Безумно холодный

У дока она взяла себя в руки. Она пораскинула мозгами и поняла, что если выберется из этой монструозной машины, то сможет держать себя в руках и дальше без помощи Кристиана Хокинса.
Она потянулась к дверной ручке, но замерла.
А может, ей просто стоит попросить у него телефон? За железными решетками виднелись заколоченные досками окна. Дверь представляла собой стальную плиту. Стену покрывало разноцветное граффити, соседствующее с выбоинами или скорее с дырками от пуль, красовавшимися на грязно-бежевой штукатурке. Пустая парковка с двумя полуразвалившимися машинами и перевернутым мусорным контейнером обрамляла клуб с севера.
В девятнадцать лет он возил ее в места получше. Клуб не был похож на место для тусовок правительственного работника, разве что он принадлежал к отряду разведчиков-морпехов и хотел снять чуток напряжения в пьяной драке.
Нет, решила она, еще раз взглянув на него. Для морпеха его волосы были слишком длинными, а манеры — слишком грубыми, а это говорило о многом.
Неудача. Вот, как он ее назвал и, вероятно, называл так на протяжении последних тринадцати лет. И она даже не собиралась касаться комментария о «Дарте Вейдоре в Шанель».
Ей определенно стоило позаимствовать у него телефон, но, учитывая, что она не разговаривала с ним, это было довольно проблематично.
— Это займет одну минуту, — сказал он, выходя из машины.
Он собирается оставить ее в машине? В этом районе?
Одной рукой она потянулась к ремню безопасности, другой — к ручке двери, но он опередил ее, обойдя машину спереди и открыв пассажирскую дверь.
Игнорируя его присутствие, само его существование, из всех сил, она выбралась из глубокого изогнутого сидения, встала и попыталась поправить платье, опустив его как можно ниже — особо низко не получилось.
— Вот, — сказал он, выскользнув из своего пиджака, — надень.
Ее глаза мгновенно метнулись к тому, что скрывал пиджак. У него был пистолет. Темные полоски наплечной кобуры скользнули вниз по рукам, когда он снял ее и, как ни в чем не бывало, вытащил и пистолет, и дополнительные магазины. Кобура и магазины отправились в машину, а пистолет в левый карман брюк, что совершенно разрушило линию кроя.
Пистолет. Никто из известных ей парней, работавших в министерстве обороны, пистолетов не носил. Они все были канцелярскими крысами. Умная девочка, оказавшись в такой проблемной ситуации, позвонила бы матери. Она была умной, но будь она проклята, своей матери звонить не станет.
— Нет, спасибо, — сказала она тоном, в котором явно читалось предложение катиться в ад и туда же забрать свой пиджак.
Хокинс ухмыльнулся. Он легко затаскивал ее в постель, когда она злилась. Так же легко, как когда ей было страшно — о да, однажды было такое, в самый первый раз, когда он занимался любовью с испуганной Кэт. Они виделись уже неделю: он приходил к ней в Браун Пэлэс на ланч или на ужин, иногда даже объявлялся на завтрак, иногда брал ее в город, удивляясь, с какой странной девчонкой связался. С красивой девушкой, жившей в самом роскошном отеле Денвера, получающей неограниченное обслуживание и обладающей какой-то странной властью над управляющим, который, казалось, был у нее на побегушках. Он не задавал много вопросов, потому что сам не хотел отвечать на вопросы. Уличная крыса, угонщик — едва ли он хотел, чтобы ей стало об этом известно. Так что он просто поддался моменту, влюбившись в девушку, которую, он знал, ему никогда не заполучить. Но однажды ночью ей в номер позвонили, и тогда выяснилось, кто она — дочь сенатора Мэрилин Деккер.
Он до сих пор помнил, как в ту секунду кровь застыла в жилах. Светская принцесса, на которую он чуть не наложил руки. Сенаторская дочка была прямым путем к аресту, и первым его желанием стало тут же смыться и никогда не возвращаться. Она тоже это поняла и той ночью просто не позволила ему уйти, хотя ей не понадобилось прилагать к этому особых усилий. Пара поцелуев, нежные руки на его коже — того, что она дарила ему на протяжении недели, было бы достаточно, чтобы удержать его — но той ночью она дала больше, и он взял все. Он взял ее, а она взяла его, перевернув его мир в процессе и проспав, словно ребенок, весь остаток ночи.
 
Он же не сомкнул глаз. Он лежал там с широко распахнутыми глазами, гадал: что, черт возьми, произошло — и ждал, когда в дверь ломанутся копы и запихнут его в тюрьму за то, что трахнул сенаторскую дочку. В конце концов, так и случилось. Его обвинили в убийстве, но он всегда знал, что настоящим преступлением стал секс с американской принцессой.
— Всего минута: я только схвачу пачку сигарет, и ты даже не успеешь устроить мятеж.
Она стрельнула на него злобным взглядом.
— Я не устраиваю мятежей.
— Устраиваешь, детка.
Он позволил словам улечься, утвердиться между ними, позволил намекнуть ей о том, кем он был в ее жизни. Нет, она ему не нравилась, как не нравилась и ситуация, в которой они оказались, но память ему не отшибло. Он многое помнил, а ее платье оказывало медвежью услугу.
Он снова поднял пиджак. На этот раз она его приняла.
Не теряя времени, она закатала рукава и подняла их выше локтей, мгновенно превратив его мужской пиджак в часть костюма «плохой девчонки». Потом нанесла смертельный удар — скользнула за воротник и освободила волосы, рассыпая их по спине и по бокам его пиджака.
Слава Богу, что «Мама Гваделупе» продавала «Фарос», потому что ему определенно нужна была сигарета.
Подойдя к задней двери, он нажал на звонок величиной с ладонь, и через пару секунд маленькая панель на двери отъехала в сторону. В образовавшейся дырке показалась пара глаз.
– їQue? — спросил голос, шедший в комплекте с глазами. Прямоугольник света просачивался через дверь в сопровождении какофонии звуков и запахов еды.
— Es Cristo, — сказал Хокинс, наклоняясь, чтобы человек по другую сторону двери смог увидеть его лицо.
– ЎCristo! — раздался счастливый крик прежде, чем панель быстро захлопнулась. Он услышал звук открывающегося замка, и в ту же секунду дверь распахнулась, открывая сцену настоящего хаоса — кухню «Мама Гваделупе».
  
ГЛАВА 7
 
КАТЯ ПОМЕДЛИЛА У ДВЕРИ, отшатнувшись под напором жара и пара, вырвавшихся за порог. Хокинс положил руку ей на поясницу и подтолкнул вперед. Температура внутри кухни, казалось, была около сотни градусов. Дюжина официантов, уборщиков и мойщиков посуды, наравне с дюжиной поваров, одновременно говорили, болтали, орали и двигались в этом замкнутом пространстве. Посуда гремела, люди выкрикивали заказы, еда шипела и дымилась — потрясающая еда, мексиканская. Не успели они отойти от двери и на пять шагов, как кто-то сунул ей в руки полную тарелку.
Она заметила, что Хокинс, шедший позади, уже ел. Ловко изъясняясь на языке тела, он вынудил ее идти вперед, внимательно выслушивая старого морщинистого швейцара, осыпавшего его градом жалоб на быстром испанском. Катя понимала тон говорившего, куда лучше произносимых им слов, но, казалось, Хокинс был вовлечен одновременно в тысячи различным несправедливостей и неприятностей.
— Sн, sн, quй asco, — согласился он, добавляя уместные кивки и покачивания головой между укусами. К тому времени, как они добрались до двери столовой, он прикончил фахитос и полбутылки холодного пива, а старичок улыбался и сиял.
— Gracias, Superhombre. Gracias. — Пожилой мужчина кивнул и взял у Хокинса пустую тарелку прежде, чем запихнуть их в такую же хаотичную, но не так ярко освещенную и куда более приличную столовую.
«Супермен? К чему это?» — удивилась она, потрясенная тем, что услышала, как кто-то другой называет его этим прозвищем. Ее знаний испанского хватило бы только на то, чтобы заказать себе ланч, но она поняла, что старик назвал его Суперменом.
 
У нее не было времени, чтобы спросить почему, хотя она в любом случае была уверена, что не по той же причине, что она звала его так.
— Кристо!
— Даниель. — Приветствуя мужчину, он поднял руку, в то время как другая его рука скользнула ей на талию. Язык его тела стал куда более очевидным, когда он вел ее к дальнему концу бара — так далеко от суматохи, как только это было возможно.