Не отрекаются, любя... (СИ)

Против них двоих — Файлин и его неукротимого желания — у него почти не было шансов.
Почти…
Дрожа от возбуждения, он видел это.
Как сдирает с неё платье. Поднимает на руки. Бросает на кровать. Срывает трусики.
Рукой зажимает рот, чтобы не орала, и входит.
Грубо. Жёстко. Неистово.
Вколачивается в неё так яростно, что сводит ягодицы.
Видит её глаза. Видит слёзы, что из них текут. Видит свою руку, что так и зажимает её рот, но как чёртова бездушная машина, толкается в неё и толкается, причиняя боль, разрывая, заливая кровать её кровью.
А потом дёргается, разряжаясь, и освобождённый и обессилевший, падает сверху…
Да гори оно всё!
Марк тряхнул головой.
В кровавой пелене, что заволакла сознание он подхватил Файлин на руки, выставил за дверь и плотно закрыл задвижку.  
Он не помнил, как дошёл до кровати, как упал и, наконец, провалился в небытие.
И проснулся от стука в дверь.
В душе так и лилась вода. Но прошло несколько минут, год или вечность — Марк не смог бы сказать.
Он рванул на себя дверь.
— Я принесла тебе отвар, — стояла на пороге Файлин с кружкой в руках. Истошно воняющее какой-то травой густо-зелёное варево ударило в нос. — Мама сказала от него тебе станет легче.
Марк прошёл за Файлин в комнату.
И вспомнил, что на тумбочке стоит для неё подарок.
Сел рядом на кровать, потянулся и вручил коробку.
— Это что? — с детской непосредственностью принялась она развязывать нарядную ленту.
— Это книга про скульптора Камиллу Клодель, — пока она рассматривала, он послушно глотал отвар. — А это… Открой! Стеки, штихели ну и всякое такое, что тебе может пригодиться для работы с глиной.
Её глаза сияли от восторга. Марк был рад, что угадал.
Но Файлин отложила подарки и посмотрела на него.
— Сделай для меня, пожалуйста, ещё один подарок.
Холодок пробежал по спине: Марк знал, что она попросит.
— Я не могу, Файлин, — сжал он в руках кружку.
— Ты не хуже меня знаешь, что однажды это всё равно случится. Так пусть случится сегодня, — протянула она к нему руку, сама потянулась вслед за ней и его поцеловала.
— Ты пожалеешь, — покачал он головой.
— Никогда, — прошептала она и обвила его шею руками.
Он отставил кружку и привлёк её к себе…
Файлин была права: она не пожалела. А он — да.
Ни о чём в своей жизни он не жалел больше, чем о том, что стал у неё первым и сам распахнул эти двери в ад. Что позволил ей надеяться на большее, дал право мечтать и привязал к себе узами куда прочнее брачных.
Она его любила. А он её — нет.
Она отдавала ему себя без остатка, душой и телом, а он — просто брал. И не находил в себе сил отказаться.
В ту их первую ночь, когда она ушла, к утру его скрутила лихорадка.
И в горячечном бреду он видел совсем не то, что было на самом деле. Он видел, всё то, что ему померещилось…
Что я наделал! — шептал он в горячечном бреду.
Словно со стороны он видел себя между её окровавленных ног.
В ужасе поднял лицо. Опёрся на руки.
— Детка, — прошептал, боясь к ней прикоснуться.
Она дышала тяжело и часто. И словно смотрела на него и не видела.
Ёбаный пиздец! Что я наделал!
Он сполз с неё вниз, на пол, боясь посмотреть туда, где всё было в крови.
— Файлин, — притронулся дрожащими пальцами к её руке.
— Было больно, — выдохнула она и села, — но я умею отключаться и ничего не чувствовать.
— Просто пристрели меня, — упал он на колени и ткнулся лицом в её ноги.
Она села, потрепала его по голове и улыбнулась:
— Я буду звать тебя Ррррр. Ты был похож на волка, что набросился на добычу и защищал её от других самцов, — она прижалась губами к его волосам, а когда он поднял лицо, взяла его в свои ладони и поцеловала. — Ты убил человека, Рррр. Убил впервые. Это как открыть в себе тёмную силу, которая сильнее тебя. Но ты научишься ей управлять. Обязательно научишься.
— Файлин… — покачал он головой. Нет мне прощения.
 
— Надо бы здесь немного прибраться. А ты иди в душ, — потянула она простынь. — Не жалей, Рррр. И прекрати убиваться. Что сделано, то сделано…
Что сделано, то сделано.
Когда он пришёл в себя, у него на лбу было мокрое полотенце, и Файлин сидела у его кровати.
Но что было правдой, а что ему пригрезилось, он не смог бы сказать наверняка.
Теперь он был тем, кто мог сделать и то, и другое.       
  
Глава 24. Вера
 
— Мамочка, ты плачешь? — спросил Ванька.
— Да, малыш, — Вера посмотрела на него, пристёгнутого в детском кресле, в зеркало заднего вида и вытерла слёзы.
— А почему?
Если бы она могла ему объяснить. Если бы могла объяснить хотя бы себе, что заставляет её говорить Марку все эти жестокие обидные слова и при этом так сильно его любить?
Зачем она всё это про него знает, если это знание всё равно ни капельки не помогает?
Стала она меньше его любить? Нет.
Забыла она его? Нет.
Возненавидела? Если бы!     
Но, к счастью, ребёнку не нужны были такие сложные ответы.
— Ты боялась, что я упаду? Что он меня уронит?
— Нет, малыш, — улыбнулась Вера. — Он бы тебя ни за что не уронил.
— Потому что он мой папа?
Как же у тебя всё просто, милый!
— Да, мой родной.
— А разве бывает два папы?
— Бывает, — вздохнула Вера. — А бывает ни одного. Так что тебе очень повезло.
— А он хорофий? Второй папа?
— А тебе как кажется?
— Я не знаю, — вздохнул Ванька. — Певрый тоже хорофый. Но он строгий. И он никогда фо мной не играет. А второй, — он задумался и вдруг улыбнулся. — Пусть он будет моим одним папой. Давай мы будем с ним жить.
— Он сказал, что у него ещё есть и другие мотоциклы, да? — подозрительно прищурилась Вера.
Ванька выразительно закивал.    
Сволочь ты, Реверт! Беспринципная сволочь!    
К счастью, они уже подъехали, и Вере надо было искать место на парковке, а не отвечать на трудные вопросы.
А потом большой торговый центр, эскалаторы, запахи попкорна и прочие соблазны ребёнка и совсем отвлекли. Когда Ванька понял, что поднимаются они на самый верх, где расположен детский игровой центр, ему уже было всё равно, какой из пап ждёт их в кафе.
— Малыш, — раскинул руки в сторону Алексей. Крепко его обнял. И, может, Вере показалось, но в глазах у него блестели слёзы. — Как дела? Хорошо?
— Да, — усердно закивал Ванька, и пока Измайлов задавал ему какие-то вопросы, на которые не ждал ответов, всё косился на приветливую девочку-аниматора в клоунском костюме. И не ошибся. Её Измайлов нанял для сына.
Показалось! Вздохнула Вера. Если кто и расстроился, когда аниматор протянула Ваньке руку и повела в детскую комнату, то только Вера.
— Отлично, — всплеснула она руками. — Вот и пообщались. Молодец!
— Я думал, нам надо поговорить, — показал Алексей рукой в сторону столика, из-за которого встал, когда они пришли.
— Да, нам есть о чём, — выдохнула Вера, но зло плюхнуться на диванчик не успела — Измайлов протянул ей букет.
— Э-э-э, — опешила она. — Серьёзно?!
— Принести вам вазу? — спасла Алексея от отповеди приветливая официантка.
— Да, будьте добры, — улыбнулся он девушке.
— Ну, тогда и я начну с подарков, — когда цветы уже стояли в вазе, открыла Вера сумку и выложила перед Измайловым документы.
— Это что? — с невинным видом спросил он.
— Бабушка тебе наследство оставила. Меня попросили передать, — растянула Вера губы в гаденькую улыбочку. Но, видя его замешательство, не выдержала. — Лёш, ты дебил что ли? Это документы на развод. Я их подписала. Всё, мы больше не женаты. Поздравляю, ты свободен!