Система

Валентин явно прекрасно знал, сколько у меня баллов.
– Пять.
Шеф делано вздохнул и покачал головой.
– Ну и что мне с тобой делать? Что? Вот скажи?
– Валь… Пожалуйста… Ты мог бы мне помочь?
– Конечно, душа моя. Конечно. Для этого я здесь. Знаешь, – он откинул волосы со лба, – ты мне всегда нравилась. Подожди, не благодари. И хотя ты пишешь не сильно лучше, чем алгоритмы, я всегда был против того, чтобы тебя сократить. Хотя мысли такие начальство высказывало, скрывать не буду. Но! Что-то в тебе есть. Что-то человеческое. В наше время мы, люди, должны ценить друг друга…
В этом духе он мог продолжать бесконечно.
– Валя, ты ведь не уволишь меня… мммм, прости, не оСвободишь?
– Я сделаю то, что пойдет тебе во благо. – Валентин накрыл своей ладонью мою (точь-в-точь как эмиссар, их всех учат этому, что ли?). – Ты не будешь работать. Я понял, что именно тебе вредит – твоя работа. Сектор драмы, который вынуждает тебя формировать определенный образ мыслей. Профдеформация, психика не выдерживает, я встречал такое раньше. Как только ты перестанешь работать – тебе сразу полегчает.
– Но как только ты меня оСвободишь, рейтинг еще упадет!
– Конечно! Он и не может не упасть! Зато потом, потом – все наладится! Вот и не надо, не надо мне тут слез и всяких глаз на мокром месте! Свобода от работы – одно из главных достижений нашего общества. Это благо! Другая прыгала бы до потолка от счастья.
– Но я же тогда не смогу завести ребенка…
– Пфф… Средневековье какое-то. Ларочка, знаешь, этот разговор начинает мне надоедать. Я тут бьюсь, трачу на тебя время, а тебе все мало, ты все хнычешь и недовольна. Вот еще одно прямое доказательство: рейтинг тебе понизили совершенно справедливо! С такими негативными мыслями, конечно, только так и будет. Все! Марш домой спать! Сон, физкультура, позитив – и не успеешь оглянуться, как переедешь ко мне в зону А.
Я добралась до дома и долго рыдала на руках у Тима.
Вечером биочасы написали мне 38,4 градуса по Цельсию, уведомили о растущем кровяном давлении и робко предложили дешевый противовирус, аспирин и валерьянку – согласно моему новому рейтингу ничего приличнее мне, видимо, уже не полагалось. Когда я нарыдалась досыта, меня начал бить кашель, и Тим решил, что идея с аспирином вовсе не плоха. В домашней аптечке совершенно ничего не было, мы сообщили об этом Универсуму, и уже через семь минут на пороге нашей квартиры сидел аптечный дрон, под брюхом которого помещалась экстренная медицинская заправка. Мы прикрепили капсулу заправки к входному разъему биочасов. Микроскопические множественные шипы под браслетом ненадолго впились мне в кожу, чтобы ввести лекарство. Кашель вскоре утих, температура спала, я успокоилась и уснула.
В полночь, когда обновился статус, мои биочасы показали четыре балла рейтинга. Тим оставался десятибалльником. У меня было еще двое суток.
 
Глава 2
 
Четыре
 
Утро началось с рыдающей мамы. Сдержать ее было так же невозможно, как ураган или ливень. Она ворвалась в апартаменты и принялась осыпать меня упреками, жалобами и слезами. Вела себя так, будто я вот-вот умру. Очень некстати у меня снова поднялась температура.
– Ты еще и болеешь! Вот как же так можно!
Мы начали обсуждать, что теперь делать. То есть обсуждали Тим с мамой, причем на повышенных тонах, а мне не давали вставить и слова. Тим предлагал срочно подключить меня к самой дорогой программе по улучшению рейтинга, на которую только хватит денег. А мама считала, что времени слишком мало, и требовала экстраординарных мер: например, прорваться на прием к Координатору зоны В и «все ему объяснить». Тим рассердился и сказал, что он предлагает реальные вещи, а мамины идеи оторваны от жизни. А мама ответила, что ему, Тиму, лишь бы ничего не делать и ничем себя любимого не тревожить. Они поссорились, и Тим ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь и пожелав Маргарите Степановне успешно самой решить судьбу дочери, «раз она такая умная».
Как только он перешагнул порог, мама подсела поближе и заговорила горячим шепотом:
– Он откажется от тебя! Откажется, вот увидишь.
– Мама, ты зачем это говоришь?
– Вот увидишь, так и будет!
Мне категорически не нравился этот разговор, но я сдерживалась – помнила, что Система видит и слышит меня. И, конечно, в эти дни кризиса она наблюдает за мной внимательно.
– Мамочка, не надо так говорить, все будет хорошо.
– Зачем ему твои проблемы? У него прекрасная работа, статус. Он еще молод.
– Мама, не надо.
– Он может найти себе другую женщину и использовать квоту на ребенка!
– И что!!! Теперь!!! Мне!!! Делать?! – заорала я неожиданно для самой себя. – Что я могу поделать в этой ситуации??? Когда ты предавала отца, он мог как-то этому помешать???
Мама расплакалась, закрыв лицо руками, а я очень жалела, что сорвалась.
* * *
Мама была женщиной несчастной. В личной жизни ей никогда не везло. Наверное, поэтому она всегда подозревала Тима в чем-то нехорошем. Это было взаимно, Тим тещу тоже не любил. Но, в отличие от мамы, он своей неприязни никогда открыто не показывал, – что серьезно добавляло ему очков в моих глазах. А вот мама временами действительно бывала невыносима. Коронной ее фразой было выражение: «Мужчина – всегда враг!» Мне она твердила: «Запомни! Никому из них верить нельзя».
Мужчин в маминой жизни было двое, и они, надо признать, сделали все от них зависящее, чтобы оставить в ее сердце незаживающие гноящиеся раны.
Первым постарался отец.
Они тогда были студентами. Учились на соседних кафедрах: мама на нейролингвиста, отец – на программиста. Батя был звездой своей кафедры, правда, с приставкой «анти». Знания давались ему легко, но интересовался он далеко не всеми предметами, а усилия прилагал только к тому, что ему действительно нравилось. Поэтому средний балл отца всегда оставлял желать лучшего. К тому же он был цифровым хулиганом.
Факультету принадлежал примитивный ИМ – искусственный мозг, именовавшийся в простонародье Имусиком. Он использовался в учебных целях. Студенты, в зависимости от специальности, писали для мозга программы или обучали его, генерировали эмоции, разрабатывали искусственную интуицию или просто копались в кишочках нейронной сети. А батя хулиганил. Он повадился ходить к мозгу по ночам, и каждый раз наутро Имусик выдавал что-нибудь эдакое.
Однажды за ночь он так здорово научился ругаться матом, что пришедшие с утра к мозгу нейролингвисты, люди в общем-то опытные, признались, что таких выражений не смогли бы составить даже они. Потом отец переобучил мозг – заставил его думать, что профессор – это стул, а стул – это профессор. Демонстрационная лекция о принципах распознавания объектов началась под гомерический хохот студентов и в итоге была сорвана. А потом Имусик взломал Универсум-профиль декана и от его имени разослал всем сотрудницам института письма с непристойными предложениями. Это было последней каплей. Как мой отец ни хорохорился, как ни пытался доказать, что занимался с мозгом исключительно в научных целях, а Имусик саморазвился до такой степени, что начал проявлять самостоятельность, граничащую с непослушанием, что вообще-то является достижением, – даром ему это не прошло. Отца на год отстранили от учебы, сильно понизили рейтинг, и восстановили потом с огромным трудом и огромным штрафом. Понятно, что на факультете о моем будущем отце слагались легенды.
Мама тогда гордо носила роговые очки с толстыми стеклами и негласный статус главной надежды отечественной нейролингвистики. Она, как и все, много слышала о подвигах Феди Смирнова, но столкнулась с ним только после его восстановления на кафедре. Произошло это, что интересно, при непосредственном участии все того же бедолаги Имусика, которого мой отец заставил имитировать влюбленность.
Мама ходила к мозгу раз в неделю, по записи, ее задачей было расширение эмоционального вокабуляра искусственного интеллекта. Однажды она пропустила встречу, и через неделю Имусик начал рассказывать ей, что скучал. Во время последующих встреч он широко развил эту тему: говорил, что вспоминает ее слова. Голос. Взгляд. Интонации. Волосы. Коленки… На коленках-то они с отцом и прокололись. Мама, которая уже записалась к декану с сенсационным докладом о новых способах развить эмоциональность искусственного мозга, – заподозрила неладное, приперла Имусика к виртуальной стенке и выбила из него признательные показания. Чем вообще-то спасла отца – во второй раз его бы уже не простили.