Забытая клятва Гиппократа
– Ага, пару месяцев жили, – усмехнулась Эльмира. – Толика выгнали, представляете? Он к матери вернулся жить, как побитый пес, а квартиру, которая, между прочим, ему принадлежала еще до их свадьбы, оставил бывшей жене с хахалем! Да следователь нас допрашивал после того, как Юлю нашли, я ему про этого мужика все рассказала. А они все равно к Толику прицепились!
– Ну, хорошо, – вздохнула я. – А еще вам что-то известно об окружении Юлии? Может, люди какие-нибудь подозрительные вокруг нее крутились?
– Да нет, не сказала бы. Но вы знаете, ведь Юля не так давно тут работала, всего год, наверное.
– Интересно, а до того где она обреталась?
– В какой-то другой больнице – она ни разу не упоминала. Говорила только, что решила к мужу перебраться поближе, так как они редко видятся. К мужу поближе, а через полгодика хахаля себе нашла!
Разговор с Эльмирой меня озадачил. Получается, следствие по делу Юлии Устименко велось однобоко. Почему, скажите на милость, следователь прицепился именно к Анатолию, а на нового сожителя Юлии внимания не обратил? Неужели только потому, что она с ним разводилась и квартира могла стать предметом ссоры между супругами? И где этот сожитель Устименко – неужели по-прежнему живет в их с мужем квартире? В любом случае нужно выяснить, где Устименко работала до того, как перешла в эту больницу. Видимо, придется повидаться с ее мужем-сидельцем.
Когда я садилась в маршрутку, позвонил Леонид.
– Могу вас порадовать, Агния, – бодро заявил он, – ваша девочка действительно умерла не от СВС. Хотя я и так знал, что это полная чушь!
Признаюсь, меня несколько покоробило выражение «порадовать» в данных обстоятельствах, но надо знать Леонида, чтобы не придавать словам большого значения.
– Каково ваше заключение? – спросила я, сглотнув комок в горле.
– В общем, так: ей ввели пестицид, а точнее, карбофос…
– Что-о?! Вы понимаете, что говорите, Леонид?!
– То-то и оно, Агния, – нарочно не придумаешь, да?
– Но как такое могло случиться?
– Трудно сказать, но не думаю, чтобы врач сделала это преднамеренно: сами посудите, кому может помешать полуторагодовалый ребенок?
Действительно, трудно даже предположить такое!
– Жаль, что ампул не осталось, – продолжал Леонид. – Но я думаю, что проблема заключается в «воде для инъекций»: видимо, каким-то образом карбофос оказался в той ампуле – уж не знаю, зачем эта баба держала у себя дома пестициды, да еще и там же, где лежат лекарства! Таким образом, я бы сказал, что девочка умерла от острого отравления карбофосом… хотя использовался еще и цефатоксим, который никак нельзя было вводить такому маленькому ребенку.
Я молчала, находясь в прострации от услышанного.
– Эй, вы еще там, Агния? – поинтересовался патологоанатом.
– Д-да…
– Мне сообщить Андрею Эдуардовичу или вы сами?
– Спасибо, Леонид, я сама все сделаю.
Мне еще предстояло рассказать подруге о том, что в действительности произошло с ее маленькой дочкой.
* * *– Ты собирался рассказать мне или думал, я сама догадаюсь? – сердито спросила я, столкнувшись с Олегом в коридоре.
– Ты о чем? – кисло отозвался он.
– Я о комиссии. Уж если кого и трясти, так это Извекова, а он в бегах… или где-то еще. А ты при чем?
Сегодня утром я неожиданно выяснила, что в моей больнице работает Комиссия по этике – спасибо Лицкявичусу за предупреждающий звонок! Несмотря на заключение патологоанатома, они решили всерьез взяться за врачей, принимавших участие в операции, так как семейство Свиридина сдаваться не собиралось. С одной стороны, я их понимала, с другой – дело касалось моего собственного мужа. Конечно, любая смерть больного на операционном столе – не только стресс для врачей, но и повод для разбирательства.
– Им все равно ничего не удастся доказать, – оправдывался Шилов. – Успокойся, пожалуйста, и постарайся рассуждать здраво. Просто так неудачно сложились обстоятельства. Так как бояться нам нечего, этот процесс не затянется, поверь мне, Агния!
– Ты не понимаешь! – воскликнула я. – Комиссия здесь именно для того, чтобы вас раскрутить! Им нужно найти виноватых и оправдать свое существование, они хотят провести парочку образцово-показательных процессов и привлечь к ответу недобросовестных медицинских работников. Если ты полагаешь, что комиссия, выяснив правду, уберется восвояси, то глубоко ошибаешься: они станут искать даже то, чего на самом деле нет!
– Поживем – увидим, – хмыкнул Олег, устав со мной пререкаться. Он вообще этого не любил и совершенно не умел: из любого нашего спора я выходила победительницей, чувствуя при этом, что безнадежно проиграла, так как Шилов просто переставал отвечать на мои обвинения и замолкал.
Оставалось лишь надеяться, что комиссия правильно подойдет к делу и не станет устраивать охоту на ведьм, как предвидел Лицкявичус. Хотя, насколько я успела подметить, глава ОМР ошибается крайне редко.
* * *Раби встретил меня приветливо – впрочем, как и огромный дог Лицкявичуса. Судя по всему, у главы ОМР гости случаются редко, а потому, когда их уединение нарушалось, и домоправитель, и пес радовались любому изменению в обстановке.
– А-а, женщин, который любит сладкое! – весело воскликнул Раби, открывая ворота и впуская меня внутрь, пока дог вился возле моих ног. – Заходи-заходи, будем чай пить, да?
В мой первый приезд к Лицкявичусу Раби угощал меня восточными сладостями. Этот таджик средних лет ухаживал за домом главы ОМР и за самим хозяином, как заботливая мамаша, и только ему позволялось ругать «доктора», как Раби сам его величал, без риска навлечь на себя его гнев. Мне даже казалось иногда, что Лицкявичус побаивается своего домоправителя. Раби содержал дом в безукоризненном порядке: в саду работают поливалки, а на аккуратных, чисто выполотых грядках растет всевозможная зелень. Яблоневые стволы до половины выкрашены белой краской, а небольшие клумбы с какими-то цветами свидетельствуют в пользу того, что Раби отнюдь не чужд эстетики. Думаю, правда, что Лицкявичуса вряд ли интересовали цветочки: принимая во внимание его характер, он их вообще не замечал. Кроме того, Раби заботился и о здоровье хозяина, которое после ранения и контузии сильно пошатнулось. Совершенно случайно я узнала, что отец Олега, нейрохирург, вытаскивал из черепа Лицкявичуса осколок снаряда – вот так, оказывается, тесен мир. Если бы не этот факт, возможно, мы бы не встретились и нынешний глава ОМР, скорее всего, продолжал бы колесить по «горячим точкам».
Честно говоря, я сама напросилась на эту встречу, и глава ОМР, по-видимому, не слишком-то обрадовался моему визиту. Я знала, что он по натуре одиночка и не любит, когда вокруг крутятся другие люди, если дело, разумеется, не касается работы. В этот раз я собиралась поговорить с ним о личном, а потому не была уверена, захочет ли Лицкявичус мне помочь.
– Ну, и что у вас за пожар?
Именно этими словами встретил меня хозяин дома. Подобно тому, как у каждого человека имеются свои словечки для выражения всевозможных эмоций, эти слова являлись своеобразной визитной карточкой моего босса. Он стоял в полукруглом холле лицом к окну, за которым просматривалась часть сада и улица, и повернулся на мой голос.
– Я насчет Комиссии по этике…
– А-а, – вяло протянул Лицкявичус. – Понятно.
– Садись, пожалуйста, – предложил Раби, указывая на один из длинных кремовых диванов, расположенных вокруг журнального столика. Всего их насчитывалось три, и соседний тут же оккупировала собака, устроив свою огромную умную морду на подлокотнике. – Я принесу чай.
– Кофе принеси, – сказал Лицкявичус.
– Не-а, – затряс головой домоправитель. – Какая кофе, слушай? Тебе врач запретила…
– Я сам врач! – грозно зыркнул на Раби Лицкявичус.
– Какая ты врач, слушай? Дуешь кофе с утра до вечера, дымишь, как мангал, а потом Раби за таблетками бегай и лечи тебя, да? Чай принесу, да?