Все, что мы хотели
– Прошлым летом, – сказала она, не сводя глаз со своего колена.
– Значит, ты пьёшь с прошлого лета?
Она немного помолчала, потом кивнула.
– Да. Но не всё время. Иногда.
Я набрал в грудь побольше воздуха и сказал:
– Ну, начнём с этого. С алкоголя.
– Пап, – сказала она, устало вздохнув. – Я знаю…
– Что ты знаешь?
– Знаю, что ты сейчас скажешь.
Я поднялся. Да, с её стороны это был блеф.
– Ладно, Лила. Хорошо. Дело твоё. Но таким путём мы придём к необходимости тебя наказать.
Когда я проходил мимо, она поднялась и схватила меня сзади за рубашку.
– Прости, пап. Садись. Я тебя слушаю.
Я пристально посмотрел на неё и сел рядом, вновь вспомнив ту ночь, когда вернулась Беатриз. Разумеется, пьяная. Я велел ей уйти, но она вернулась на следующее утро и провела в городе целую неделю, обещая Лиле, что переедет в Нэшвилл – это была скорее угроза, чем обещание. Однажды сообщила ей, что я – чокнутый псих, с которым она не смогла жить. А потом опять свалила.
Это было семь лет назад, и с тех пор я совершенно запутался, где, по словам Беатриз, она теперь жила (в Лос-Анджелесе, Атланте, Сан-Антонио, снова в Рио) и сколько раз проезжала мимо нашего города, радовала нас своим нетрезвым присутствием, давала Лиле пустые обещания и снова исчезала.
Не без помощи школьного психолога, с которым я побеседовал после очередной чудовищной выходки Беатриз, я научился не говорить о ней гадости в присутствии Лилы, и до недавнего времени мне это удавалось. Но сейчас важнее было другое. К тому же, сказал я себе, алкоголизм – не черта характера, а болезнь.
– Нелишне будет сказать, что твоя мама – алкоголик, – начал я. Лила щёлкнула языком и закатила глаза.
– Ну да. Я знаю, пап.
Я кивнул, стараясь подбирать слова.
– Хорошо. Тогда ты, наверное, знаешь, что алкоголизм передаётся по наследству.
– Папа, хватит! Я не алкоголик! – простонала она. – Я не пью так много! И кстати, мама сейчас тоже почти не пьёт. Она ходит на собрания…
– И всё равно она алкоголик, – отрезал я. – Собрания тут не помогут. Алкоголизм заложен в генах. Опасность есть всегда.
– Я не пью так много!
– Ну, «так много» приходит постепенно, Лила. Это скользкая дорожка. С твоей мамой так и случилось.
– Я всё это знаю, пап…
Я оборвал её:
– Дай мне договорить. Есть и более практические соображения. В нетрезвом виде люди часто совершают поступки, о которых впоследствии жалеют. К примеру, возьмём вчерашний вечер. Ты помнишь, что произошло?
Она пожала плечами и ответила:
– Да. – Потом добавила: – Вроде.
– Вроде? Значит, чего-то ты не помнишь.
Она снова пожала плечами.
– Да, наверное.
– Ты… была… с мальчиком?
– Пааап! – возмутилась она.
– Отвечай на вопрос, Лила.
– Там были мальчики, если ты это имеешь в виду.
– Нет. Я не это имею в виду. Ты знаешь, что я имею в виду. У тебя был секс? – Я с трудом произнёс это слово. – Ты могла забеременеть?
– Папа! – закричала она, закрыв руками лицо. – Хватит! Прекрати! Нет!
– Нет – ты не могла забеременеть, потому что у тебя не было секса? Или нет – ты не могла забеременеть, потому что вы предохранялись?
Она поднялась и завопила:
– Господи, папа! Уж лучше накажи меня! Я не хочу это с тобой обсуждать!
– Сядь, Лила, – сказал я так сурово, как только мог, не срываясь на крик. – И не смей так со мной разговаривать.
Она закусила губу и снова плюхнулась на диван.
– У тебя был секс вчера вечером? – спросил я.
– Нет, пап, – сказала она. – Не было.
– Откуда ты можешь знать, если не помнишь?
– Пап, знаю, и всё. Давай не будем об этом, ладно?
Я глубоко вздохнул, готовясь перейти к самому главному.
– Ладно. Хорошо. Кто такой Финч?
Она принялась разглядывать свои ногти. Её нижняя губа дрожала.
– Я знаю, что ты сделал, пап. Я знаю, ты переписывался с Грейс с моего телефона. Она отправила мне скриншоты. Я всё видела. Просто признай это.
Я кивнул, готовясь выслушать тираду о праве на личную жизнь. Но она как-то почувствовала, что нужно вести себя смиреннее.
– Кто он такой?
– Старшеклассник, – сказала она.
– Из твоей школы?
Она кивнула.
– Ну хорошо, – сказал я. – Сообщу об этом администрации Виндзора.
– О господи! Папа! – вскричала она и подпрыгнула. Её глаза расширились от ужаса и стали совсем дикими. – Не надо! Пожалуйста!
– Я вынужден…
– Ты не можешь! Пожалуйста! Я больше никогда не буду пить! И прощу тебя за то, что ты копался в моём телефоне! И можешь наказать меня… как угодно! Только, пожалуйста, пожалуйста, не трогай его! – кричала она, перегнувшись через чайный столик, молитвенно сложив руки.
Я привык к её мелодрамам (все подростки такие) и знал, что она начнёт брыкаться. Но всё же такая реакция показалась мне слишком бурной. Я кое-что прикинул, пытаясь понять, какая часть этой истории мне неизвестна. Спросил, всё ли она мне рассказала; она поклялась, что всё.
– Это совершенно неважно, – добавила она.
– Это важно. Это очень важно, – сказал я как можно спокойнее. – И нужно что-то сделать с…
Она покачала головой и залилась слезами – настоящими слезами. Я всегда знал, когда она притворяется.
– Нет. Не надо, папа! Правда, не надо! Мы можем просто оставить всё как есть?
– Нет, Лила. Не можем.
– Почему, пап? Ну почему? Господи! Я не хочу, чтобы об этом знали! Пожалуйста! Давай оставим всё как есть и не будем драматизировать! – взмолилась она.
Я посмотрел ей в глаза и уже готов был сдаться, лишь бы она не плакала. В конце концов, сказал я себе, ей и без того хватает трудностей. Конечно, не каких-нибудь неразрешимых трудностей, мешающих жить нормальной жизнью, но тем не менее. Во-первых, она дочь плотника, вынужденная учиться в понтовой школе, битком набитой богатыми детишками. А во-вторых, мамаша ей досталась никуда не годная. Поэтому я, само собой, хотел пойти по пути наименьшего сопротивления и согласиться на её условия. Но я сомневался, хорошо ли это кончится в итоге для самой Лилы. Может быть, мне стоило больше заниматься воспитанием дочери? Показать ей, как важно стоять за себя и за правду? И потом, если бы я смолчал, не факт, что эта проблема не выплыла бы потом из ниоткуда, как мать Лилы.
При мысли о Беатриз я вновь представил себе её лицо в ту ночь, когда сказал ей, что лучше уж никакой матери, чем такая. Это, конечно, было не так; я не должен был говорить ей эти слова; мне очень хотелось, чтобы сейчас она была рядом. Чтобы мы с Лилой были не одни.
– Посмотрим, Лила, – сказал я уклончиво. Потом поднялся и вышел, пообещав вернуться. Важнее всего сейчас было справиться с чудовищными, недостойными эмоциями и сосредоточиться на том, что мне нужно сделать. Ради дочери.
– Ты куда? – Её голос был резким и печальным.
– В мастерскую, – ответил я как можно сдержаннее. – Пей побольше воды.
Глава пятая
Нина
Рано утром в понедельник раздался звонок, которого я ждала и вместе с тем молилась, чтобы обошлось без него. Мне редко доводилось говорить с Уолтером Квортерманом, но его номер был записан у меня в телефоне. Я увидела его на экране, но мне было слишком страшно отвечать. Я дождалась, пока телефон закончит трезвонить, а потом прослушала голосовое сообщение, в котором он спрашивал, можем ли мы с Кирком сегодня зайти к нему и обсудить «серьёзный вопрос на повестке дня».
Уолтер, или мистер Кво, как называют его детишки, – загадочный директор Виндзорской академии, уже давно пребывающий в этой должности. На первый взгляд он кажется классическим серьёзным академиком – седые волосы, солидная борода, очки в тонкой металлической оправе. Но мы как-то выяснили, что в прошлой жизни он принадлежал к числу хиппи; дети где-то откопали и опубликовали в школьной газете фото мистера Кво, выступающего в Йельском университете против Вьетнамской войны. На фото его борода темнее и длиннее, кулак вскинут в воздух, в другой руке плакат: «Эй, Джонсон! [11] Много сегодня детей убил?» После этого он стал предметом культа многих учеников, а родители, напротив, стали меньше ему доверять. В 2016 году, накануне выборов президента, Уолтер тоже отличился, позволив себе несколько весьма откровенных отсылок к анти-трамповской коалиции и призвав коллектив Виндзора строить мосты, а не стены, чем рассердил консервативно настроенную часть Нэшвилла, преимущественно республиканцев.