Слезы луны

– Только попроси ее больше не падать в обморок при мне. Мое сердце не выдержит.
Шон отнес Мод цветы – лиловые и желтые фиалки, уже собранные Джуд. Он нечасто бывал на старом кладбище. Никто из его близких не был здесь похоронен, но почему бы пока не подменить Джуд? Ему это совсем не трудно.
Когда-то умерших хоронили у источника Святого Деклана, там, где паломники, пришедшие поклониться древнему ирландскому святому, смывали пыль долгих дорог. Три каменных креста стояли рядом, словно охраняя священное место и утешая тех, кто забирался так высоко, чтобы почтить усопших.
Даже зимой вид отсюда открывался потрясающий – серый залив словно затаился под клубящимися тучами, ритмично пульсировало протянувшееся до самого горизонта Кельтское море. Влажный, холодный воздух был пронизан музыкой воды и ветра, и пением птиц, не устрашенных зимней непогодой. Сквозь тучи едва струился белесый свет. Между камнями упрямо пробивалась трава.
Зиме никогда не удавалось воцариться здесь надолго. Не успеешь оглянуться, и свежие зеленые ростки возвестят приход весны. Вечный, священный, умиротворяющий круговорот.
Шон присел на землю рядом с могилой Мод Фицджералд, положил цветы у камня под высеченным словом «Провидица».
Девичья фамилия его матери была Фицджералд, так что Старая Мод ему с некоторой натяжкой родня. Он хорошо помнил Мод. Маленькая, худенькая женщина с седыми волосами и туманно-зелеными, проницательными глазами. Он помнил, как иногда она смотрела на него внимательно и спокойно. В эти минуты он не чувствовал неловкости, разве что смутное беспокойство, и все равно его тянуло к ней. Часто в детстве он сидел у ее ног, когда она приходила в паб, и с удовольствием слушал ее истории, а позже, через много лет, из некоторых ее историй родились его песни.
– Джуд посылает вам цветы. Она сейчас отдыхает. Видите ли, она ждет ребенка, и у нее часто кружится голова. Но такое бывает, сейчас не о чем тревожиться. Ей пока надо полежать, вот я и сказал, что отнесу вам ее цветы. Надеюсь, вы не возражаете.
Шон скользнул взглядом по надгробьям, крестам, древнему источнику.
– Теперь в вашем коттедже живу я, а Эйдан и Джуд переехали в большой дом, как заведено у Галлахеров. Я уверен, вы это знаете. В любом случае, когда родится ребенок, им было бы тесно в коттедже. Бабушка Джуд – ваша кузина Агнес Мюррей – подарила коттедж Джуд на свадьбу.
Шон уселся поудобнее, машинально застучал пальцами по колену в ритме моря.
– Мне нравится жить там в тишине. Но странно, что я не видел Красавицу Гвен. Представляете, она показалась Бренне О’Тул! Вы наверняка помните Бренну, самую старшую из девочек О’Тул. Они живут недалеко от вашего коттеджа. Она рыжая… ну, О’Тулы почти все рыжие, только у Бренны волосы как языки пламени. Со стороны кажется, что можно обжечься, но они просто теплые и шелковистые.
Шон изумленно умолк, нахмурился, откашлялся.
– В общем, я живу там почти пять месяцев, и Гвен мне ни разу не показалась, я только иногда ее чувствую. А Бренна пришла починить плиту, и Гвен не только вышла к ней, но и заговорила.
– Женщины – странные создания.
Шон вздрогнул, ему показалось, что он здесь один, и, вскинув голову, он увидел мужчину с длинными темными волосами, синими глазами и насмешливой улыбкой.
– Я сам часто так думал, – спокойно произнес Шон, хотя его сердце, ухнув, бешено забилось.
– Но, похоже, мы не можем без них обойтись, не так ли? – Мужчина поднялся с похожего на трон валуна, возвышавшегося у трех крестов, приблизился, бесшумно ступая мягкими сапогами по траве и камням, и опустился на землю по другую сторону могилы.
Внезапный порыв ветра взметнул его волосы, зашевелил короткую алую накидку, наброшенную на плечи.
Зимняя серость рассеялась, яркий свет хлынул на камни, траву и цветы, размытые контуры стали более резкими. В песню моря и ветра вплелись далекие звуки труб и флейт.
– Если и можем, то недолго, – ответил Шон, глядя незнакомцу в глаза и надеясь, что его сердце наконец успокоится.
Мужчина сложил руки на коленях. На пальце сверкнуло серебряное кольцо с драгоценным синим камнем.
– Ты знаешь, кто я, не так ли, Шон Галлахер?
– Я видел картинки, которые Джуд нарисовала для своей книги. Она хорошо рисует.
– И теперь она счастлива, не так ли? Замужем и ждет ребенка?
– Да, вы правы, принц Кэррик.
Властный взгляд Кэррика не оставлял сомнений в его могуществе.
– Ты не боишься разговаривать с принцем эльфов, Галлахер?
– Ну, я бы не хотел, чтобы меня уволокли в эльфийский дворец на следующие сто лет. Мне и здесь дел хватит.
Кэррик откинул назад голову и расхохотался. Громко, заливисто, заразительно.
– Я уверен, придворные дамы высоко оценили бы твою внешность и твой музыкальный дар. Однако ты мне нужен здесь, в твоем мире. Здесь ты и останешься, так что не беспокойся. – Посерьезнев, Кэррик наклонился к Шону: – Ты упомянул, что Гвен разговаривала с Бренной О’Тул. Что Гвен ей сказала?
– Разве вы не знаете?
Казалось, что Кэррик не шевельнулся, но он уже стоял на ногах.
– Мне запрещено входить в коттедж или пересекать границы его сада, хотя мой дом находится под ним. Что она сказала?
Вопрос был больше похож на просьбу, чем на приказ, и Шон невольно посочувствовал эльфу.
– «Его сердце в его песне». Вот, что она сказала Бренне.
– Я никогда не дарил ей музыку, – тихо произнес Кэррик. Он поднял руку, чуть шевельнул пальцами, и мелькнула молния.
– Бриллианты, рожденные солнцем. Их я дарил ей. Их я высыпал к ее ногам, когда просил уйти со мной. Но она отвернулась от них и от меня. От своего сердца. Ты можешь представить, Галлахер, как больно, когда от тебя отворачивается единственная, кого ты любишь, единственная, кого ты будешь любить вечно?
– Нет. Я никогда никого так не любил.
– Мне жаль тебя, ибо, если ты не любил так сильно, то и не жил. – Кэррик поднял другую руку, и воцарилась тьма, пронизанная серебряными лучами и искрами. Над землей заклубился туман. – Даже когда по настоянию отца она вышла замуж за другого, я собрал слезы луны и высыпал их жемчужинами к ее ногам. И все равно она отказалась от меня.
– И сокровища солнца, и слезы луны превратились в цветы, – продолжил Шон. – И она ухаживала за ними год за годом.
– Что мне время? – нетерпеливо воскликнул Кэррик. – Что мне год? Что мне столетие?
– Когда ждешь любимую, год кажется веком.
Кэррик прикрыл глаза.
– Ты пишешь красивую музыку и красивые слова. И ты прав.
Он снова пошевелил пальцами, и вернулся солнечный свет, хотя и по-зимнему бледный.
– И все же я ждал, долго ждал, чтобы прийти к ней в последний раз. Из синих глубин я вырвал сердце океана, бросил сапфиры к ее ногам. Все, что имел, я бросил к ногам моей Гвен. Но она сказала, что слишком стара, что слишком поздно. И заплакала. Впервые я увидел ее слезы. И еще она сказала, что если бы вместо драгоценностей и обещаний вечности и богатства я подарил ей слова, которые жили в моем сердце, ради любви она, может, и отказалась бы исполнить свой земной долг и ушла бы из своего мира за мной. Я ей не поверил.
– Вы разгневались. – Шон слышал эту историю столько раз, что и не сосчитать. В детстве она ему даже снилась. Ему снился принц эльфов, летящий к солнцу, луне и морю на белом крылатом коне. – Вы любили Гвен и не знали, как выразить свою любовь словами.
– Какой мужчина мог бы сделать больше? – спросил Кэррик, и Шон улыбнулся.
– Не знаю. Но наложить заклятие, разлучившее вас на века, – не самое мудрое решение.
Кэррик рассерженно тряхнул головой.
– Она уязвила мою гордость, я разозлился. Трижды я просил ее, и трижды она мне отказала. Теперь мы ждем, когда любовь трижды встретится с любовью и трижды примет ее. С достоинствами и недостатками, с горестями и радостями. – Кэррик вдруг улыбнулся. – Ты дружишь со словами, Галлахер. Мне не понравится, если ты будешь так же медлить, как твой брат.
– Мой брат?