Сын Ветра
Да и был ли он, этот лоск?
* * *– Галлюцинаторный комплекс, – даже в темноте, ничего не видя, Гюнтер понимает, что доктор Ван Фрассен улыбается, – так же реален, как Ларгитас или Октуберан. Не фантом, не иллюзия, не продукт специфической деятельности мозга. Объективная реальность, данная нам в ощущениях. Энергеты, антисы, сильные менталы вроде нас с вами – все используют энергию разницы потенциалов между двумя реальностями. Термопара, конденсатор… Подберите любую аналогию, какая вам больше нравится. Это открытие ставит жирный крест на теории расового превосходства техноложцев над энергетами, якобы подверженными шизофреническому расщеплению сознания. Ущербными скорее оказываются техноложцы, которым доступна лишь одна из двух сторон медали.
– Но это же колоссальный козырь для энергетов! Почему же гематры…
– Это козырь, но это ещё и оружие. Если эффект Вейса – не специфическое свойство психики энергетов, не патология, тогда в действие вступают законы физики. А это уже область компетенции нашей замечательной ларгитасской науки. Вы в курсе, что до закрытия Скорлупы на Шадруване гибли энергеты? Не в курсе? Я так и думала. У этой информации высший уровень секретности. Отсечение одной из двух реальностей приводило их к энергетическому голоданию и быстрой смерти. Если бы «эффект Шадрувана» удалось воспроизвести искусственно…
– Оружие против энергетов. И только энергетов.
– Гематры просчитали это раньше других. Просчитали – и приняли меры.
Оружие, думает Гюнтер. Из-за оружия доктор Ван Фрассен закрыла Саркофаг, спасая себя и других. Оружие падало сверху; оружие таилось внутри. Сабли, кинжалы. Лучевики. Бомбы. Плазматоры. Межфазники. Наплевать и забыть. Такого оружия, какое дала бы Ларгитасу разгадка здешней тайны, ещё не знала Ойкумена.
– Но Горакша-натх – энергет! Мой сын – антис. Оба сейчас здесь, под Саркофагом, и не испытывают особых неудобств. Ну, не больше, чем другие.
– Вы прошли сюда под шелухой. Вы уже находились в реальности галлюцинаторного комплекса, когда проходили через Скорлупу. В ней вы и остались – другой здесь просто нет. Скоро у брамайна, у вашего сына – и у криптидов – возникнут проблемы с энергетической подпиткой. Это не смертельно, но весьма неприятно. К нам с вами, как к менталам, это тоже относится в полной мере. Поверьте, я знаю, что говорю! Нахлебалась за двадцать лет, полной ложкой… Берегите силы, не расходуйте их попусту. Мы здесь на голодном пайке, восстанавливаться придётся долго…
– Кстати, о голодном пайке. Надо бы проведать криптидов, – Гюнтер встаёт, разминает затёкшие ноги. – Проведать и покормить.
В ответе доктора Ван Фрассен звучит горечь:
– Чем? Еды не хватает для людей.
– Тем, что они любят больше всего.
– Человечиной?
Годы под Саркофагом окрасили чувство юмора женщины в чёрный цвет.
– Вроде того, – соглашается кавалер Сандерсон. – Идёмте.
Контрапункт
Трусы̀ цвета хаки, или Семейные, в горошек
Ну-ка сядем, старики,Со своими стариками,Разломаем хлеб руками,Выпьем всё, что есть в стакане,Всем запретам вопреки.Молодых не пригласим,Пусть гуляют, молодые,Посидим в табачном дыме,Вскинем головы седые,Кто не сед, тот некрасив.И затянем, старики,Так, что горла станет жалко.Нам ли спорить за державу,Если мясо с пылу, с жару,Если к пиву окуньки?Двор был полон тьмой и движением.
Ночь не принесла прохлады.
Они сидели на крыльце: раздетые, в одних трусах. Гай Октавиан Тумидус – в армейских хлопковых, цвета хаки, Лючано Борготта – в семейных, синих в мелкий белый горошек. Единственный в Ойкумене консуляр-трибун Великой Помпиии, в чьём подчинении не было легионов – и завкафедрой инициирующей невропастии в антическом центре "Грядущее", единственном центре Ойкумены, где занимались не индивидуальными антисами, а коллективными.
– Как в старые добрые времена, – сказал Борготта. – Только мы с тобой.
– Добрые, – кивнул Тумидус. – Нашел, о чём напомнить.
– Ну, нашёл.
– Сволочь.
– От сволочи слышу. Рабовладелец.
– Был. Твоими молитвами.
– Вот и славно.
– Тише. Разбудишь.
– Я и так тихо…
Во мраке сновали жёны и дети Папы. Стирали бельё в тазах, взгромоздив ёмкости на шаткие колченогие табуреты. Развешивали постирушку на верёвках, натянутых от забора к дереву, от дерева к карнизам крыши. В земляной печи, зарыт в горячий песок под костром, выпекался арбут – ячменный хлеб с квашеным молоком и топлёным козьим жиром. Девочка лет десяти, шёпотом напевая скабрезные куплеты, чистила гору морских окуньков. Гора уменьшалась со скоростью выхода челнока на орбиту. Рядом рос курган чищеной рыбы, обещая сравняться с первоначальной горой. Разбросанная вокруг чешуя серебрилась в лунном свете. За забором, на улице, играли мальчишки.
Всё происходило в мёртвой тишине. Ну хорошо, не в мёртвой – в живой. Шарканье подошв, кряхтенье, скрип ножа, зацепившего жабры. Удары босых пяток о землю. Бульканье воды. Куплеты. В сравнении с обычным гвалтом, царившим во дворе Папиного дома, эту тишину можно было счесть удивительной. Тиран и деспот, антис и карлик, обожаемый и проклинаемый Папа Лусэро наконец заснул, забылся хрупким тревожным сном – и любой член семьи скорее откусил бы себе язык, чем разбудил бы старика.
– Я вызову мобиль, – сказал Борготта, не двигаясь с места. – Пусть отвезёт меня в отель. Ещё немножко посижу и вызову.
– Не здесь, – предупредил Тумидус.
– Знаю. Я вызову мобиль с соседней улицы. Скажу, чтобы сел на площади, у фонтана. До фонтана три квартала, шум двигуна никого не потревожит. Полетишь со мной?
– Нет.
– Ну да, конечно.
После истории с неудачным взлётом пассколланта, когда тяжеленный Папа едва не угробил своих спасителей, Тумидус покинул отель «Макумба» и переселился в дом Папы Лусэро без объяснения причин. Это оказалось кстати – не прошло и пары дней, как Папа обезножел. С постели он не вставал, ходить не мог, и Тумидус носил карлика на руках – в туалет, на помывку, на двор, подышать свежим воздухом. Лезли жёны, уверяли, что отлично справятся с тщедушным супругом – гнал поганой метлой, не стесняясь в выражениях. Проклинал всех, кто опаздывал на проводы – с точки зрения Тумидуса, Папа обещал уйти с минуты на минуту, а без Рахили и Нейрама, антисов сопровождения, это могло обернуться бедой. Ничего, успокаивал его Папа. Ерунда, всё в порядке. Я здесь, я обожду. Ты уж поверь, белый бвана, без них я и с места не двинусь. Ты и так не двигаешься, ворчал Тумидус. Ты, старый грубиян! Давай, пошли меня по матушке! Зачем, недоумевал Папа. Зачем, передразнивал его Тумидус. Чтобы убедиться: ты живой, обычный. Папа вспоминал почтенную мать Гая Октавиана Тумидуса в неприличном контексте, и консуляр-трибун успокаивался на какое-то время.
На очень короткое время.
Звонил наместник Флаций. Тумидус ждал, что наместник потребует возвращения в «Макумбу», и был готов воспротивиться, но Флаций обошёл скользкую тему стороной. «Война, – сказал наместник. – Боюсь, у нас война. Знать бы ещё, с кем мы в конфликте, а с кем в союзе! Ладно, Гай, не берите в голову. Мне вы всё равно не поможете, а я вам только помешаю.»