Анна и французский поцелуй (ЛП)

— Так куда мы идём? — Я не могу сдержать энтузиазма. — К Сене? Я знаю, она где-то рядом. Будем сидеть на берегу реки?
— Не скажу. Продолжай идти.
Я молчу. Да что со мной? Второй раз за минуту я позволяю ему держать себя в неизвестности. 
— Только сначала взгляни на это.
Он хватает мою руку и тянет через улицу. Сердитый скутер клаксует нам вслед, и я смеюсь.
— Постой, что… 
И тут у меня перехватывает дыхание.
Мы стоим перед собором. Нет, соборищем! Четыре толстые колонны удерживают готический фасад с внушительными статуями, окнами-розетками и причудливой резьбой. Тоненькая колокольня простирается вверх, в чернильную черноту ночного неба. 
— Что это? — шепчу я. — Это известное здание? Я должна его знать?
— Это моя церковь.
— Ты ходишь сюда?
Я удивлена. Сент-Клер не кажется религиозным.
— Нет.
Он кивает на каменную табличку.
— Сент-Этьен-дю-Мон. Эй! Святой Этьенн.
Он улыбается. 
— Я всегда считал его немножко своим. Мама приводила меня сюда, когда я был маленьким. Мы брали корзинку для пикника и ели прямо на ступенях. Иногда она брала альбом и рисовала голубей и такси.
— Твоя мать — художница?
— Нет, живописец. Её работа висит в нью-йоркском Музее современного искусства. 
Он, кажется, горд, и я вспоминаю слова Мередит про то, что Сент-Клер восхищается Джошем, так как тот очень хорошо рисует. И отец Сент-Клера владеет двумя картинными галереями. И Сент-Клер взял рисование в этом семестре. Я интересуюсь, художник ли он.
Он пожимает плечами. 
— Не совсем. Я мечтал бы им быть. Мама не передала мне талант, только художественное чутье. Джош намного лучше. Даже Рашми.
— Ты с нею в хороших отношениях? Со своей матерью?
— Я люблю мамулю, — произносит он с лёгкостью, без следа подросткового смущения.
Мы стоим перед двойными дверями собора и задираем головы всё выше, выше и выше. Я представляю собственную маму, как по вечерам она заносит данные о каймановых черепахах в наш домашний компьютер. Только сейчас в Атланте не ночь. Возможно, она в бакалее. Направляется на реку Чаттахучи. Смотрит «Империя наносит ответный удар» вместе с Шоном. Я понятия не имею, что она делает, и это меня беспокоит.
Наконец Сент-Клер нарушает тишину. 
— Идём. Ты ещё столького не видела.
Чем дальше мы идём, тем многолюднее становится Париж. Сент-Клер рассказывает о своей маме, как она готовит блины с шоколадом на обед и кастрюлю пасты с тунцом на завтрак. Как она выкрасила все комнаты квартиры в разные цвета радуги. Как собирает весь почтовый мусор, где неправильно написано её имя. Он ничего не говорит об отце.
Мы проходим мимо ещё одного огромного здания, напоминающего руины средневекового замка.
— Боже, здесь всюду история, — восхищаюсь я. — Что это за место? Мы можем войти?
— Это музей, и конечно. Но не сегодня. Думаю, он закрыт.
— О. Да, конечно.
Я пытаюсь не показать разочарования.
Сент-Клер удивлен. 
— Ты прожила здесь только неделю. У нас всё время в мире, чтобы посетить твой музей.
У нас. По какой-то причине у меня всё сжимается внутри. Сент-Клер и я. Я и Сент-Клер.
Скоро мы входим в район, где туристов больше, чем в нашем. Везде шумные рестораны, магазины и отели. Уличные продавцы кричат на английском: «Кускус! Вам нравится кускус?», а дороги столь узки, что автомобили не могут по ним проехать. Мы выходим на середину улицы и протискиваемся через толпу. Словно на карнавале. 
— Где мы? 
Как бы мне хотелось не задавать столько вопросов.
— Между рю Сен-Мишель [22] и рю Сен-Жак.
Я бросаю на него вопросительный взгляд.
— Рю означает «улицу». И мы всё ещё в Латинском квартале.
— Всё ещё? Но мы шли…
— Десять? Пятнадцать минут? — дразнит Сент-Клер.
Хм-м-м. Очевидно, лондонцы или парижане, или к кому бы он себя не причислял, не привыкли чувствовать триумф владельца автомобиля. Я скучаю по своей малютке, хоть у неё и барахлит двигатель. И кондиционера нет. И радио сломано. Я делюсь впечатлениями с Сент-Клером, и он улыбается. 
— Ты всё равно не смогла бы на ней ездить. Во Франции права выдают только с восемнадцати лет.
— Ты смог бы меня покатать, — парирую я.
— Нет, не смог бы.
— Ты же говорил мне про день рождения! Так и знала, что ты соврал, никто…
— Я другое имел в виду, — смеётся Сент-Клер. — Я не умею водить.
— Серьёзно? — Рот так и расплывается в злодейской усмешке. — Хочешь сказать, что я умею то, чего не умеешь ты?
Сент-Клер усмехается в ответ. 
— Шокирующая информация, не правда ли? Но у меня никогда не было повода. Общественный транспорт в Париже, в Сан-Франциско и в Лондоне идеально достаточен.
— Как ты сказал, идеально достаточен?
— Проехали. — Он снова смеётся. — Эй, ты знаешь, почему квартал называют Латинским?
Я поднимаю бровь. 
— Несколько столетий назад студенты Сарбонны — он вот там. — Он указывает в нужном направлении. — Это один из самых старинных университетов в мире. В общем, студентов учились и говорили друг с другом на латыни. Так название и прилипло.
Момент ожидания. 
— И всё? Конец истории?
— Да. Боже, ты права. Вот галиматья.
Я обхожу ещё одного агрессивного продавца кускуса.
— Галиматья?
— Мусор. Дерьмо. Фигня.
Галиматья. Милое словечко.
Мы поворачиваем за угол и — вот она! — Сена. Огни города колышутся в ряби воды. Я делаю глубокий вдох. Великолепно. Парочки прогуливаются вдоль набережной, продавцы книг раскладывают грязные картонные коробки с книгами в мягкой обложке и старыми журналами. Мужчина с рыжей бородой играет на гитаре и поёт печальную балладу. Мы слушаем его с минуту, и Сент-Клер бросает несколько евро в чехол для гитары.
И затем, мы снова обращаем наше внимание к реке, и я вижу его.
Нотр-Дам.
Конечно, я знаю его по фотографии. Но если Сен-Этьенн — собор, то он ничто, НИЧТО по сравнению с Нотр-Дамом. Здание похоже на большое судно, плывущее вниз по реке. Массивное. Чудовищное. Впечатляющее. Подсветка собора почему-то напоминает мне о «Дисней Уорлд», но этот собор намного волшебнее, чем что-либо выдуманное Уолтом. Зелёные островки виноградных лоз уходят вниз по стенам прямо в воду, завершая сказку.
Медленно выдыхаю:
— Красота.
Сент-Клер наблюдает за мной.
— В жизни не видела ничего подобного. 
Я не знаю, что больше сказать.
Мы должны пересечь мост, чтобы добраться до него. Никогда не обращала внимания, что Нотр-Дам стоит на острове. Сент-Клер говорит мне, что мы идём к Лиль де ля Сите, Острову Сите?, и это самый старинный район во всем Париже. Внизу мерцает глубокая зелёная Сена, под мостом скользит длинный, переливающийся разноцветными огнями корабль. Я выглядываю за край. 
— Посмотри! Тот парень пьян в хлам. Он сейчас упадёт за бо...
Оглядываюсь и вижу, что Сент-Клер ковыляет по дороге на расстоянии несколько футов от края моста.
Прихожу в секундное замешательство. Затем до меня доходит. 
— Что? Ты же не боишься высоты?
Сент-Клер смотрит вперёд, не сводя глаз с освещённого силуэта Нотр-Дам.
— Я просто не могу понять, зачем становится на выступ, когда рядом полным-полно пространства.
— О, так дело в пространстве?
— Забудь об этом, или я устрою опрос о Распутине. Или о спряжении французского глагола.
Перевешиваюсь через перила и делаю вид, что падаю. Сент-Клер бледнеет. 
— Нет! Не надо! — Он вытягивает руки, как будто хочет спасти меня, а затем сжимает живот, словно его сейчас вырвет.
— Прости! — Спрыгиваю с выступа. — Прости, я не понимала, что тебе так плохо.
Он машет рукой, чтобы я замолчала. Другая рука все ещё цепляется за взбунтовавшийся живот.
— Прости, — повторяю я через минуту.
— Проехали. — Сент-Клер кажется раздражённым, как будто это я нас торможу. Он указывает на Нотр-Дам. — Я привёл тебя сюда не из-за него.