P.S. Я тебя ненавижу!

Эля с трудом восстановила в памяти предыдущую реплику.
— А если грустно?
— Я иду на улицу бегать, и грусть проходит.
Ага! Значит, грустно все-таки бывает. Уже хорошо, хоть какая-то человеческая эмоция.
Маша пила чай и смотрела в окно. Дом, деревья. Что она там выискивает? Ждет, когда пролетит птица?
— Я знаю, что может быть нужно от меня, — продолжила Минаева, — все хотят списать, узнать правильный ответ. Помнишь, как вы разозлились во втором классе, когда я Когтеву не дала иголку на уроке труда.
— Ну да…
Словарный запас стремительно уменьшался, мысли сворачивались в одну точку.
— Вы еще собрание устроили, говорили о моей жадности.
Минаева улыбнулась. Ничего, получается у нее улыбаться, даже на человека становится похожа. Вот только слова она говорила какие-то не человеческие.
— А я не обязана была ему ничего давать. Не готов к уроку — его проблема, а не моя жадность.
Ничего себе логика! Элю передернуло от такого перескока.
— Вот тогда я и решила, что никому ничего не должна, — завершила свою речь Минаева. — Пускай мне все будут должны.
— Но ведь ты общаешься на переменах…
— Почему я не должна общаться? Мне говорят, я отвечаю. Я же говорю, интересней на все смотреть со стороны. Вы все очень похожи и совершаете одни и те же поступки.
— Какие поступки?
— Предаете.
— Кого это я предала? — снова обиделась Эля.
— Все кого-то предают, — равнодушно ответила Минаева.
Печенье кончилось, и чай кончился.
Эля теперь тоже смотрела в окно и думала, что ей нужно от Алки. Чтобы она признала свою неправоту, чтобы все стало, как раньше. Например, как год назад. Потому что за этот долгий год Алка, действительно, предала. А Эля… Никого она не предавала. Остальные, да, обманывают. Она же постоянно делала так, чтобы было лучше.
Машка продолжала вещать дурным голосом злой пророчицы:
— Видно ведь, что ты злишься. С Максимихина глаз не сводишь. Он от этого постоянно на месте ерзает. Дронова начинает заводиться. Она считает, что ты в Максимихина влюблена. Боится, что уведешь.
— Я уведу? — Хорошо, что они уже поели, а то бы Эля подавилась. — Он же убогий!
— Эмоция — она всегда рождается из чего-то. Никогда на пустом месте.
— В психологи заделалась?
— Тут и делать ничего не надо, так все видно.
— И что же тебе видно? Как они смеются у меня за спиной?
— Да кому ты нужна!
Тарелки были аккуратно сложены в раковину. Две суповые, две от холодца. Всего четыре. Две вилки и две ложки. Эта четкость убивала.
Все это время, пока ходила от раковины к столу и обратно, Минаева говорила и говорила. Замолчать никак не могла. В школе ведь молчит, что сейчас разошлась?
— Подумаешь, с Дроновой расстались. Меньше будешь на это обращать внимания, быстрее забудешь. Надо думать не о сейчас, а о том, что будет. Вот ты зачем учишься?
— Учусь, — буркнула Эля, не придумав достойного ответа.
Какой черт дернул ее под локоть попроситься к Машке? Холодца поесть? Поела, пора и честь знать!
— Вот именно — ни за чем, — через паузу отозвалась отличница. — И ваше общение — оно такое же, ни за чем. Просто так.
Минаева вышла из кухни, и Эля потянулась за ней, как мышка за Крысоловом с дудочкой. Хозяйка пересекла первую комнату, проходную. За ней поменьше: длинный узкий загончик. Стол. Кровать. Занавески на окне коричневые. Шкаф стоит неудобно, посередине, деля стену пополам — зона кровати и зона стола. За ним друг на друге коробки.
— Неправда! — бежала за Машкой Эля. — Ты ведь живешь! Это жизнь! А в ней все нужно. Говорят же — ничего не происходит случайно, все зачем-то.
— У тебя какое-то раздутое самомнение, — усмехнулась Машка.
На стол ровной стопкой были выложены учебники и тетради. Подставка передвинута на центр. Она работает с подставкой? Эля уже сто лет не видела подставок! А у Минаевой их, наверное, склад. В коробках за шкафом лежат.
— Словно тебе кто-то что-то должен.
И замолчала.
— Конечно — должен! — не выдержала Эля этих безумных пауз.
— Ты что-то кому-то дала?
Машка повернулась к ней. А сама ведь уже готова сесть, делать уроки. Эля ей мешает. А она будет, будет ей мешать! Потому что надо же понять, зачем ее сюда позвали.
— Что ты сделала, чтобы тебе отдавали? — выкрикнула Машка. — Бегаешь, злишься.
— Я не просто так злюсь! Мы дружили!
И вновь внутри всколыхнулось подзабытое желание справедливости. Сейчас она все объяснит.
— Дружба — это знаешь что такое? — торопилась Эля. — Это когда все для человека сделаешь. Это почти как любовь. Нет! Это сильнее любви! Любовь это тупое обжимание и облизывание. А дружба — это надежно.
— Ага, надежно, — фыркнула Машка.
Все, больше не ждет. Села за стол, уперлась взглядом в тетради.
— Как может быть надежно чувство? — удивленно спросила она. — Надежно только то, за что ты отвечаешь.
— Еще скажи — за знания.
— Да! За знание. Знание — твоя сила. Любые. Хоть из учебников, хоть из наблюдений. Это только твое, и ты можешь с тем, что знаешь, делать, что захочешь — хочешь, в институт поступай, хочешь, деньги за это получай. И выбор зависит только от тебя. При чем здесь остальные? Ты же в голову к ним не залезешь, не узнаешь, что они думают. А думают они наверняка не то, что думаешь ты. У них там тараканов до чертиков. Та же самая твоя Дронова! Ты была уверена, что вы дружите, что искренни, что она к тебе относится так же, как ты к ней. И чего? Плевала она на тебя с твоими чувствами и эмоциями. От скуки вцепилась в Сашку, он напел ей, что ты плохая, — и вся дружба. Ничего, скоро они травить тебя начнут, все по законам физики. Как будто Дронова не чувствует, что поступила с тобой некрасиво. Чувствует, но никогда не признается в этом. А потому будет тебе мстить. За вашу прежнюю дружбу. А ты, конечно, надеешься, что Дронова вернется, что ваша дружба будет вечной. Как батарейки.
— Не надеюсь! — Эля ушла в глухую оборону, уже не зная, куда деться от Машкиных слов.
— Да ладно! Поманит она тебя пальцем, ты и побежишь.
— Чего ты на меня наезжаешь? Радуешься, что теперь у меня нет друзей? Как и у тебя? Или хочешь себя в друзья предложить?
Машка набрала в легкие воздуха, чтобы говорить дальше, но шумно выдохнула, отворачиваясь к столу.
— Дураки вы все, — пробормотала она утомленно. — Слышите только себя. Можешь сесть заниматься на кухне. Там светло.
Она быстро разложила по столу дневник, тетради, учебники, потянулась за книгой на полке, распахнула толстенную энциклопедию.
Эля еще постояла, помня о том, что нужно дождаться завершения паузы, вдруг Машка еще что скажет. Но она не говорила. Проводила раздраженно по голове ладошкой, подбирая выбившиеся из прически волосы. Эля сунула руки в карманы. Нащупала шарик. Стеклянный. Прозрачный. С искринкой внутри. На удачу. Подбросила на ладони. Шарик неожиданно больно ударил по пальцам.
И отправилась на кухню.
Машкины слова засели в голове. Было в них что-то неправильное. Жаль, Эля не умеет так складно говорить, все рассовывать по полочкам. Тоже, что ли, начать читать энциклопедии?
Уроки не делались. С осуждением из раковины смотрела посуда. Эля ее вымыла. Села, открыла учебник. Взгляд стал цепляться за деревья под окном, за детишек, играющих на площадке. А ведь и правда, она совершенно не знает, о чем думает Алка. Им бы хоть разочек поговорить. Но все как-то не получалось. То Сашка рядом, то настроения нет. То говорить не о чем. И так все понятно.
Стало грустно и совсем одиноко. Незаметно пролетели два часа. А следом еще два. Минаева пару раз появлялась на кухне, пила воду, сообщила, что идет на улицу бегать. Эля захлопнула так и не пригодившуюся тетрадку. Мысли в голове путались, она уже не понимала, кого жалеет, что хочет. Вдобавок сел сотовый, и вроде как надо было позвонить домой, предупредить, что задержится. Не позвонила. Все было бессмысленно.
Она еще долго стояла в подъезде своего дома, понимая, что тянет время, что ее будут ругать, что пропала.