Сын Ветра
Боюсь, отметил Тумидус. Железный Флаций сказал: боюсь. Похоже, ситуация складывалась чрезвычайная. А может, железо пошло ржавчиной.
– Как в старые добрые времена.
– Ты уже говорил.
– Ну и что?
– Ну и ничего.
Перебравшись к Папе, Тумидус ждал головной боли от многочисленного семейства антиса. Человеконенавистник, Тумидус своим девизом сделал команду: «Больше двух не собираться!» К его изумлению, орда женщин и детей приняла его, как родного. Кормили, поили, любили. Суровый помпилианец прекрасно обошёлся бы без этого «любили», но ему не оставили выбора. От предложенных сексуальных услуг он отказался наотрез, мотивируя отказ дружбой с Папой. Его заверили, что секс только укрепит дружбу. Тумидус объяснил, что не спит с чужими женами, и уж тем более с чужими дочерьми в доме их мужа и отца. Женщины пришли в большое волнение. Тумидуса учили и лечили, укоряли и подбадривали. Взывали к совести помпилианского Лоа. Изгоняли из помпилианца злых духов, читали лекции по гигиене интимной жизни, проводили сеансы экзорцизма и психоанализа. Отчаявшись, прибегли к крайним мерам. Однажды Тумидус проснулся посреди ночи в отведенной ему комнате, обнаружив в своей постели трех энергичных особей женского пола. С трудом отбив атаки фурий, он пошел на уступки – разрешил спать рядом, благо места хватает, но чтобы тихо и ни-ни!
Утром выйдя во двор, Тумидус выяснил, что его называют не иначе как «могучим слоном», а трём фуриям завидуют лютой завистью.
– Ты ему рабство предлагал? – спросил Борготта, почесав живот. – Если он раб, он умрёт спокойно. Когда нет свободы, умереть – раз плюнуть. Как если бы и не жил. Договорились бы с кем-нибудь из ваших, у кого клеймо сильное. Папа сейчас такой, что его и в рабы можно взять. Ну, наверное.
– Предлагал.
– А он что?
– Отказался. Хочет умереть свободным.
– Дурак.
– Кто, Папа?
– Нет, я. Дурак, что спросил. Мог бы и сам догадаться.
– Что ты предлагаешь?
– Ничего.
– Врёшь. Я за версту чую, когда у тебя свербит. Я чую, и меня бросает в холодный пот.
– Откуда ты знаешь это слово?
– Какое? Свербит?
– Нет, верста.
– Степашка научил. Степан Оселков, твой ученик, космос ему пухом.
– Да, Степашка. Жаль парня.
– Идею давай. Выкладывай.
– Это не идея. Это так, гипотеза.
– Час от часу не легче. Рожай, не тяни.
– Помнишь, как я тебя корректировал? Во время выступления в училище?
– Такое не забывают. Помирать буду, вспомню.
– Так вот, насчёт помирать. Если взлететь нельзя, остается только помирать. Задача – умереть спокойно, без антических эксцессов. В рабы Папу нельзя. Телепаты с антисами не работают, боятся. Да и нет у меня знакомого телепата. У тебя есть?
– Откуда?
– Телепат отпал. Кто остался?
– Великий Джа? Папа вроде бы верующий.
– Я остался, болван. Я, невропаст. Контактный имперсонатор. Слабое воздействие с троекратного разрешения клиента. Значит, агрессии нет, Папа меня не сожжёт.
– Он сейчас и мухи не сожжёт.
– Тебе хорошо говорить, ты своей задницей не рискуешь. А вдруг? Итак, я подключаюсь к Папе – добровольно, ненасильственно. Дальше два варианта…
– Знаю я твои варианты.
– Нет, не знаешь. Первый: я корректирую взлёт, выход в большое тело. Если я тебя, кретина, выучил на оратора, неужели я антиса на антиса не откорректирую? Разберусь, что куда, потяну за ниточки…
– Бомба и рванёт.
– Нам и надо, чтобы рвануло. Взлетит в силе и славе…
– А если не в силе? Не в славе?! Взлетит, как тогда, с моим коллантом. Взлетит и давай падать. А рядом никого, чтобы поддержать.
– Может, связь сохранится? Он там, на орбите, я здесь, во дворе.
– Дотянешься? Вряд ли.
– Предположим, дотянусь. Откорректирую, подкручу колки́. Если что, посажу на Китту.
– Риск.
– Риск.
– Большой риск.
– Большой.
– Ты что-то хочешь сказать? Я же вижу, что хочешь.
– Я уже работал с антисом. Двадцать лет назад. И ничего, живой.
– Живой.
– И антис живой. Летает.
– Ты работал с Нейрамом Саманганом, когда Нейрам был рабом. Нет, хуже: роботом, живым овощем. Его личная свобода была зачищена в ноль. Ты тоже был рабом – в ошейнике, с половиной свободы. Чёрт побери! Я лично вернул тебе эту половину. Будь вы с Нейрамом свободны оба…
– И что?
– Свобода всегда конфликтна. Уверен, вы бы сцепились рогами. Это рабство на всё согласно, а свобода лезет на рожон. Короче, я против.
– А кто тебя спрашивает? Утром я поговорю с Папой.
– Я против. Помнишь, как ты меня корректировал? Во время выступления в училище?
– Такое не забывают. Помирать буду, вспомню.
– Вот-вот. Ты транслируешь боль. Непроизвольно, неконтролируемо.
– Не всегда.
– Риск. Ты сделаешь Папе больно, и вы оба сгорите к чёртовой матери. В случае горячего старта сгорим все, понял?
– Не дави, рабовладелец. Надо же что-то делать?
– Хорошо, приняли как рабочую версию. В порядке бреда. А если взлёт не срастётся?
– Я помогу ему спокойно умереть. Это второй вариант.
– Откорректируешь?
– Да.
– Прямо во время агонии?
– Да.
– Ты когда-нибудь работал с умирающим? Кто-нибудь работал?
– Нет.
– Риск. Колоссальный риск. Кукла на верёвочках? Такая кукла раздавит кукольника. Страх смерти – слишком сильная эмоция для корректуры. Вы, невропасты – мастера слабых воздействий. Тут нужен мощный телепат, специализирующийся на чувствах.
– Телепаты с антисами не работают, боятся.
– Да, ты говорил.
– Я справлюсь. Если совсем не уберу – ослаблю. Вдруг хватит?
– Это ты у меня спрашиваешь?
– Это я размышляю вслух. Тебя спрашивать – себя не уважать.
– Нельзя. Ты транслируешь боль.
– Да, ты говорил. Когда я в колланте, боли нет. В большом теле Королева Боль не даёт мне аудиенции. Или трансформируется во что-то иное, безвредное. Боль приходит, когда я и клиент – в малых телах, данных от рождения.
– Если ты рискнёшь снимать страх смерти, вы с Папой будете в малых телах. Если рискнёшь помогать ему со взлётом, в начале контакта вы опять же будете в малых телах. Самое время для твоей Королевы Боли.
– Ты прав. Чтоб ты скис со своей правотой!
– А другого невропаста у нас нет.
– Других невропастов хоть пруд пруди.
– Пруд – сколько угодно. Всех утопить, и праздничный салют. Нам нужен такой невропаст, который знает, как умирают антисы. Рассказывать об этом кому попало мы не имеем права. И тот, который знает, должен еще согласиться на смертельный риск.
– Я согласен. Но мне нельзя.
– Тебе нельзя. Даже если ты и согласен.
В небе вспыхнула звезда. Чахлая, тусклая, она снижалась, распадаясь на две, три – бортовые огни аэромоба. Чихнул двигун, каркнул хриплым басом, умолк.
– Тихо! – зашипела малышня, игравшая на улице. – Папа спит!
– Живой, – с облегчением выдохнул кто-то. – Раз спит, значит, живой. Пьеро, мы успели! Пьеро, сукин ты сын, слышишь? Успели!
– Ругаетесь, – отметил невидимый Пьеро. – Значит, вы тоже живой.
– Отпускай меня!
– Дудки, маэстро. Не отпущу.
– Отпускай. В этот дом я войду сам.
– Маэстро! – шёпотом завопил Лючано Борготта, вихрем слетая с крыльца. – Маэстро, я вас убью! Вы что, сбежали из больницы?
– Сбежал, – подтвердил гость-полуночник.
Карл Мария Родерик О'Ван Эмерих стоял в воротах.
Глава третья
Чрезвычайная ситуация, или Нарушитель будет казнён
I. Чайтра
Вызывать пилота он не стал.
Задав координаты Обители Четырёх Лотосов, где ждал его кузнечик Рачапалли, Бхимасена пронаблюдал, как без лишней спешки распахивается пасть подземного гаража, как выходит на волю серо-графитовая «Шакунтала» – и предоставил автоматике самой прокладывать оптимальный курс. Мало кто отваживался доверять автопилоту в столичном безумии транспортной толчеи, но генерал надеялся на системы навигации и безопасности «Шакунталы» – более продвинутые, чем у гражданских аэромобов. Жесточайший цейтнот, каждая секунда на счету – в конце концов, гибель в авиакатастрофе не худший вариант.