Советская Россия, Аравия и Персидский залив. Документированные страницы истории
Затем шейхов-мятежников перевезли в Кувейт, морем. Жена полковника Х. Диксона купила им новые одежды. После короткого пребывания в Кувейте их посадили на аэроплан и доставили в Неджд, в местечко Хабари Вадха, где они повстречались с Ибн Са’удом. Информируя Х. Диксона об этой встрече, Ибн Са’уд сообщил, что шейхи обратились к нему за дахалой, то есть за защитой, и получили ее.
Но прошло какое-то время, рассказывает Х. Диксон, и их посадили в тюрьму (151). У Файсала ал-Давиша изъяли все, чем он владел, всех лошадей и верблюдов. Племя ал-мутайр лишилось своего священного стада черных верблюдов (ал-шурраф), а также верховых верблюдов и лошадей, включая породистых самок и жеребцов. Забрали даже мулов, не оставили ни одного. Жесткое наказание понесло и племя ал-‘аджман. У семейства шейха этого племени конфисковали 2/3 стада домашних животных и всех лошадей.
Шейх Файсал ал-Давиш, как мы уже упоминали в этой книге, умер в Эр-Рияде, в темнице, 3 октября 1931 г., от сердечного приступа. Был он, по словам полковника Х. Диксона, «настоящим вождем аравийской пустыни» (152). Прогуливаясь по тюремному двору с шейхом ал-Хизлайном, почувствовал себя плохо. Оправившись, захотел повидаться с Ибн Са’удом, но тот с ним повстречаться не захотел. Тогда шейх Файсал попросил передать Ибн Са’уду, что «прощает ему все то плохое, что между ними было». И добавил: «Кто прав, а кто виноват в их споре – рассудит время и покажет Судный день».
Получив известие о кончине шейха, Ибн Са’уд послал в Кувейт, к проживавшим там вдовам шейха ал-Давиша и его сестрам, гонца. Повелел ему известить оставшихся без мужа и кормильца женщин, что отныне они могут считать себя его сестрами, и полагаться на него, всегда и во всем. Дал им дома, верблюдов и домашний скот (153).
Из воспоминаний Вайолет Диксон, супруги Харольда Диксона, английского политического агента в Кувейте, следует, что во время прощальной встречи с шейхом Файсалом ал-Давишом ее муж обещал ему присмотреть за его семейством, женами и детьми. И слово свое сдержал. Принял и разместил их (37 человек) в здании английского политического агентства, где проживал и сам. Там они находились до тех пор, пока он не договорился с шейхом Ахмадом, эмиром Кувейта, о предоставлении им дома (154). Других женщин племени ал-мутайр, оставшихся без мужей, шейх Ахмад разместил в Красном форте в Эль-Джахре.
Как видим, привести к повиновению восставшие племена оказалось делом нелегким. Подавление мятежа ихванов явилось важным событием в деятельности Ибн Са’уда по консолидации власти и укреплению основ его государства (155).
Во времена правления Хашимитов «единственно живыми», по выражению советских дипломатов, государственными учреждениями в Хиджазе были «карантин и таможня» в Джидде. С приходом к власти там Ибн Са’уда государственный аппарат Хиджаза и обстановка в крае претерпели заметные изменения. Так, шейхи наиболее влиятельных кочевых племен Хиджаза стали напрямую подчиняться Ибн Са’уду. Для присмотра за повседневными делами в Хиджазе он назначил наместника, своего сына Файсала, с резиденцией в Мекке. Должность главы Мадины [Медины] занял эмир Мухаммад, другой его сын. Пост правительственного чиновника в Джидде отошел лицу из ближайшего окружения Ибн Са’уда. Роль правительства в Неджде играл королевский двор, являвшийся одновременно и правительством всего государства. Наместником в Неджде Ибн Сауд поставил своего сына принца Са’уда. Внешними связями королевства ведало созданное в декабре 1925 г. Управление иностранных дел. Оно, к слову, стало первым из государственных ведомств, учрежденных Ибн Са’удом. Располагалось в Мекке (с отделением в Джидде); в 1930 г. было преобразовано в Министерство иностранных дел.
Дороги в крае, где в 1924 г., например, бедуины ограбили 18-тысячный паломнический караван, сделались абсолютно безопасными. На них, по воспоминаниям паломников-татар из Крыма, «царил полнейший порядок». Грабижи и убийства пилигримов и торговцев «совершенно прекратились и ушли в прошлое».
При Ибн Са’уде – впервые в истории Хиджаза – «государственную казну отделили от личных средств правителя»; на них приходилось примерно 50 % годового бюджета Хиджаза (в 1926 г. они составили около 200 тысяч фунтов стерлингов) (156).
Собственной денежной еденицы Хиджаз во времена Хашимитов не имел. Там ходили турецкая серебряная и английская золотая монеты. Главные поступления в казну приносили, во-первых, таможенные пошлины, что взимали в подконтрольных Мекке портах Джидда и Йанбуа’ (Янбо), и кушан, то есть специальный сбор с верблюдов, которых использовали для перевозки грузов и людей из Джидды в Мекку. И, во-вторых, фиксированные сборы с паломников, в том числе карантинные, а также платежи за почтовые, телеграфные и судебные услуги.
С воцарением в Хиджазе Ибн Са’уда, докладывали советские дипломаты, появился пассажирский автомобильный транспорт, были проведены значительные ремонтные работы постоялых дворов для паломников в Мекке, собраны средства для установки автоматических телефонных станций в Мекке и Джидде, и сделано многое другое.
Наряду со всем этим, власти довели до сведения жителей четко сформулированные и утвержденные Ибн Са’удом предписаня насчет поступков одобряемых в исламе и порицаемых (мункар). Среди последних, к примеру, значились: вздувание торговцами цен, продажа бракованных и испорченных товаров, и обман покупателя в весе.
Сообщество иностранцев в Джидде, как отмечает в своем информативном труде, посвященном деятельности советской дипломатии в рассматриваемый нами период времени именитый российский востоковед В. В. Наумкин, ссылась на слова Элизабет Монро, британской исследовательницы жизни Филби, советника Ибн Са’уда, «было крошечным». Всего лишь «горстка консулов с небольшой группой служащих», да два торговых дома – голландский и британский (“Джелатли Хэнки”). Интересы голландцев в Хиджазе «объяснялись большим числом паломников с Явы». Французский консул, «“квиетист, принявший ислам”, и голландский, тоже обратившийся в ислам, периодически наведывались в Мекку по торговым делам. С отъездом Булларда [английского консула] единственным человеком, который столь же глубоко интересовался языком и традициями ислама, стал новый голландский консул, Ван дер Мёлен, отличный арабист и ученик знаменитого голландского востоковеда Христиана Снука-Хюргронье». Характеристики К. Хакимова, замечает В. Наумкин, а также консулов Турции и Персии, в работе Э. Монро отсутствуют (157).
Несмотря на то, что к концу 1926 г. Ибн Са’уд был уже признан исламским и мировым сообществами в качестве нового правителя Хиджаза, бывший король Хусейн, находясь в изгнании, продолжал предпринимать против него разного рода акции политико-дипломатического характера. «Экс-король Хусейн, – сообщала газета “Умм-эль-Кура” (21.01.1927), – подал на имя председателя Лиги Наций заявление, в котором он в качестве члена-учредителя Лиги Наций требует вмешательства Лиги в дела Хиджаза и изгнания оттуда Ибн Са’уда» (158).
Однако все эти «эмоциональные всплески», как о такого рода действиях-поступках бывшего короля отзывались советские дипломаты, повлиять на обстановку в Хиджазе уже никак не могли (159).