Великий поход
Александр Белов. Великий поход
ОТ АВТОРА
Жанр произведения – мифологический роман. В этом жанре созданы такие полотна, как «Тезей» Мэри Рено, «Восстание ангелов» Анатоля Франса, «Смерть Артура» Томаса Мелори и др.
Роман «Великий поход» пересказывает языком художественной прозы ключевые сюжеты арийской мифологии, представленные в наиболее древнем её источнике – ранних гимнах Ригведы. В центре повествования – судьба Индры, главного героя Ригведы, героя, ставшего богом и открывшего мировой исторической традиции сюжет драконоборчества. Индра наполнил поединок со своим главным антиподом не только чисто героическим содержанием, но и философским, духотворческим смыслом. Раскрытие этого смысла превращает роман в источник системных понятий русской ариософии.
Выбор тематики произведения сделан не случайно. До сих пор тема арийства использовалась для озвучивания идей германского национал-социализма, с одной стороны, и как материальная и культурная часть индийской истории-с другой. Только-то и всего. До сих пор общественное мнение шло на поводу сложившихся заблуждений, открещиваясь от какого бы то ни было изучения данного вопроса.
По мнению специалистов, современный русский язык является наиболее близким диалектом той формы ведического санскрита, на котором говорили древние арийцы. То есть мы и сейчас могли бы понять друг друга! В отличие от «истинных арийцев» из Третьего Рейха, ибо немецкий с ведическим санскритом не имеет ничего общего.
Пресловутый расовый тип, так вдохновлявший гитлеровских «чистильщиков породы», тоже слегка загулял по отношению к подлинной антропометрии арийца. Уж если и сравнивать подобные показатели, то нельзя не обратить внимание на славянскую идентичность со «скифским стандартом» андроновской культуры – зороастрийским арийцем. Незабвенный Ницше, описывая своего зороастрийского сверхчеловека, должно быть, и предположить не мог, что носителем его типических признаков окажется … русский.
В истории нет пустых мест. Есть кому-то угодные и неугодные явления. Впрочем, стоит ли говорить о родоначальниках европейской общности народов, как о неугодном явлении?
Что такое арийство? Ответ на этот вопрос читатель найдёт на страницах романа. Его действие разворачивается в наиболее древний период существования арийского общества – во время начала плавления металлов, приручения коня, создания колесницы и кочевья арийских племён по бескрайним просторам Евразии. Место действия романа легендарно. Нет необходимости искать его на карте, ибо современные теории прародины ариев практически отвергают мифические символы этой области и потому противоречат мнению самих древних источников. Таких как Ригведа и Авеста. Исключение составляет разве что арктическая теория происхождения.
Моей же задачей было сохранить собственное представление арийцев об окружающем их мире и о существах его населяющих. Не случайно, поэтому чисто мифические персонажи на страницах романа оживлены и очеловечены. Думается, что это вполне достоверно отражает образный строй мышления наших древнейших предков.
Оставим всё таким как есть. Не будем срывать завесу таинства с ведических символов арийского мировоззрения. Пусть змей, главный противник Индры, останется змеем, раз он именно в таком обличий представлен в Ригведе. Не трудно и отыскать «животный» прототип такого персонажа. Единственным представителем этого семейства, живущим в воде и соответствующим по объёму демону Вритре, противнику главного героя романа, является анаконда. Отдельные особи анаконды достигают гигантских размеров – десять, двенадцать и даже шестнадцать метров. Однако людям удавалось находить сброшенную облинявшую кожу анаконды длиной и до двадцати метров! С учётом того, что подобная рептилия весит более тонны, чем не дракон?! Во всяком случае, победить такое существо в одиночку – настоящий подвиг, способный вдохновить творчество древних певцов и сказителей.
У этой идеи, в реалистическом её трактовании, есть один существенный недостаток. Анаконда – эндемичный вид Южной Америки. То есть нигде в мире больше не встречающийся. А место формирования арийской этничности уж никак нельзя перенести в пампасы этого континента.
Однако, согласно достаточно распространённой в геофизике теории, благодаря литосферным катастрофам, Земля несколько раз меняла свои полюса. Последний раз такая катастрофа случилась 11-12 тысяч лет назад. Не объясняет ли этот факт и присутствие анаконды в тексте древних гимнов (по меньшей мере, знание сказителей о ее существовании), и растительно-климатическую экзотику «прародины» при абсолютной достоверности того, что антропометрический ариец – житель Европы?
Оставим подобные гипотезы учёным, у романа другая задача. Перед нами – человек. Человек Каменного века, открывающий мир, создающий зачатки философии, ещё теснейшим образом связанной с идеями выживания. Это те времена, когда люди становились богами в сознании и представлении соплеменников, когда боги жили рядом, оставляя по себе память на многие тысячелетия.
Я умышленно не стилизую речь героев, считая, что риторика Каменного века вряд ли обогатила бы русский литературный язык, не примитивизирую героев, ибо философия Ригведы лучшим образом демонстрирует глубину и совершенство их мысли. К тому же не потерявшей своей актуальности и сегодня.
ПРОЛОГ
Мы поднимались по мраморной лестнице старого особняка в Спасоналивковском переулке. Со сложенных зонтов и плащей стекала щедрая осенняя вода, проявляя на белом наши следы.
– Что он за человек? – спросил я своего попутчика
– Нелюдим, на общение идёт неохотно. Замкнут на трудах, осенен вдохновением вытаскивать из тлена истории никому не нужную первобытную подлинность. Поглощен этим. В общем, типичен для учёного.
Я кивнул. Мне представился обветшалый книжный филин, жрец науки, с тусклым взглядом поверх очков, шаркающей походкой и чахлыми от библиотечной пыли лёгкими Он безусловный ретроград, зануда, мелкопредметный традиционалист, обнесенный бытовой рухлядью и бытовыми пережитками, духовный тиран своих беззащитных близких, давно отлучённых от собственного мнения. Такие, как он, фатально привязаны к одному и тому же домашнему халату, чайной кружке из потемневшего фарфора, реликтовой печатной машинке типа «Ундервуд» и ещё паре-другой глупых привычек, вроде выцарапывания на обоях телефонных номеров для памяти, вместо того чтобы алфавировать их в телефонной книжке. Я уже встречался с подобными людьми. Их речь насыщена столь осмысленными и правильными формулировками, что кажется, будто разговариваешь с книгой. По роду своих занятий мне приходится выслушивать всю эту лукавую мудрость, необходимую общественному благу не больше, чем восклицания маразматирующих пророков о конце света. Речь идёт, разумеется, об учёностях на философском, филологическом, историческом поприщах и в других подобных ипостасях всеобщего знания, которые, ровным счётом, ничего не дают голодному и убогому человечеству. Другое дело – физики. Или химики. Их мозготворческие блуждания отмечены весомыми плодами материализма. Всеобщего электронно-механического блага. Среднестатистический болван, попадая в их среду, может сносить этих умников уже хотя бы потому, что кормится и поится результатами их трудов, лечится, одевается, бытует и тянет жизненную лямку их стараниями. А что ему дают историки? Что проку в донесённых до его сознания изречениях Хамурапи или в утраченных прелестях Мохенджо-Даро? Кого они накормят? «У культуры другая цель», – скажет какой-нибудь академический ханжа. Да, но и культура не всегда нуждается в этой цели. Я был недавно в аккордеоново-колбасно-пивной Баварии. Где люди устали от благополучия. Так вот там какой-нибудь румяный бюргер из местечка близ Кёнигшлосса знает о древнем Междуречье или о гробницах египетских фараонов в десяток раз меньше любого нашего школьника. Но вот беда – наши отпрыски со временем превратятся в неприкаянных и одичалых соискателей «прожиточного минимума», а баварский бюргер, баловень судьбы, так и останется символом немецкого культового благополучия. С его полным безразличием к проблеме шумеро-аккадских древностей.
