«Попаданец» специального назначения. Наш человек в НКВД

– Здравия желаю, товарищ майор. Вам назначено?
– Здравия желаю! Да, товарищ капитан. Я майор Стасов. Меня пригласил товарищ Мехлис сегодня к 13 часам.
– Да, да. Действительно. Но вам придется немного подождать, – капитан дружелюбно улыбнулся. Сразу став не таким официальным. – Вы пришли немного пораньше. Пока разденьтесь, в шинели и шапке вам будет жарковато.
Мысленно согласившись с капитаном, я повесил шинель на вешалку и положил шапку на верхнюю полку. А вот с ремнем и пистолетом получился небольшой затык: не мог сообразить – как быть с ними? Цеплять поверх кителя глупо, а оставлять вместе с шинелью вообще ни в какие рамки не лезет. Заметив мое затруднение, капитан предложил:
– Товарищ майор. Давайте я оружие к себе в стол уберу, – и приняв у меня кобуру с тэтэшкой, обмотанную ремнем, убрал ее в глубь своего стола.
Так как до назначенного времени оставалось еще минут пятнадцать, я поудобнее устроился на одном из стульев и с интересом стал наблюдать за работой секретаря Льва Захаровича. Еще в прошлой жизни, если так можно говорить, мне довелось не раз посидеть в разных приемных. Да и здесь, уже будучи офицером ГБ, немало секретарей повидал. Так вот. Капитан Благов за работой мне понравился. За время, проведенное мной в приемной, он ответил на добрый десяток звонков, несколько совершил сам, постоянно отмечал что-то в бумагах, которые то доставал из шкафа за своей спиной, то просто из стола. При этом все телефонные переговоры он проводил ровным доброжелательным тоном, даже когда передавал какие-то распоряжения «вниз», не позволяя промелькнуть в голосе даже намеку на барственность, чем грешат многие секретари. Сколько себя помню, меня всегда привлекала работа профессионала, и неважно, в каком деле. Истинного профи видно всегда, и Благов был именно профи. А что меня особенно в нем удивило, так это отсутствие на кителе каких-либо наград – только три нашивки за ранения: две золотистых и одна красная. Я уже привык к тому, что штабные офицеры сплошь и рядом сверкают орденами-медалями, а тут такой контраст. Пока я размышлял о нем, Благов взял со стола толстую красную папку, положил в нее пару каких-то бумаг, окинул взглядом стол, встал и направился в кабинет начальника. Глянув на наручные часы, я увидел, что уже без двух минут час. Ровно через минуту дверь снова открылась и вышедший секретарь, слегка придерживая дверь, предложил:
– Можете войти, товарищ майор. Товарищ Мехлис ждет вас.
А кабинет Льва Захаровича меня поразил! Я ожидал увидеть что-то монументально-огромное, а оказалось… Кабинет был ненамного больше приемной, большую его часть занимал т-образный стол, покрытый вездесущим зеленым сукном, с приставленными к нему стульями, на котором стояло два подноса с графинами, наполненными водой и стаканами. Вдоль одной из стен стояло несколько книжных шкафов, у окна, ближе к главной части стола, стояли небольшой диван и здоровенный сейф. На рабочей части стола стояли три телефона, большой канцелярский набор из черного мрамора и красивая настольная лампа с зеленым абажуром, украшенным золотой тесьмой.
Лев Захарович встретил меня почти у самых дверей. С добродушной улыбкой пожал руку и предложил устраиваться поближе и поудобней. Сев на свое место он вызвал секретаря и попросил принести нам чаю, добавив, что с чайком разговаривается гораздо лучше, чем без него. Что удивительно, секретарь вернулся уже через пару минут. Он поставил передо мной поднос, на котором были два белых, фарфоровых чайника с кипятком и заваркой, два стакана в красивых серебряных подстаканниках с серебряными же ложечками внутри, две вазочки – одна с печеньем, а другая с каким-то вареньем.
– Не стесняйся, Андрей, наливай чай. Не в первый же раз чаевничаем, – Мехлис усмехнулся. – На юге, помнится, ты посмелее был. Неужто так изменился?
– Да нет, Лев Захарович, – я пожал плечами. – Просто…
– Ладно, ладно… Понимаю. Думаешь все люди меняются, и мало ли как я себя поведу? – Мехлис усмехнулся. – К людям, которым я верю, я отношусь всегда одинаково. А ты не давал повода переменить мнение о тебе. Так что, все по-прежнему, Андрей.
Пока пили чай и разговаривали обо всякой ерунде, я расслабился и почувствовал себя так, как будто снова мы на Украине сидим за вечерним чаем и ведем неспешную беседу о будущем и прошлом. Видимо, Лев Захарович своей встречей и добивался от меня такого состояния, потому что отставил стакан в сторону и, пристально посмотрев на меня, спросил:
– Скажи мне одну вещь. Как ты относишься к политработникам вообще и армейским в частности? Ты же сталкивался и с теми и с теми.
Поняв, что начинается серьезный разговор, я отставил стакан и вздохнул. По старой памяти я знал, что Мехлис любит, когда ему говоришь правду, то, что ты действительно думаешь, а не то, предпочитают услышать многие начальники. Ну что же, будем говорить правду!
– Плохо, Лев Захарович. Я же уже говорил вам об этом.
– Говорил, Андрей. И даже писал об этом, – Мехлис покосился на папку, лежащую слева от него. – И за прошедшее время твое мнение не изменилось?
– Нет. Только укрепилось, – я посмотрел в глаза Льва Захаровича. Как ни странно, но он отнесся к моим словам внешне спокойно, как будто они не стали для него неожиданностью. Немного помолчав, Мехлис открыл папку и взял в руки стопку листов.
– Вот интересно, Андрей. И во время наших бесед, и в беседах с медиками ты постоянно твердишь о разложении партии. Причем утверждаешь, что происходить это начало чуть ли не с момента победы нашей Революции, а окончательно угробили ее и Страну уже в конце восьмидесятых годов. Правильно? – Дождавшись моего кивка, он продолжил: – При этом ты приводил множество примеров, причем многие из них по этой жизни. Скажи, пожалуйста, неужели за прожитые здесь почти три года ты действительно только утвердился в своем мнении? То есть ты не веришь, что несмотря на всю информацию, полученную от тебя и других людей, мы сможем избежать того, что произошло в твоем мире?
– Надеюсь на это, Лев Захарович. А вот верить… нет, не верю! Потому что не вижу особых изменений. Нет, политика Партии изменилась, и очень сильно! Но вместе с этим многое осталось так, как раньше. Партбилет в первую очередь дает возможность влезть повыше, продвинуться не достойнейшим, а, скорее, хитрейшим, изворотливым. Вот в этом ничего не поменялось. Во всяком случае мне кажется, что именно так все и обстоит.
– То есть, как ты там говорил? – Мехлис просмотрел листы и остановился на одном: – Партбилет превращается в своеобразную индульгенцию?
– Что-то вроде этого, – я кивнул. – Причем начинается это еще с пионеров, продолжается в комсомольской организации, а окончательно утверждается именно в партии.
Мы еще с полчаса спорили с Мехлисом на эту тему, когда зазвонил один из телефонов.
– Да? Конечно, конечно пусть входит! – Мехлис положил трубку и почему-то усмехнулся, глядя на меня. Я обернулся на открывшуюся дверь и увидел улыбающегося Меркулова, входящего в кабинет.
– Сиди, сиди, – Всеволод Николаевич махнул рукой на мою попытку встать. – Приветствую, Лев Захарович!
– И тебе здравствовать, Всеволод Николаевич, – вставший навстречу Меркулову Мехлис пожал тому руку и добавил, взглянув на дверь, с появившимся в ней секретарем: – Будь добр, сообрази свеженького чая.
После того, как почти мгновенно поднос с чайными «приблудами» был заменен на новый, мы, уже втроем, приступили к чаепитию.
– Лев, ты уже перешел к главной теме разговора? – и заместитель наркома с удовольствием сделал очередной глоток горячего чая.
– Нет, Всеволод. Как и собирались, ждал твоего прихода. Пока так, поверхностно поговорили, – Мехлис усмехнулся. – И не нервируй своего подчиненного! Видишь, у него глаза округляются? Тоже, наверное, верит в не очень хорошие отношения между мной и тобой с Лаврентием.
– Так все верят, – Всеволод Николаевич усмехнулся. – А кто не верит, те делают вид, что все равно верят!
Глядя на расслабленно перебрасывающихся словами Меркулова и Мехлиса, я совсем перестал что-либо понимать. Насколько я знал, отношения между Мехлисом и Берией не были хорошими, соответственно и у Меркулова тоже. А тут: сидят, по имени друг к другу обращаются, шутят над моей ошарашенностью. Ага, недруги, блин. Получается, что, внешне поддерживая видимость неприязни, они… Даже думать об этом не хочу!