Пленники небес
— Шериф сказал, что ты не сможешь опознать Китса.
— Я не видел его лица.
— А этого... зулуса ты тоже раньше не видел?
— Китс или кто он там сказал, что он когда-то был тонтон-макутом.
— И что ты от нас хочешь?
— Если я правильно понял наш предыдущий разговор, вы собирались разобраться.
— Теперь не собираюсь. К тому же тебе прекрасно известно, что нападения не в нашей компетенции.
— А вам никогда не приходилось подбрасывать подозреваемому наркотики?
— Что-о-о?
— Скажите еще, что ни разу. Моей жене и еще кое-кому угрожает опасность. Вы сами сказали, что разберетесь. Ни хрена вы не разбираетесь, а только и знаете, что читать лекции, типа я сам во всем виноват.
— Этого я не говорил.
— Вы дали понять. Вам прекрасно известно, что во всей округе куча народу приторговывает наркотой. А привлечь вам удается одного из пятидесяти. Это плохо, это портит ежемесячный отчет; каждый раз вы трясетесь, что вас отправят на новое место службы в какую-нибудь дыру в Северной Дакоте. Сам Бог велел отыграться на гражданских, якобы вмешивающихся в федеральное расследование.
— Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь, Робишо.
— А мне плевать. У меня и так уже швы по всей морде. Хочешь помочь мне — найди способ привлечь Китса.
— Мне жаль, что на тебя напали и что мы не можем ничего сделать. Я понимаю, ты сейчас зол. Но ты же сам был полицейским и прекрасно знаешь рамки нашей компетенции. Так чего тебе еще надо?
— Тебе известно, что в барах Китса полным-полно проституток. Поставьте там пару патрульных машин, глядишь, его собственные люди и выведут нас на него.
— Это не наш метод, Робишо.
— Так и знал, что ты это скажешь. Увидимся. Не зависай у корзины, приятель. А то все подумают, что ты разучился играть.
— По-твоему, это смешно?
Я повесил трубку, допил свой «Доктор Пеппер», завел пикап и поехал по грязной дороге; теплый ветер колыхал верхушки деревьев, воду залива засыпали опавшие листья, на дальнем берегу на ветвях низко-низко спали водяные щитомордники, почти касаясь поверхности воды. Я с грохотом проехал по подвесному мосту, ведущему в город, снял с нашего счета три сотни, потом повернул и покатил между тростниковыми плантациями Сент-Мартинвилля к шоссе, ведущему в Новый Орлеан.
Когда я проезжал по длинной объездной дороге вдоль болотистых окрестностей Атчафалайя, ветер дул с прежней силой. Небо все еще оставалось нежно-голубым, там и сям проплывали белые облачка, но в воздухе уже чувствовалось приближение бури, и я знал, что к вечеру небо потемнеет, засверкают молнии и загремит гром. Ветер трепал ветви росшей у залива ивы, шевелил пучки мха, свисавшие с поваленных кипарисовых стволов, играл солнечными бликами на воде залива, когда внезапная рябь покрывала ее от берега до берега мириадами солнечных зайчиков. Атчафалайя — это сотни мелких заливов, поросших ивняком островков, песчаных отмелей, насыпей, покрытых зеленой травой и лютиками, широких бухт, берега которых усыпаны поваленными кипарисовыми колодами, кое-где попадаются еще нефтяные вышки, а влажные леса кишат щитомордниками, аллигаторами и тучами москитов. Я хорошо знал этот край; мальчиком я частенько охотился и рыбачил там вместе с отцом, и даже в такой ветреный майский день, как сегодня, мы никогда не возвращались без улова; пускай остальным не удавалось ничего поймать, зато в наших садках трепыхались огромные лещи и пучеглазые окуни. Ближе к вечеру мы подплывали на своей пироге к поросшему ивняком островку и бросали якорь с подветренной стороны. Как раз в это время у поверхности воды начинали роиться москиты; мы забрасывали удочки в спокойную воду у самых зарослей водяных лилий, и часа не проходило, как наши садки были уже полны рыбой.
Но даже самые радостные воспоминания детства не могли заставить меня забыть слова Энни. Она хотела сделать мне больно — что ж, у нее это получилось. Но и сама Энни — она ведь тоже мучается. Произнесенные ею слова моей первой жены означали, что есть в моем характере нечто, некая неуловимая черточка, которую ни она, ни моя бывшая жена, да и вообще ни одна здравомыслящая женщина принять не в силах. Я не просто был пьяницей — меня влекло в этот жестокий иррациональный мир, как влечет летучую мышь-вампира запах свежей крови.
Моей первой женой была темноволосая красотка с Мартиники по имени Николь, как и я, большая поклонница скачек. К сожалению, больше всего на свете она любила деньги и клубное общество. Я терпел все ее многочисленные интрижки, которые она стала заводить с самых первых дней нашей совместной жизни, терпел до тех пор, пока мы оба не пришли к выводу, что причиной тому стала не страсть к другим мужчинам, а отвращение ко мне, к миру пьянства и темных инстинктов, мной управлявших.
Мы были приглашены на пикник близ озера Понтшартрен, до этого я все утро пил в Джефферсон-Даунз и дошел до такой кондиции, что мне и в голову не приходило покинуть расположившийся под сенью мимоз маленький бар и присоединиться к остальной компании. Дул теплый ветер, слегка качавший верхушки прибрежных пальм, в зеленой ряби озера отражалось красное закатное солнце. Вдалеке было видно, как покачиваются на рейде белые парусные суденышки Южного яхт-клуба. Меня вновь охватило странное чувство контроля над ситуацией, которое всегда приходит с опьянением, глаза мои блестели странным, непостижимым блеском.
Однако рукав моего полотняного костюма угодил прямо в лужицу на барной стойке, а когда я попросил очередную порцию виски с водой, язык не слушался меня и заплетался.
Рядом со мной стояла Николь со своим тогдашним любовником — геологом из Хьюстона. Летом он лазал по скалам; у него был грубовато-красивый римский профиль и широкая мужественная грудь. Одет он, как и все присутствующие, был по тогдашней моде — в одежду мягкой тропической расцветки: на нем была рубашка пастельных тонов, белый полотняный костюм и пурпурный галстук с ослабленным узлом. Он заказал коктейль из виски и вермута для них обоих и, пока чернокожий бармен смешивал напиток, нежно гладил руку Николь повыше локтя, будто бы меня вовсе не было рядом.
Я смутно помню, что было потом. В голову мне ударил хмель, будто кто-то шлепнул мокрой газетой по затылку; помню неподдельное выражение страха в его широко раскрытых глазах, когда я кинулся на него, сжав кулаки, и двинул ему по физиономии. Я чувствовал, как он, падая, попытался схватить меня за полы пиджака; потом я взял его за горло и крепко сжал...
Когда меня от него оттащили, он был уже в полумертвом состоянии, кожа его приобрела мертвенно-бледный оттенок, а на щеках остались пятна кровавой пены. Моя жена безутешно всхлипывала в объятьях нашего хозяина.
Когда на следующее утро я проснулся на борту нашего плавучего дома и утренний свет резанул мне глаза, я нашел ее записку:
Милый Дейв,
не знаю, что ты ищешь в жизни, но три года совместной жизни убедили меня в том, что мне бы не хотелось присутствовать в тот момент, когда ты это найдешь. Мне очень жаль. Как говорит твой друг, бывший бейсболист, а ныне бармен: «Продолжай в том же духе, родной».
Николь
Грузовичок направлялся к южной оконечности Атчафалайя. Как только первые капли дождя стали падать в залив, с поваленных кипарисных стволов сорвалась в воздух и улетела ввысь стайка белых журавлей. С болот потянуло сырым песком, мокрым мхом, цветами ялапы; резко запахло поганками, тухлой рыбой и застоявшейся грязной водой. Ветви большой ивы, росшей на берегу, развевались на ветру, словно пряди длинных женских волос.
Глава 4
Когда я наконец припарковал свой пикап возле новоорлеанского трансагентства, дождь лил вовсю. Я знал хозяина, и он позволил мне позвонить по междугородной связи одному приятелю в Ки-Уэст. Потом я купил туда билет за семьдесят девять долларов.
Робин жила в ветхом доме креольской постройки на углу Саут Рампарт. Потрескавшийся известковый кирпич был выкрашен красной краской, красноватая черепица крыши частично обвалилась, а железные перила просевших балконов торчали как попало. Росшие во дворе пальмы и бананы, по-видимому, никто никогда не обрезал, их сухие листья громко шуршали на ветру. На балконе второго этажа парочка темнокожих детишек гоняла на трехколесных велосипедах, двери почти всех квартир были открыты, и даже шум дождя не мог заглушить какофонию телевизоров, латиноамериканских ритмов и орущих друг на друга обитателей.