Система

Круглая отличница и хулиган-троечник, овеянный лихой славой, – эти двое были созданы друг для друга. Мама была милой, строгой и во всех смыслах правильной девушкой. Этой-то «правильности» отцу как раз и не хватало.
Мамина родня была категорически против их брака. Бабушка ругалась не хуже Имусика, поскольку совершенно не верила в батины перспективы, и жестко поставила дочь перед выбором: или родная семья, или «этот придурок». Мама выбрала «придурка» – возможно, просто из духа противоречия. Она разорвала все отношения с родителями, родила меня и первые десять лет думала, что поступила правильно. Отец бросил Имусика и прочие шалости, взялся за ум, закончил универ с отличием и уверенно пошел вверх по карьерной лестнице. Штаб главных программистов Системы, двенадцать баллов, зона А, орден, – все шло просто великолепно.
Десять лет мама была счастлива. А потом началось…
Первое время мама была уверена, что отцовская хандра – явление временное. «Кризис среднего возраста, – говорила она, – одно большое дело закончил, найдет себе новое и снова увлечется». Но время шло, и становилось ясно, что никакое новое дело отца не интересует, а старое он проклял раз и навсегда. На пике карьеры отец решительно бросил работу, начал пить и терять баллы. Сначала мама возила его по курортам и психологам, выпаивала успокоительным, жалела. Часами разговаривала с ним. Утешала. Убеждала, что раз нет больше интереса к старой профессии, значит надо найти новую. Уговаривала красиво уйти на покой. Заняться хозяйством. Собой. Ребенком, наконец. Саморазвитием. Отец ничего не хотел. Баллы падали.
Потом мама плакала и просила пожалеть хотя бы нас. Это действовало еще хуже, чем утешения, отец впадал в болезненное раздражение и запирался в комнате. Баллы падали.
В конце концов они вообще перестали разговаривать. Стало ясно, что ни блистательный программист Федор Смирнов, ни цифровой хулиган Федька уже не вернутся. Отец стал другим человеком. Полностью утратившим интерес к жизни.
Необходимость держаться в зоне А, зарабатывать крипты, вести хозяйство, выводить в люди меня – все это тяжким грузом легло на мамины отнюдь не самые сильные плечи. Мама в отчаянии обратилась за помощью даже к бабушке – но ничего кроме: «А я тебе говорила!» – естественно, не получила.
Рейтинг отца упал до семи, мамин до девяти. Размахивая мужниным орденом первой степени, мама еле-еле выбила разрешение переехать в зону В, а не в С, как того вообще-то теперь заслуживал отец. Она преподавала в трех институтах, брала работу на дом и дополнительную нагрузку на выходные. Папа лежал на диване и пил. Мама рвала жилы, блекла, худела и часто болела. Корпорация «Телемедицина» официально предупреждала ее о повышающихся рисках онкологии и инфаркта, специалисты «Телемеда» настоятельно рекомендовали изменить образ жизни, в разы сократить нагрузку на организм, перестать нервничать. Но в мамином положении они с тем же успехом могли давать ей рекомендации не дышать. Долго она бы так не продержалась. И тут произошло невероятное.
Мама влюбилась.
Тут надо пояснить, что само слово «влюбилась» по отношению к моей матери в принципе звучит нелепо. Она всегда была классической ученой дамой самых строгих правил. В ее личном рейтинге ценностей на первом месте стояла я, единственная дочь, на втором – муж, на третьем – наука. Наряжаться и краситься она не любила, суетного желания нравиться была лишена. Вдобавок нас тогда в любой момент могли выселить из зоны В, мы держались на одном честном слове, ведь папа и не думал улучшать поведение. Мама была в отчаянии, не владела собой, часто кричала и плакала, срывалась на работе, и ее собственные тренды тоже постоянно падали. Еще немного, и ее девять баллов превратились бы в восемь, а это уже точно означало переезд в зону С.
Именно тогда и появился этот Макс.
Совершенно непонятно было, откуда он взялся. Он спустился к нам с каких-то совсем верхних этажей Системы, тринадцати- или четырнадцатибалльник, ученый – я помню, как он приходил к нам домой. Длинный, сухой, большие уши, совершенно некрасивый. Он очень заинтересовался мамой как профессионалом, – заказал ей какое-то научное исследование (она как раз начала новую крупную работу о типологиях нейросетей), а потом пригласил ее выступить на большой научной конференции в зоне А.
Мама сначала краснела и отнекивалась, но потом все-таки выступила и имела бешеный успех. Количество ее друзей в Универсуме выросло в разы, тренды поползли вверх. Она начала выступать и дальше и даже составила себе некоторое имя в научном сообществе.
Макс Вебер – вспомнила я, как его зовут! – маму очень хвалил. Он говорил, что она особенная. Что она умница и звезда. Что она далеко пойдет. Что на верхних этажах Системы такие люди, как она, очень нужны.
Маме тогда было тридцать восемь, и таких слов ей еще никто и никогда не говорил. Слова подкреплялись делом: Вебер пропихивал ее везде, куда только можно, она стала больше зарабатывать.
Мама приосанилась. Впервые в жизни она заказала себе на дом гардеробщика из модного магазина и красиво оделась. У нее появились новые уверенные манеры, она начала вести себя по-королевски спокойно – и очень нравилась мне такой. Мама даже разобралась, наконец, с застарелой близорукостью (с миопией в минус одиннадцать за толстыми стеклами очков жить было непросто, и «Телемедицина» то и дело одолевала маму предложениями сделать мгновенную операцию глаз, но она боялась). Однако то, что многие годы не удавалось профессиональным сэйлерам «Телемеда», за пять минут удалось великолепному Максу. На день рождения Вебер подарил моей матери новейшие биохрусталики для глаз, минутная операция – и вот, долой очки! Открытые всему миру карие мамины глаза снова засверкали надеждой.
Венцом всему стало повышение маминого рейтинга на один балл. Десятка! О смене зоны речь уже не шла. Я смогла подать документы в хороший вуз. Не появись в маминой жизни таинственный «доктор Вебер», всего этого не произошло бы.
Мама поверила в него.
Они были очень дружны, часто куда-то вместе ходили и могли весело болтать часами. У нас дома Макс был всего раз или два, потому что отец терпеть его не мог, и общая беседа у них не клеилась. «Этот твой друг» – так пренебрежительно называл Вебера отец, обращаясь к матери, а та возмущенно говорила, что не понимает этих интонаций.
Мне было восемнадцать, я видела, что отношения мамы и Вебера – это все-таки чуть больше, чем просто дружба, – но маму не осуждала. Конечно, я любила отца и сочувствовала ему, но считала все-таки, что он сам виноват. А к этому странному Максу я испытывала только благодарность: он сделал мою маму счастливой. Она перестала болеть, больше не срывалась на нас с отцом по пустякам, часто смеялась, не пилила меня за учебу, а лишь расспрашивала и давала советы, снова рассказывала анекдоты – в общем, вела себя так же, как когда-то давно, в зоне А, когда вся наша семья еще была счастлива…
Ну и, кроме того, мама наконец-то реализовалась профессионально. Теперь она по праву считалась популярным ученым, прекрасным и модным специалистом, гонорары, тренды и количество СС-друзей в Универсуме у нее все время росли. Очевидно было, что недалек тот день, когда к маминым десяти баллам добавится еще один, а может и еще один, и еще… А это означает триумфальное возвращение в зону А и – надежду на долгую жизнь. В том числе и для меня. Непонятно было, правда, что дальше делать с отцом…
Однажды мама, очень смущенная, притащила домой огромную охапку красных роз и бочком от отца, с самым вороватым видом, поставила их в вазу на пол на кухне. Она думала, что я из ванной не вижу, но мне-то отлично было видно в зеркало, как она опускается на колени перед букетом, нюхает цветы, пересчитывает их и целует бутоны.
Я поняла, что дело зашло слишком далеко. Цветы – такие и в таком количестве – ей мог подарить только один человек. Макс вскоре позвонил, и мама упорхнула поговорить с ним на балкон – так, чтобы даже я не слышала разговора. Они говорили почти час. Мама вышла с балкона вся в красных пятнах, глаза на мокром месте и бесконечно счастливая. М-да…