За белым кречетом

В результате долгих исследований, выполненных в разные сезоны, Калякин мог сказать: кто, где и когда живет в окрестных тундрах, в каком примерно количестве.
— На Щучьей и ее притоках,— признался он,— мне известно двенадцать кречетиных гнезд. Знаю также, где гнездятся занесенные в «Красную книгу» белохвостые орланы, канюки, дербники, ястребиные совы... Вам я покажу пять гнезд кречетов,— продолжал он.— Больше вы просто не успеете увидеть, ради этого сюда надо было бы раньше, весной, приезжать. И покажу их потому, что надеюсь: это поможет превратить район Щучьей в заповедник. Ямал стремительно развивается. Нефть, газ — все тут есть. Недалеко то время, когда сюда хлынет поток туристов, охотников, и если не создать тут заповедник, трудно будет сохранить гнездовья кречетов, орланов и других редких птиц...
Тундра оживала на глазах. Золотистым пухом покрылись кустарники ив, сквозь порыжелую, примятую прошлогоднюю траву пробивались свежие зеленые побеги каких-то нетерпеливых растений, появились и первые цветочки: беленькие, лиловенькие, все мне не известные, хотя по северным тундрам я походил немало. На берегах озер заунывно кричали утки-шилохвостки, поднимая перья на шее, как жабо, вели потешные бои кулики-турухтаны, спаривались кулики-плавунчики, какие-то мелкие кулички уже сидели на яйцах. Большие стаи поморников, за которыми ходит недобрая слава разбойников, отнимающих пищу у чаек, разоряющих гнезда тундровых птиц, как травоядные гуси часами паслись средь болотистых зарослей, склевывая прошлогодние ягоды шикши и личинок насекомых.
Погода не баловала, солнце появлялось всего лишь на несколько часов, а затем вновь наплывали синие тучи с севера, моросил дождь, а иногда летели белые мухи — снег не редкость для Ямала и в летнюю пору. В такие дни река казалась нелюдимой и мрачной, и я не без волнения представлял, как в скором времени мне придется сплавляться по ней.
Река Щучья рождается в предгорьях северного Урала. Петляя затем по холмистым тундрам Ямала, она устремляется на юго-восток, а затем резко поворачивает едва ли не в обратном направлении к северу. Делает гигантскую петлю и в двух десятках километров от того места, где вздумала было повернуть, смиренно возвращается к основному направлению, впадая, наконец, в обширную Обскую губу.
План был таков: в самом узком месте этой петли пересечь Сопкай. Лодки и рюкзаки на этом участке пути пришлось бы нести на себе. Идти по болотистой тундре нелегко, но на пути было несколько озер, так что кое-где можно было и плыть на лодках. Предполагалось, что это будет самый трудный отрезок пути, зато потом начинался непрерывный многодневный сплав до фактории. На этом участке реки, примерно в сто восемьдесят километров, и разместились пять гнезд кречетов. Их -мы и должны были навестить.
Калякин ходил этим маршрутом, но на этот раз решил идти к Байдарацкой губе, а в проводники мне выделил своего добровольного помощника Сергея, увлеченного охотника, собачника, рыболова и вообще немало побродившего по свету человека. Да Таню, студентку, будущего энтомолога. Оба они не новички, не первое лето приезжают на стационар, ходили в маршруты, а Сергей годом раньше прошел по петле, знает, где искать гнезда птиц, да и добытчик он толковый. С ним, одним словом, в тундре не пропадешь.
Все давно решено и обговорено, отремонтированы движки катеров, сто раз проклеены надувные лодки, а дожди идут, холодно, погода не улучшается, и все, кому давно бы надо быть в поле, продолжают отсиживаться в избе. «Год какой-то необычный»,— виновато твердит Калякин. А время идет. Минул почти месяц, и я начинаю беспокоиться: не опоздать бы.
Кречеты затевают брачные игры в апреле, когда стоят сильные морозы и прочно укрывает землю метровый снег. В мае самка садится насиживать яйца. Но и в это время в ясные солнечные утра обе птицы оставляют яйца на несколько часов и, как пишет в одной из своих книг М. А. Мензбир, отец русской орнитологии, птицы носятся над местом, где расположено гнездо, на огромной высоте, описывая круги, как во время спаривания. «Наконец, налетавшись,— продолжает далее он,— и самец и самка стремительно несутся к гнезду, часто перегоняя друг друга. При этом обе птицы издают свой пронзительный «кьяк», напоминающий несколько крик сапсана и даже тетеревятника, к чему изредка присоединяется более высокий «гик», иногда переходящий в подобие трели, вроде «гиии...». Говорят, что иногда кречет издает трель, поймав добычу. Позднее, вдали от гнезда, кречет обыкновенно очень молчалив и, даже подвергнувшись нападению ворона, что бывает нередко, издает лишь негромкий крик. К концу насиживания самка сидит очень крепко, самец же доставляет ей корм».
 
Таких сцен мне уже было не увидеть. Насиживание продолжается четыре недели, затем появляются птенцы. Лучшее время, как я понимал, для того чтобы сделать портрет взрослого кречета-самки,— это пора, когда птенцы начинают оперяться и могут подолгу оставаться в гнезде одни. Самка будет прилетать кормить, тогда-то, спрятавшись в укрытие, можно будет снимать, не причиняя беспокойства птицам. Но и это время подходило к концу. 5—6 недель проводят птенцы в гнезде, а в августе постепенно начинают откочевывать. Тут уж надеяться снять взрослую птицу практически невозможно, но мне бы хоть на слетков в гнезде посмотреть, и этому был бы рад.
Наконец облака расходятся, второй день светит незакатное солнце, полевики начинают разъезжаться по своим маршрутам. Сергей на моторке развозит их по реке, мы же должны выйти последними.
Нам удивительно повезло. На фактории Щучьей мы повстречали вездеходчика Сашу Диппеля. Зимой на одном из озер неподалеку от фактории он провалился под лед вместе со своим вездеходом. Тогда о спасении вездехода не могло быть и речи, сам едва до жилья обледенелый добрел. Но весной он вернулся на факторию, дождался, когда сойдет на озере лед, и с помощью трактора вытащил вездеход на берег. Подсушил, обогрел и вот собирается отправиться на нем в родной поселок. Оказалось, что до полдороги нам по пути. На радостях Диппель согласен ради науки сделать и небольшой крюк. В магазине мы второпях набираем в дорогу продукты: муку, соль, спички, чай, сахар, подсолнечное масло, вермишель, несколько буханок хлеба, две бутылки спирта...
— Не мало ли? — удивляюсь я.
— Хватит,— отмахивается Сергей.— Ружье, спиннинг зачем? И рыба будет, и птица.
В научных целях — так у него в задании — мы должны отстрелять триста птиц. После обмеров и исследований птицы пойдут нам в пищу. Вообще, меня всегда удивляла эта дикая потребность науки орнитологии уничтожать птиц ради их изучения.
Ведь до сих пор, не представив шкурки птицы, невозможно доказать, что ты ее встретил там, где на самом деле встретил. Конечно, не разделав птицу, нельзя узнать о паразитах, живущих в ее организме, о ее болезнях, о том, чем она набивает свой желудок в определенную пору года в том или ином районе. И все же пора бы науке прибегать к каким-то иным, более милосердным методам изучения.
Однако в тот момент я, пришлый человек в этой научной экспедиции, должен был только прислушиваться к голосу своих молодых, но бывалых товарищей. Мой многолетний опыт работы в Заполярье, участие во многих экспедициях, в том числе и в сплаве по тундровым и горным рекам, здесь просто не принимался во внимание. Таня и Сергей даже не захотели о нем узнать.
Второпях мы закинули лодки и рюкзаки в кузов вездехода и за несколько часов, вместо трех дней, одолели Сопкай, настреляв по пути несколько кроншнепов. Саша нас подвез к шикарному балку на полозьях, о существовании которого Сергей и не подозревал. «Хоть несколько ночей в тепле поспите. В палатке-то пока будет холодно»,— чуть ли не по-отечески позаботился он. Потом, оглядев наши пожитки, вытащил из кузова большой кусок толстого войлока: «Берите, под спальные мешки подкладывать». А затем стал угощать нас апельсинами, будто не мы, а он только приехал из Москвы. Разжег паяльную лампу и стал греть нам чай. Да, это был настоящий житель тундры. Я забрался на крышу балка осмотреть окрестности. Оттуда хорошо просматривалась спокойная река, в зеленоватой воде которой отражались невысокие берега. Уже зеленые, с редкими деревьями и языками прошлогоднего снега. Белые кучевые облака курчавились на синем небе, картина была благостной, умиротворяли безлюдность и удивительная тишина.