля, закурил и оглянулся. Кремль стоял незыблемо и державно. Красные стены его, как и много веков назад, плотно отделяли власть от народа.
 
Часть первая.
Знал бы прикуп, жил бы в Сочи
Ереван. Май 1978 года
С балкона десятого этажа был виден белый город. Со стороны Севана на него надвигались набухшие тучи. Солнце, уходящее за горы, подсвечивало их, и они казались ржавыми. Ржавые тучи над белым городом.
— Красиво, — сказал гость и щелчком отправил окурок сигареты в воздух. — Красиво.
Он насмешливо посмотрел на хозяина.
— Жаль, что ты, Жорик, не художник, сидел бы на балконе и рисовал, глядишь, и получился бы из тебя новый Левитан.
— У меня, Ястреб, голос сиплый. — Жора усмехнулся фиксатым ртом.
Усмешка сделала его хищным и злым.
— Голос! — Ястреб крутанул головой, достал новую сигарету, прикурил. Душистый дымок фирменного «Кента» поплыл по комнате. — Ну что, Жорик, подумал?
— Сука буду, не поднять мне этого дела.
— Ссучиться всегда успеешь. Ты же лучший вор в этом городе. Или теперь только разводками занимаешься?
— Конечно, на правиле мой авторитет высокий, дорогого стоит.
— Жорик, я из Москвы летел не для того, чтобы узнать, живешь ты по закону или завязал. Я для дела летел. И ты мне это дело поставишь.
— Ястреб, век свободы не видать…
— Кончай базар, Жорик. Иначе свободы больше никогда не увидишь.
— Я, Ястреб, слышал, что ты — человек авторитетный. Какой масти, не знаю, но за тебя самые козырные люди мазу держат. Но я — вор в законе, я всю Армению держу
— Помолчи, вор в законе… — Ястреб подошел к серванту, забитому хрусталем, открыл дверцу, щелкнул ногтем по одному из разноцветных бокалов венецианского стекла. Бокал ответил ему мелодично и тонко.
Ястреб усмехнулся.
— Упаковался ты, Жорик, под завязку. Прямо секретарь ЦК. Конечно, от такой жизни неохота на дело идти. Но выхода у тебя нет.
— Это почему?
— А потому. — Ястреб достал из кейса, стоящего у дивана, полиэтиленовую папочку со спортивной эмблемой, вынул из нее большую фотографию.
— Это ты писал, вор в законе?
Жорик взял фотографию, и руки у него задрожали.
— Ты… легавый, ты… мент… — захрипел он.
— Не хрипи, падло. Рот твой ссученый. Витя Утюг во Владимирской крытке по сей день гадает, кто его после такого файного дела вложил. А как он узнает и по зонам ксивенку кинет? Понял теперь?
— Понял. — Жорик встал, подошел к шкафу, вынул золотой портсигар с неведомой монограммой, достал папиросу, закурил, затягиваясь часто и глубоко. По комнате поплыл сладковатый противный запах.
— Все дурь смолишь, — поморщился Ястреб.
Он стоял в проеме балконной двери. Высокий, уже погрузневший, в заграничном невесомом костюме, переливающемся в два цвета, американской рубашке с одноцветным галстуком. Из другой жизни пришел в квартиру вора в законе Жоры Ереванского этот человек. Из мира, где живут сильные люди и играют они по другим правилам, в их колоде всегда пятьдесят два туза. И Жора, смоля папиросу с планом, понимал это, понимал, что ему придется ставить опасное дело.
Дурь прояснила мозг, и соображать он стал быстрее и лучше.
— Ястреб, я врубился. Зла на тебя у меня нет. Не знаю, кто за тобой стоит, но понимаю, что люди не простые. Я все могу сделать, кроме одного. Сейф. Ты же сказал: то, что нужно, находится в сейфе. А такой старый сундук вскрыть могут только два человека — Старик и Махаон.
— Все знаешь. Старика чучмеки замочили в Ташкенте.
— Ай-ай-ай, — удивился Жорик, — кто же руку поднял на такого человека?
— Бакланы, шныри подлючие.
— Мусульманы?
— Они.
— А ответ?
— Был. Черкас с них за всю масть получил. Где Махаон?
— Там, где его не достать. В Лабытнанги, на спеце.
— Пиши ему ксивенку. Только напомни такое, что вы оба знаете. Вы же с ним кенты.
— Уважаю я его.
— Вот и хорошо, пиши. Да жди его в гости.
— Неужели? — Жорик удивленно посмотрел на Ястреба.
— Мы все можем. И помни: те, кто с нами — живут богато и долго.
— Ты же знаешь меня.
— Поэтому и пришел. — Ястреб вынул из кейса двенадцать четвертаков. — Здесь шестьдесят кусков.
Жорик молча глядел на деньги.
— Четвертак тебе, четвертак Махаону и десять штук подсобникам. Но учти. В комнате той лежат деньги.
— Много?
— Ты о них забудь. Деньги те — госсобственность. А значит — смерть. Возьмешь хоть пачку — менты и чекисты по всей стране искать будут и найдут. До суда не доживешь — замочат. Это — деньги СССР.