Те, кто старше нас

Андрей хлебнул и закашлялся. Из глаз опять потекли слезы. Инженер от души хлопнул его между лопаток.
— Тише ты… в самом деле. Стройбат…
— Одевайся.
— Да что случилось?
— У Захарыча картошку пожгло.
— Кто пожгло? Чем пожгло?
Рустам почесал затылок.
— Если б знали, не будили бы.
— Картошку я не сжигал.
— Верю, страдалец.
— Тогда в чем дело?
— Дело в том, — внушительно сказал Рустам, — что в деревне имеется кандидат наук.
— Это кто?
— Это ты. Другого нет. Понял?
— Нет.
— Тогда поехали. На месте поймешь.
Андрей потянулся и отбросил одеяло.
— Ну коли так настаиваешь… спасибо тебе за вчерашнее.
— Не за что.
Андрей наспех оделся, плеснул в лицо воды, прополоскал рот.
— Причесываться не обязательно, — сообщил Рустам.
— Что, срочное дело?
— Да пес его знает. Вдруг там радиация.
— На огороде? Откуда?
— Да мало ли. Защитники отечества если набедокурят, ни за что не сознаются.
— Военная тайна от родного народа?
— Вот-вот. От народа, который сначала кормит, а потом расхлебывает.
По своему обыкновению, инженер рванул с места. В какую-то минуту грузовик домчался до председательской усадьбы, стал как вкопанный, тут же окутавшись клубами пыли.
Андрей выбрался на покачивающуюся землю, чихнул. Перед ним предупредительно распахнули калитку.
— Куда идти?
— Да в огород. Картошка растет в огороде. Забыл, что ли?
— После вашей рыбалки маму родную не вспомнишь, — проворчал Андрей.
— Зато рыбалку не забудешь.
— Это точно. Ну, что стряслось с огородом?
А в огороде было вот что. Среди зеленой еще ботвы выделялся почти правильный прямоугольник обнаженной земли размерами метров пятнадцать на десять. На этом пространстве картофельные стебли высохли и частично обуглились. Сильно пахло паленым.
— Ночью вроде как молния сверкнула, — сказал председатель.
— Гром был?
— А грому не было, нет, вот что странно. Только горелым запахло, и все. Утром выхожу — батюшки! Земля до сих пор горячая, вот пощупай.
Андрей пощупал.
— Да, — признал он. — Горячая. Чудеса.
— Хм, чудеса. Это еще что!
Председатель разгреб землю и вытащил картофелину.
— Во, полюбуйся. Спеклась.
— Ну и ну.
— Вояки еще ночью стреляли. Из пулемета, кажись.
— Вояки тут ни при чем, — сказал Андрей. — Это они по другому поводу стреляли.
— По тебе, что ли?
— Захарыч, ты про теленка не забудь, — напомнил Рустам.
— А что с теленком? — спросил Андрей. — Да убило его.
— Ну да?
— Вон, за оградой лежит. На Матренином огороде.
Забор представлял собой пару параллельных жердей. За ними в самом деле лежал теленок. Он смотрел в небо удивленными глазами.
Андрей тоже посмотрел в ясное небо. Ничего там не просматривалось, до самого космоса.
— Вот так фокус. Неужто американцы шарахнули?
— С орбиты? — спросил Рустам.
— Больше неоткуда.
— С орбиты и наши могут шарахнуть, — заметил председатель.
— Да, особенно после рыбалки, — усмехнулся Андрей.
— А что? Какой-нибудь ротозей в погонах кнопки перепутал — и пожалуйста. У нас это запросто, сам знаешь. Хорошо еще дом не спалил, полководец.
Андрей еще раз посмотрел в небо. Головокружительный купол был все так же пуст, бесконечен, бездонен. Блекло-голубой по краям, а к середине глубокой, завораживающей синевы.
— А вдруг это были и не наши, и не американы? — сказал Андрей. — Как-то не верится, что люди умеют создавать лазеры столь огромной мощности… Такое не утаишь.
Рустам с сомнением покачал головой.
— Много ли мы знаем? — сказал он. — Все засекречено до невозможности. У военных жизнь вообще как бы отдельная. У них свои государства, свои законы. И поди пойми, чьи вояки опаснее. Американские, китайские либо свои, родненькие. Помню, когда в армии служил, охраняли мы бочки с напалмом. Сложили их в штабели, обнесли колючей проволокой, да так они и лежали, уж не знаю сколько лет. Смех в том, что над будкой часового висел репродуктор, из которого нас уверяли, что Советский Союз в отличие от поганых империалистов никогда не имел, не имеет и иметь не будет бесчеловечного напалма.
— А кстати, — сказал Андрей, — не позвонить ли в районную комендатуру?
— Позвоню, конечно, — кивнул председатель. — Но правды там не скажут.
— Это точно, — поддержал Рустам. — Они и сами ничего не знают. Кто им скажет, в районную комендатуру? С Байконура, что ли, позвонят?
— Это вряд ли, — сказал Андрей. — А не позвонить ли тогда…
— А вот это ты выбрось, — внушительно заявил председатель. — Прямо из головы выбрось. С органами никогда дел не имел и тебе не советую.
— Стоп, — сказал Рустам. — Слушай, Василич, ты сам мог бы какие-нибудь анализы организовать?
— Во-во, — оживился председатель. — Мне же знать надо, не подохну ли от собственной картошки.
— Анализы организовать можно. Только как пробы в Красноярск доставить?
— Нет проблем, — сказал Рустам. — Доставлю. Кому?
— Есть такой Серега Догадин. Заведует радиоизотопной лабораторией. Я ему письмо напишу.
— Захарыч, — сказал Рустам, — ты, случаем, не знаешь, почему с человеком договориться легче, чем с государством?
— Государство есть инструмент, — не задумываясь, ответил председатель.
Потом все же задумался:
— Только вот чей?
Ближе к обеду нагрянула институтская комиссия, чтобы проявить заботу. Члены парткома вышли из черной «Волги», разминая затекшие члены и приглядываясь, к чему бы прицепиться для начала.
— Как тут у вас? — спросил секретарь.
— Выполняем, — сказал Андрей, разглядывая туфли начальства.
— С воодушевлением? — серьезно спросил секретарь.
Андрей поднял взгляд, пытаясь определить, кто перед ним. Тупой партократ? Приспособленец, почуявший новые веяния? Или приличный человек, волею судеб вынужденный фиглярствовать?
Выражение лица у секретаря было честное. А глаза непроницаемы. Такая непроницаемость вырабатывается долгой и успешной партийной карьерой. Она позволяет принимать решения в любом удобном направлении.
— С энтузиазмом, — ответил Андрей.
— Да? — сказал секретарь.
— Разве должно быть иначе? — спросил Андрей.
— Должно быть так, но может быть иначе, — усмехнулся секретарь.
— Да? — сказал Андрей.
Члены комиссии взглянули на него с ленивым любопытством.
— Ладно, — сказал секретарь, — оценил. Веди в столовую. Посмотрим, чем нынче питается энтузиазм.
Андрей тут же вычеркнул из списка тупого партократа.
«ЕШЬТЕ КАШУ, МАТЕРЬ ВАШУ!!!» — прочел секретарь. — Ага, здоровый студенческий юмор.
Андрей сделал вывод, что он знает о существовании понятия «терпимость». Просочилась, значит, в инструкции ЦК КПСС. Ведь лозунг висел под самым портретом Брежнева. Бровастого, пустоглазого, звездастого.
— А вот это — уже перебор, — сказал секретарь, указывая на небольшой плакат в углу.
Раньше его Андрей не видел. Прочел и оторопел.
«Сверху молот, снизу серп. Это — наш советский герб! Хочешь жни, а хочешь — куй, все равно получишь мало».
По плакату ползала упитанная деревенская муха.
— Снять, — тяжелым голосом сказал секретарь. — Знаешь, чем попахивает?
— Антисоветской агитацией. Статья… не помню какая.
— Это потому, что тебе мало доставалось, — разъяснил секретарь.
Андрей вычеркнул приличного человека из своего короткого списка.
— Вы думаете? — усмехнулся он.
— Уверен. С родителями посоветуйся.
Андрей снял плакат и свернул его в аккуратный рулончик.
— Прикажете предать огню?
Секретарь не ответил. Роль инквизитора предоставлялась Андрею. Соображай, мол, сам. Не то… Но приказа такого партия не давала.
Проверялыцик отвернулся и подошел к окошечку раздачи. Он уже мило улыбался дежурившей по кухне Оле Дубровиной.
— Разрешите попробовать, красавица?
Красавица на партийное обаяние не поддалась.