Анна и французский поцелуй (ЛП)

— Честно, думаю, она согласится. Придурочный учитель по музыке не назначил её лидером секции, и ей нужно выпустить пар.
Диктую номер. Тоф его повторяет, а Сент-Клер указывает на воображаемые наручные часы. Сейчас только девять, так что я не понимаю, чего он так спешит. Даже я знаю, что в такое время вечер в Париже только начинается. 
Он громко откашливается.
— Эй, прости. Мне нужно идти, — говорю я.
— Ты не одна?
— М-м-м, да. С другом. Мы сегодня вместе гуляем.
Ту-дум.
—— С другом?
— Он просто друг. — Поворачиваюсь спиной к Сент-Клеру. — У него есть девушка.
Зажмуриваюсь. Надо ли было это говорить?
— Значит, ты не забыла о нас? Я имею в виду... — он осекается, — Нас, здесь, в Атланте? Ты не променяла нас на какого-то француза и вернёшься?
Моё сердце поет от радости. 
— Конечно, нет. Я вернусь на Рождество.
— Хорошо. Хорошо, Аннабель Ли [20]. Так или иначе, меня ждёт работа. Кажется, Геркулес злится, что я не закрыл дверь. Чао.
— Вообще то, — говорю я, — Оревуар.
— Неважно.
Он смеётся, и мы вешаем трубку.
Сент-Клер встаёт с кровати. 
— Ревнивый бойфренд?
— Я же говорила. Он мне не бойфренд.
— Но он тебе нравится.
Краснею. 
— Признаю... да.
Лицо Сент-Клера непроницаемо. Возможно, он раздражён.
Он кивает на дверь. 
— Ты всё ещё хочешь выйти?
— Что? — Я смущена. — Да, конечно. Только я сначала переоденусь.
И я выпроваживаю Сент-Клера из комнаты.
***
Пять минут спустя мы идём на север. Я надела любимую рубашку, милую поношенку, подчёркивающую тело в нужных местах, джинсы и чёрные парусиновые кроссовки. Я знаю, что кроссовки это не очень-то по-французски — надо было выбрать остроносые ботинки или высоченные каблуки — но, по крайней мере, они не белые. А о белых кроссовках говорят правду. Их носят только американские туристы; эти большие уродливые бутсы созданы для того, чтобы косить траву или красить дом.
Ночь чудесна. Париж переливается жёлто-зелено-оранжевыми огнями. Тёплый воздух разносит весёлую болтовню прохожих и звон бокалов в ресторанах. Сент-Клер оживляет прогулку и описывает самые ужасные подробности биографии Распутина, которую он закончил сегодня днём.
— И вот на обеде другие русские дают ему дозу цианида, которая способна уложить пять взрослых мужчин, и что? Ничего не происходит, поэтому запасной план — ему стреляют в спину с револьвера. Но он все равно жив. Фактически, у Распутина хватает сил, чтобы попытаться задушить убийцу, и в него стреляют ещё три раза. И ему все ещё хватает сил встать! Поэтому его бьют до кровавого месива, заворачивают в простыню и бросают в ледяную реку. Но ты только послушай…
Его глаза сияют. Такой же взгляд я вижу, когда мама рассказывает о черепахах, а Бридж — о тарелках. 
— Во время вскрытия обнаружили, что фактической причиной смерти стала гипотермия. Его убила река! Не яд, пули или кулаки, а мать-природа. Так ещё и руки его были заморожены в вертикальном положении, а значит он пытался выбраться из-подо льда.
— Что? Нет...
Перед табличкой магазина с выгравированными золотыми буквами фотографируются немецкие туристы. Мы быстро пробегаем мимо, чтобы не испортить кадр.
— Но это ещё не всё, — продолжает Сент-Клер. — Когда его тело кремировали, он сел. Нет, правда! Видимо, товарищ, который готовил тело, забыл разрезать сухожилия, и они сжались, когда труп загорелся…
Я одобрительно киваю. 
— Гадость, но круто. Продолжай.
— …тело и ноги согнулись, но всё же… — Сент-Клер торжествующе улыбается, — Все сошли с ума, когда это увидели [21].
— И кто утверждает, что история скучная?
Я улыбаюсь в ответ, и всё прекрасно. Почти. Поскольку в этот момент мы пересекаем порог США, и теперь я дальше от школы, чем когда-либо. Моя улыбка дрожит, и я возвращаюсь к своему естественному состоянию, нервозному и странному.
— Знаешь что, спасибо. Остальные всегда перебивают меня прежде… — Он замечает изменение в моем поведении и останавливается. — С тобой всё хорошо?
— Нормально.
— Да? Тебя когда-нибудь говорили, что ты ужасная лгунья? Ужасная. Худшая из всех.
— Просто… — я колеблюсь из-за смущения.
— Да-а-а?
— Париж такой... чужой. — Я борюсь за правильное слово. — Пугающий.
— Неа, — тут же отмахивается Сент-Клер.
— Тебе легко говорить.
Мы обходим величественного джентльмена, который наклонился взять на руки свою собачку, бассет-хаунда с отвисшим животом. Дедушка предупредил меня, что на тротуарах Парижа полно собачьих «мин», но до сих пор они мне не попадались. 
— Ты знаком с Парижем всю свою жизнь, — продолжаю я. — Свободно говоришь на французском, одеваешься как европеец...
— Что, прости?
— Ну, ты знаешь. Хорошая одежда, хорошая обувь.
Он поднимает левую ногу, обутую во что-то потёртое и громоздкое. 
— Типо этого?
— Ну, нет. Но ты не ходишь в кроссовках. А я белая ворона. Не говорю на французском языке, боюсь метро и должна, вероятно, ходить на каблуках, но я ненавижу каблуки…
— Я рад, что ты не ходишь на каблуках, — прерывает меня Сент-Клер. — Тогда ты была бы выше меня.
— А я и так выше.
— Едва.
— Пожалуйста. У нас три дюйма разницы. И ты в ботинках.
Он толкает меня плечом, и я выдавливаю из себя улыбку. 
— Расслабься, — говорит он. — Ты со мной. Я фактически француз.
— Ты англичанин.
Он усмехается. 
— Я американец.
— Американец с английским акцентом. Двойной повод для французской ненависти?
Сент-Клер закатывает глаза. 
— Прекрати слушать стереотипы и начни формировать свои собственные мнения.
— Я не стереотипирую.
— Правда? Тогда, пожалуйста, просвети меня. — Он указывает на ноги девочки, идущей перед нами. Она треплется на французском по сотовому. — Что это на ней?
— Кроссовки, — бормочу я.
— Как интересно. А те джентльмены на той стороне тротуара. Может, объяснишь, что это у левого? Что за специфические изобретения привязаны к его ногам?
Естественно, кроссовки. 
— Но, эй! Видишь того парня? — Я киваю на мужчину в джинсовых шортах и футболке с надписью «Будвайзер». — Только мне очевидно?
Сент-Клер искоса смотрит на незнакомца. 
— Очевидно, что? Облысение? Избыточный вес? Отсутствие вкуса?
— Он американец.
Сент-Клер мелодраматически вздыхает. 
— Честно, Анна. Ты должна это перебороть. 
— Я просто не хочу никого оскорблять. Я слышала, французы очень обидчивые.
— Сейчас ты никого не оскорбляешь, кроме меня.
— Что насчёт неё?
Я указываю на женщину средних лет в шортах хаки, с фотоаппаратом на поясе и в трикотажном топе со звёздами и полосами. Она отчаянно спорит с мужчиной в панаме. Вероятно, с мужем.
— Абсолютно оскорбительно.
— Разве я не настолько же бросаюсь в глаза?
— Учитывая, что на ней американский флаг, я рискну ответить нет. — Он кусает большой ноготь. — Послушай. Кажется, я знаю, как решить твою проблему, но ты должна подождать. Просто обещай, что больше не будешь просить меня сравнить тебя с пятидесятилетними женщинами, и я обо всем позабочусь.
— Как? С чем? С французским паспортом?
Он фыркает. 
— Я не говорил, что сделаю тебя француженкой. — Я открываю рот, чтобы заспорить, но он не даёт мне вставит и слова. — По рукам?
— По рукам, — отвечаю я, чувствуя неловкость. Не люблю сюрпризы. — Но сюрпризу лучше быть хорошим.
— О, он хороший. 
И Сент-Клер делает такой самодовольный вид, что так и тянет сказать колкость, но тут я понимаю, что больше не вижу нашу школу.
Не могу поверить. Он полностью отвлёк меня.
Целую минуту я жду проявления болезных симптомов, но вместо них ноги готовы пуститься в пляс, а в животе трепещут бабочки. Я наконец-то рада, что вышла!